— Да, — сказал я, — но только одно и то же преступление в разные времена и за разные деньги: один говорит, что я заказал ему, а другой — что ему.
— Да, — задумчиво сказал прокурор Иванец, — и скорее всего, один из них врёт, а второй говорит правду.
И хотя очная ставка проводилась без адвокатов, как свидетель со свидетелем и не имела юридической силы, я аккуратно подписал протокол.
Прокурор, сложив бумаги в тёмно-малиновую папку на жёлтой металлической молнии, вышел из комнаты. Полищук сказал мне, что он был в магазине по указанному мной адресу и купил там одну банку сгущённого молока «Топ-Сервис Молоко» (Городокского молочно-консервного комбината) и несколько банок крем-карамели с разными наполнителями (маком, грецкими орехами, цукатами и фруктами).
Впоследствии, находясь в СИЗО, Маркун и Стариков отказались от своих показаний, как отказались все лица, которые указывали, что слышали мою фамилию, обосновывая это тем, что в РОВД и в ИВС находились под постоянным физическим и моральным прессингом сотрудников милиции, которые требовали от них оговаривать в показаниях Шагина, вбивая им в голову и преступления, совершённые Шагиным, и фамилию последнего. И указывали, что Шагин обокрал государство.
Все протоколы указанных очных ставок и протоколы об отказах от первичных показаний с обоснованием и указанием причин находятся в материалах уголовного дела.
В этот день из Московского РОВД в Шевченковский меня привезли очень поздно. Город был пустынный, на улице горели фонари. Когда меня завели в камеру, мой сосед уже спал. Проснувшись, сказал, что думал, меня уже больше не привезут: либо увезли в ИВС, либо в СИЗО, либо вообще выпустили. Я лёг на лавочку и сразу уснул.
На следующий день меня также выводили на допросы. Однако приоритеты изменились. Меня уже никто не спрашивал про счета и ворованный НДС. Мне вбивалось в голову, что я — заказчик убийств. Методы были те же. На меня кричали, меня унижали, обзывали, пинали и стучали по голове. Раз от разу звонил телефон. Звонившего милиционеры между собой называли Панас. «Панаса» я связывал с генералом Опанасенко, который был в то время начальником милиции г. Киева и руководил ходом расследования по делу «Топ-Сервиса». Позже СМИ обвиняли его в том, что он пытался спустить на тормозах расследование убийства Гонгадзе. Перешёл из МВД начальником службы охраны в «Укрнафту». Умер от сердечной недостаточности буквально через несколько месяцев после того, как Европейский суд по правам человека принял решение по мне и по делу «Топ-Сервиса».
Вечером в той же комнате для свиданий в проходе к камерам рядом с пультом дежурного меня посетил Полищук. Наверное, хотел поговорить со мной по душам. Он сказал, что я правильно сделал, что не стал есть то, что он принёс, а предложил забрать в камеру. И что он думал, что я буду есть. Расспрашивал про мою семью. Сказал, что скоро мне понадобится адвокат, и предложил кандидатуру своего знакомого. И даже попросил оставить мою подпись на память в его записной книжке, что я согласился сделать. Я сказал, что устал, и попросил меня увести. Спросил у Полищука сигарету. Он мне дал несколько штук «Примы» без фильтра, впихнув их в нагрудный карман моего пиджака. Сказал, что предупредит дежурного, чтобы с сигаретами меня пропустили. И распорядился увести меня в камеру.
На следующее утро худощавый седовласый человек лет шестидесяти, в сером костюме и очках, с журналом и ручкой совершал обход камер. Дверь открылась, человек спросил мою фамилию и фамилию моего сокамерника, и дверь закрылась.
Я спросил у соседа:
— Кто это?
Тот сказал, что ранее общался с этим человеком, — это прокурор по надзору за содержанием. И я могу спросить у него, почему тут нахожусь. Я так и сделал — постучал в дверь и попросил дежурного позвать прокурора. Через некоторое время дверь открылась. За ней стоял прокурор, а рядом с ним был человек, к которому сразу после моего первого приезда в РОВД меня завели в кабинет. Видимо, это был начальник Шевченковского РОВД. Я сказал прокурору, что не знаю, почему я здесь нахожусь. Тот спросил мою фамилию, посмотрел в журнал и сказал, что мне дали двенадцать суток. Потом он попросил меня показать ему мои руки. На запястьях у меня были кровоточащие следы от наручников.
