— Я в сознанке, — ответил Олег. — Бизнеки меня подставили.
А потом добавил, глянув на меня:
— Им считается. Я не один по делу — весь наряд ППС, «беркутов».
— А, ты «беркут»! — сказал Раков.
Олег запнулся:
— Мы город патрулировали на синих «Тойотах Лендкрузерах». Вот на одной такой мы ездили. Ну, и у одного бизнека забрали телефон — вернее, он его нам дал сам. А потом написал заявление в милицию. Мы телефоном попользовались, а когда деньги кончились, то мы его выбросили. Когда меня приняли, я говорил, что ничего не знаю. А они мне распечатки показали. А в распечатках я с этого телефона звонил маме домой и девчонке. Я и не знал, что у телефона есть распечатки.
— Дело понятное, — сказал Раков.
Я подумал, что Раков и телефона в руках никогда не держал. Олег всё время крутил в руках платочек. Он сказал, что этот платочек ему принесла его девчонка в РОВД.
— Слушай, иди умойся, — сказал Раков, встал и постучал кулаком по двери: — Дежурный, включи воду!
Но буквально сразу же дверь открылась. Дежурный, назвав Олега по фамилии, сказал ему собираться с вещами на выход. Олег мгновенно выскочил из камеры.
— Его бы здесь держать не стали, — пояснил Раков, — просто немного припугнули.
Это были мои первые выходные в заключении, когда никуда не водят и никто не трогает, за исключением выводов утром на обыск, когда вся камера становится вдоль стены, широко расставив ноги. Дежурные сначала обыскивают камеру, а потом по одному обыскивают заключённых и дают команду по одному заходить в камеру. Если ты подчиняешься, то у тебя проблем нет. Так происходил обыск на первом этаже. А на втором всех выводили в конец коридора, в карцер, в камеру с решёткой вместо двери. При выводе из карцера по одному обыскивали, и по команде ты должен был бежать в камеру. Если ты подчинялся, то проблем у тебя не было. Баня в изоляторе временного содержания была не предусмотрена. На прогулку я попал один раз — через три месяца. По этим и другим нарушениям моих прав человека я даже написал жалобу на имя начальника ИВС, а копию отдал адвокату. Именно эта копия была впоследствии направлена в Европейский суд по правам человека как одно из доказательств плохого ко мне отношения.
Субботнее утро началось с завтрака. Потом Раков предложил мне поиграть в нарды. Доску в камере иметь было не положено. Однако игровое поле было выскреблено острым предметом прямо на деревянных досках подиума, который был окрашен малиновой краской для пола. И наведено было шариковой ручкой. Игральные кости (кубики, или, как их называют в местах не столь отдалённых, зарики) были сделаны из хлеба, перемешанного с сигаретным пеплом. Дырочки для цифр на зариках были выдавлены спичкой. Потом зарики высушивались, а дырочки закрашивались зубной пастой. Кубики и фишки были сделаны очень аккуратно и были похожи на заводские. Раков любил играть в так называемые «короткие нарды». А я в них играл плохо — поэтому он играл и за себя, и за меня. Сигареты закончились, и мы перешли к курению табака, которого у Ракова из вытрушенных окурков было достаточно. Сначала он крутил мне сигаретки, очень ловко заматывая табак в газетную бумагу и заклеивая краешек бумаги нижней губой или языком при помощи слюны. Я очень быстро научился этому искусству сам, и у меня получалось не хуже, чем у Ракова.
Я немного рассказал Ракову о себе. Он сказал, что видел мультфильм рекламы «Топ-Сервиса» по телевизору. Я рассказал ему об очных ставках, которые у меня были в РОВД. А также — о том, что я уже был допрошен в качестве подозреваемого. Раков был очень хорошо осведомлён о моём деле из газетных публикаций, а также от своего «адвоката». Он сказал, что тем людям, которые убили Князя (Князева), не поздоровится.
— А ты какое к ним имеешь отношение?
Я сказал, что абсолютно никакого, что эти люди — рэкетиры, через которых мы с 1994 года платили дань Макарову.
— Макар! Я слышал о таком, — сказал Раков. — Он в группировке Фашиста.
