Как я узнал позже, такие трюки используют оперативники перед официальным — с участием адвоката и следователя — допросом подозреваемого, которому будет психологически тяжело давать показания об избиениях против людей, из рук которых он ел. А утверждение, что его, подозреваемого, били милиционеры, которые кормят его котлетами, в протоколе будет выглядеть не очень убедительно. Но, конечно, возможно, что это было от чистого сердца. Я сказал Полищуку спасибо и добавил, что здесь есть не буду, но могу взять эту еду с собой в камеру, где есть ещё один человек. Полищук же сказал, что в камеру мне дать ничего не может, и распорядился меня увести.

Меня увели в камеру, где я рассказал соседу, как мне предлагали поесть, а я сказал, что могу взять только с собой в камеру. На это мой сокамерник ответил, что я совершенно напрасно не поел, ибо его выпустят скоро, а меня — неизвестно когда. Вечером нас также по одному вывели в туалет. Удалось «стрельнуть» по сигарете у дежурного, но я думаю, что по закону существовали нормы довольствия для задержанных (как мне позже стало известно, по шесть сигарет в сутки).

На следующий день меня также утром вывели из камеры. Поводив по знакомым уже кабинетам и потыкав мне в голову стволом автомата АКСУ-74, который Полищук взял из рук одного из омоновцев, когда мы находились в той же комнате, где он прошлым вечером предлагал мне поесть, Полищук сказал, что у меня сегодня будет встреча с генералом. Через некоторое время меня пристегнули одной рукой к руке Полищука, и мы в сопровождении омоновцев с автоматами вышли на улицу, впихнулись на заднее сиденье автомобиля. С другой стороны со мной сел человек в штатском. А на передних сиденьях разместились водитель и незнакомый мне человек. Наша машина тронулась с места. За нами двинулся милицейский «бобик» с включённой мигалкой. Мы подъехали к большому зданию Московского РОВД, облицованному светлой плиткой. Меня провели в камеру, а из неё — в мрачную тёмную комнату. Руки у меня были скованы за спиной.

Сейчас невольно приходит в голову первое четверостишие из баллады Анатолия Рыбчинского — скульптора, поэта и художника, хранителя духовного сана, в свои сорок пять лет — бородатого дедушки, с которым я впоследствии содержался в камере СИЗО № 13. Баллада эта у меня не сохранилась, но память об этом человеке живёт в моём сердце и поныне.

     Московский райотдел —

     Волчиная нора.

     Тут правит беспредел,

     Тут волки-мусорá.

То ли были уже сумерки и для меня так быстро пролетело время, то ли стекло в окне комнаты было окрашено с обратной стороны, то ли на нём были плотные решётки и свет плохо проникал через них. Так или иначе, но комната была очень мрачная, стены были выкрашены зелёной краской и ободраны. Пол — то ли из половой коричневой плитки, то ли крашеный дощатый. Потолок высокий, жёлтый, закопчённый. С потолка на проводе свисал электропатрон, в который была вкручена лампочка мощностью примерно 40 ватт. И сквозь клубы сигаретного дыма лился мутный жёлтый свет. Меня усадили на табурет спиной к столу, который стоял перед окном. В комнате было много незнакомых мне людей, среди которых был армянин среднего роста, коренастый, в пиджаке, брюках и рубашке, с чёрными с сединой коротко стриженными волосами и несколькодневной щетиной на подбородке и щеках. Взгляд у него был лютый. Все курили и смотрели на меня. Я скромно сидел на табурете с застёгнутыми за спиной руками и переводил свой взгляд то на одного, то на другого из присутствующих. Атмосферу разрядил Полищук.

— И он говорит, что торгует продуктами питания! — сказал он, кивнув в мою сторону.

— А вагоны идут пустые, автомобили идут пустые, а на заводах, которые ничего не производят, только сдаются фиктивные финансовые отчёты. И потом из бюджета получается НДС, — продолжил Полищук.

Я не стал возражать по поводу его слов.

— Что вы там продаёте? Где ваши продукты? Я их никогда не видел! — начал поднимать голос Полищук.