— Думаете, я не понимаю, почему Шагин здесь находится? — начал он кричать на начальника РОВД. — Чтобы через пятнадцать минут Шагина здесь не было!
Меня тут же перевели в маленькую комнатку, где Полищук мне сказал то ли со злостью, то ли с улыбкой на лице:
— Ну, сука, я тебе этого не прощу!
И буквально сразу же меня вывели на улицу, посадили в УАЗик и, как говорили сопровождающие, по личной команде Опанасенко отвезли в ИВС. В РОВД я находился семь суток; меня не кормили, били и пытались заставить оговорить себя и других.
Я ничего подобного не подписывал. А все мои мысли были о доме, о рыбалке, о семье…
Глава 2 ИВС
УАЗик проехал через железные ворота и приблизился к окрашенной голубой краской боковой железной двери невзрачного трёхэтажного здания, облицованного бежевой плиткой. Меня высадили из машины и провели внутрь здания, завели в небольшую комнату с правой стороны коридора, где должен был быть произведён мой обыск. В комнате находился человек в милицейской форме — в кителе, рубашке и брюках. Он был худощавый, неприметной наружности, без головного убора, с тёмными сальными волосами средней длины, спадавшими на лоб влево и вправо сосулькообразными чёрными пучками и торчавшими в разные стороны на макушке. Губы у него были сухие, нос сморщенный с красным оттенком, глаза блестящие, взгляд мутный. От него разило перегаром.
Он приказал мне раздеться, снять с себя все вещи и передать ему. Я выполнил его команду, и вся моя одежда была сложена по левую руку на стоявший перед ним железный стол. Я стоял босыми ногами на резиновом коврике. Он левой рукой со стола стал брать в произвольном порядке мои вещи, проверять карманы, прощупывать швы и передавать обратно мне. Я извинился за грязное нижнее бельё, за рубашку, ставшую серой и пропахшую сигаретным дымом и пóтом, и за свой нагой вид.
— Ничего, ничего! — добродушно ответил он.
Через некоторое время мой обыск был окончен, вещи переданы мне, и я быстро оделся. Брюки и пиджак, хоть и были помяты и изрядно испачканы, но всё же сохраняли свою форму. На брюках даже были видны стрелки. Однако костюм как будто стал на несколько размеров больше — висел на мне, как на вешалке.
Люди (уже не те, которые привезли меня, а другие — надзиратели и контролёры изолятора временного содержания) перевели меня в следующую комнату.
По размеру она была такая же, как и предыдущая. Стены до половины были выкрашены синей краской. Дальше была побелка. На потолке висела лампочка в стеклянном плафоне. У стены в комнате стоял деревянный стол. На нём — лампа на железной гнущейся гофрированной хромированной ножке и подушечка с краской для снятия отпечатков пальцев. Милиционер — сотрудник ИВС — снял отпечатки моих пальцев с каждой руки и оттиски ладоней. Умывальника в комнате не было — мои руки, ладони и пальцы были чёрного цвета. Внутри здания меня конвоировали без наручников.
Из комнаты, где у меня сняли отпечатки пальцев, меня повели в камеру. Камеры находились на первом, втором и третьем этажах. Двое дежурных повели меня по коридору за железную решётку. За ней было помещение, в котором располагались камеры. Оно было отгорожено от других кабинетов. Коридор, в котором слева и справа находились камеры, был длиной около 25–30 метров. Потолки были высокие, ширина коридора была около 4–5 метров. На потолке висели лампочки в стеклянных плафонах, светившие тусклым жёлтым светом. В помещении коридора находился надзиратель. Свет был тусклый, и вид у него был неприметный. Меня сопроводили к первой камере с левой стороны, на серой железной двери которой был натрафаречен № 1, и сказали встать лицом к стене с левой стороны от двери, широко расставив ноги.