Я сказал, что именно так.
— Понятно. Теперь они на очных ставках будут говорить всё что угодно только для того, чтобы менты спасли их шкуры. А иначе их порежут за Князька на ремни на лагерях. А тебя они возьмут с собой, чтобы и в тюрьме доить. Но ты держись! Я вижу, ты парень не глупый — всё должно быть в ёлочку, потихонечку разгребёшь.
В понедельник утром меня доставили в Московский райотдел, где была проведена очная ставка с Вишневским в присутствии прокурора Дручинина, моего адвоката Баулина В.Т. и адвоката-женщины Вишневского.
На очной ставке Вишневский рассказывал об обстоятельствах совершения им покушения на Подмогильного. А именно — что их, то есть Старикова, Гандрабуру, Маркуна и его, Макаров собрал в комнате на станции техобслуживания. Макаров говорил, что у фирмы «Топ-Сервис», к которой он имеет отношение и откуда получает деньги, средств становится всё меньше и меньше из-за того, что один человек (фамилию его он не называл) мешает этой фирме работать. Потом каждый из присутствующих стал высказывать своё мнение относительно того, как решать вопрос с этим человеком. Кто-то высказался, что его нужно мочить. Так как он, Вишневский, к компании присоединился недавно и должен был себя проявить, то, испытывая такое внешнее и внутреннее давление, он сказал, что сделает это.
Из протоколов последующих допросов Вишневского:
«…Позже мне дали пистолет и установили адрес, где проживает Подмогильный. Я выстрелил в Подмогильного, но убивать (добивать) передумал…»
Как ни пытался прокурор Дручинин привязать мою фамилию к покушению, Вишневский на его вопросы отвечал, что человек, которого он видит перед собой, то есть Шагин, на станции в комнате не был, никаких разговоров в обсуждении убийства Подмогильного не принимал и его фамилия не называлась. Говорилось только, что Подмогильный мешает фирме работать, вследствие чего у них, Макарова и других, денег становится всё меньше и меньше. И хотя я с Вишневским знаком не был и разногласий поэтому у меня с ним не могло быть, я в протоколе написал, что эта очная ставка очень показательна, поскольку, если они и совершали покушение на Подмогильного, с которым я никаких дел не имел и которого лично не знал, то исключительно по собственной инициативе, что и следовало из материалов очной ставки. А деньги, о которых идёт речь, — это не что иное, как дань рэкетирам, которую фирма «Топ-Сервис» (учредители и в частности я) уклонялась платить.
Протокол очной ставки подписали Дручинин, я и Вишневский, а также Баулин и адвокат Вишневского. Этот протокол есть в материалах уголовного дела.
После жалобы В.Т. Баулина в ГПУ о том, что в РОВД на меня оказывается физическое и психологическое давление, меня в РОВД более не вывозили, а дальнейшие следственные действия проводились в следственных кабинетах изолятора временного содержания.
Именно там по утрам, за час до прихода моего адвоката, меня стали посещать Полищук, армянин, человек с улыбкой, похожей на оскал собаки, и Саша по прозвищу Лом.
Армянин и Лом каждый раз приносили мне газеты, где рассказывалось о совершении мною всё новых и новых преступлений. А каждая статья всё так же начиналась со слов «Гражданин Российской Федерации Шагин И.И…»
В газетные публикации добавились пресс-конференции Николая Яновича Азарова, который в то время занимал должность начальника Главной государственной налоговой инспекции Украины. Азаров говорил, что у Шагина были непомерные бизнес-аппетиты, и рассказывал о нападении на заместителя начальника налоговой инспекции, которое организовал Шагин, поскольку Калиушко не хотела отдавать ему НДС. Она получила двадцать ножевых ранений в ногу и умерла от потери крови.
— В преступном мире это «бок», — сказал мне Лом, — ты же уже ботаешь по фене?
Я смотрел на оперуполномоченного Александра (Ломатьева или как-то так) с недоумением. После чего он протянул мне руку — попрощаться. А когда я протянул свою, то вместо того, чтобы её пожать, он ударил своей ладонью по моей.
— Так прощается братва! — сказал он мне, после чего вышел из кабинета.