Он замолчал, и все посмотрели на меня. Я тихо сказал, что все продукты идут на экспорт.

— Но в магазине по такому-то адресу вы можете купить крем-карамель в жестяной банке производства «Топ-Сервис Молоко», — добавил я.

У меня было хобби — изобретать и регистрировать новые продукты, в том числе и молочные.

Полищук мне ответил, что, хотя он знает, что я вру, но он обязательно заедет в магазин и проверит мои слова. В это время в комнату зашёл человек в штатском и сказал, что сейчас здесь будет генерал. Присутствующие стали выходить из комнаты. Остались только я и Полищук.

В комнату зашёл грузный, со слегка выпирающим животиком человек лет пятидесяти пяти в белой рубашке с коротким рукавом, чёрных брюках и до блеска начищенных чёрных туфлях. Волосы у него были слегка седые, с чёлкой, зачесанной на бок. Лицо широкое со слегка отвисшими щеками, толстые губы, нос с большими ноздрями, глаза серые, смотрящие прямо на меня. Полищук вытянулся в струнку. Я невольно встал с табурета.

— Сядь! — сказал мне генерал. И добавил: — Снимите с него наручники!

Полищук снял с меня наручники. Генерал приказал ему выйти из комнаты, а мне — повернуться лицом к столу. Сам же прошёл за стол и сел. Он мне сказал, что он генерал.

Я спросил:

— Как Вас зовут?

Он сказал, что это не важно. И ещё добавил, что всегда отвечает за свои слова и всегда выполняет свои обещания. И что я могу ему верить. Он сказал, что его интересуют денежные суммы НДС, полученные из бюджета, и то, где они находятся. А также показания о причастности к этому народного депутата Фиалковского.

Я молчал. Генерал сказал, что он может прямо сейчас организовать, чтобы в комнате накрыли стол и чтобы привезли из любого ресторана, который я назову, любую пищу, которую я захочу, и коньяк «Хеннесси».

— Ты же пьёшь такой коньяк? — спросил генерал.

И добавил, что мы сможем посидеть и поговорить по душам. И что я получу его покровительство. Я не знал, как правильно реагировать на такое предложение. Сказал, что на все вопросы, на которые мог ответить, я ответил его людям.

— Разговора у нас не получилось! — сказал генерал, встал из-за стола и вышел из комнаты.

Зашёл Полищук, и мне снова застегнули руки наручниками. В этот же день в Московском РОВД в этой же комнате у меня была очная ставка с Алексеем Маркуном. Проводил её всё тот же прокурор Иванец. На очной ставке Маркун кивком головы подтверждал зачитываемое прокурором из показаний Маркуна, и всё это фиксировалось в протоколе очной ставки. А именно — что я ему заказал убийство ветврача Пацюка. У Маркуна под глазом был фингал. Он был навеселе, заискивающе вёл себя с милиционерами и быстро попросил его увести.

— Да, Лёшенька, пойдём! — сказал ему человек в штатском.

Через некоторое время в комнату завели Константина Старикова. Наручники у него были застёгнуты спереди. Вид у него был измождённый, движения флегматичные. В комнате кроме меня, Старикова и прокурора Иванца было ещё много людей, среди которых — Полищук, а также армянин и человек с оскалом собаки. Армянин, как мне стало позже известно, «работал» со Стариковым. На очной ставке последний также кивком головы подтверждал зачитываемое прокурором Иванцом из его показаний. А именно — что именно ему я заказал ветврача Пацюка за 10 тысяч долларов, Подмогильного, и было названо ещё несколько незнакомых мне фамилий.

Стариков в глаза не смотрел. Выражение его лица было стыдное и униженное. Ему вложили ручку между мизинцем и безымянным пальцем. И он подписал протокол. Я попросил занести в этот протокол, что не подтверждаю показания Старикова, что с названными лицами не знаком и никогда никаких дел не имел, а также не обращался к Маркуну и Старикову с просьбами убить их и не платил за это деньги.

Старикова увели.

— Вот видите, Игорь Игоревич! — сказал прокурор Иванец. — И Маркун, и Стариков говорят, что Вы им заказывали убивать людей!