В этот день в Московском РОВД через открытое окно я услышал голос своей мамы: «Игорёшенька, мы тут, мы с тобой!»

У меня как будто бы гора упала с плеч. И на душе стало спокойно, легко и тепло.

Вечером меня снова доставили в ИВС. Раков сказал мне, что к нему приходил адвокат и принёс много разных газет. И в каждой была статья по делу «Топ-Сервиса». И хотя по делу проходило 17 человек и несколько из них обвинялись в подстрекательствах (заказах) к убийствам, каждая статья начиналась со слов «Гражданин Российской Федерации, руководитель “Топ-Cервис” заказал ряд резонансных убийств в Киеве и других городах Украины…» Далее рассказывалось о совершённых мной преступлениях. Всё это печаталось до предъявления мне обвинения и до моего первого допроса по предъявленному мне обвинению, не говоря уже о признании мной вины, которую я никогда не признавал, и не говоря уже о решении суда. В то же время фамилии других фигурантов дела не назывались. Делу придавалась политическая окраска. Позже Полищук мне сказал:

— Тебя будут судить по нашим законам.

А через несколько лет после приговора в газетах выходили статьи, что именно это дело позволило оторвать перевешивавшие несколько процентов у пророссийского электората. Разные фильмы, невзирая на решение Европейского суда по правам человека (неисполненное решение), продолжают транслироваться по телеканалам Украины и на сегодняшний день.

Раков сказал, что он боится подходить к окну вместе со мной, — что туда могут стрелять, — а также, улыбнувшись, сказал, что может уступить мне своё место у стены. Я в ответ улыбнулся и сказал, что в камере мы будем по возрасту и старшинству, а на моих глазах были слёзы. Второй сокамерник смотрел на меня молча.

На следующее утро меня также доставили в РОВД, где в присутствии адвокатов Светланы Шапиро и Владимира Баулина я был допрошен следователем в качестве подозреваемого. Я ответил на все вопросы следователя, а именно — что я не только не обращался с просьбами к кому-либо кого-либо убить, но даже не знаю названных потерпевших лиц, на которых были совершены покушения, и не имел с ними никаких дел.

Допрос закончился. Светлана Шапиро, попрощавшись, удалилась. Впоследствии она заболела, сказав Оле, что со всем этим не справится, и от моей защиты отказалась. Позже Светлана Шапиро защищала Януковича.

Через некоторое время после моего первого допроса в присутствии адвокатов Владимир Тимофеевич остановил машину, чтобы подъехать на следующие следственные действия со мной. Машина подвезла его в обратном направлении — в РОВД, где его несколько часов продержали в «обезьяннике», настоятельно рекомендуя отказаться от моей защиты. Владимир Тимофеевич сказал мне, что не будет обращаться по этому поводу в прокуратуру, ибо сделано это для того, чтобы опросить его как свидетеля и отстранить от дела и от моей защиты, поскольку свидетель по делу не может выступать адвокатом. Мою защиту стал осуществлять Баулин В.Т.

Владимиру Тимофеевичу на вид было около сорока пяти лет. Он сказал, что договор на мою защиту с ним подписала Ольга Злотник по рекомендации своего отца — Александра Иосифовича Злотника. Добавил, что ранее работал в прокуратуре, а ныне — адвокат по уголовным делам. Владимир Тимофеевич сказал мне, что он тут не для того, чтобы носить мне бутерброды, а чтобы следить за исполнением моих процессуальных прав при расследовании дела. При этом из малиновой папки из кожзаменителя на молнии он достал бутерброд, замотанный в полиэтиленовую плёнку, и пока я ел, Владимир Тимофеевич рассказал, что из Санкт-Петербурга приехали мои мама и сестра и что они вместе с Олей находятся под РОВД и ждут, пока он выйдет. И что все передают, что любят, ждут и молятся за меня. Спрашивают, как я себя чувствую. Я сказал, что немного надуло в ухо, но всё более-менее в порядке. Маме, Оле и Тане я передал, что всех очень люблю.

— Держись! — сказал Владимир Тимофеевич, пожав мне руку.

Когда он говорил, то он него немного несло спиртным. Я спросил у Баулина, есть ли у него сигареты. Он достал полупустую пачку «Примы» без фильтра и сказал, что больше у него нет, это последняя. После чего позвал следователя и сказал, что мы закончили. Баулин ушёл, а меня увели в «стакан»-клетку.

Из РОВД до ужина меня привезли в ИВС. Раков спросил, привёз ли я сигареты. Я сказал, что у адвоката сигарет не оказалось — была полупустая пачка. Раков посмотрел на меня с недоверием. Он сказал, что сегодня тоже был у адвоката и что те, кто проходит со мной по одному делу, признались в убийстве Князева, которого две недели назад расстреляли перед входом городской больницы из автомата. И что сейчас их из разных РОВД свозят сюда. Раков сказал, что Князев был преступным авторитетом, смотревшим за г. Киевом, и некоронованным вором в законе. И что на зонах и тюрьмах Князя им не простят. Их уже ждут.

— А ты к этому имеешь отношение? — спросил Раков.

Я сказал, что не имею никакого отношения ни к этому, ни к другим преступлениям.

Но мне вдруг стало как-то не по себе, а по телу пробежала лёгкая дрожь.

Заключённые в ИВС между камерами разговаривают и передают информацию по водопроводным трубам, пользуясь тем, что нет вентилей и в трубах нет воды, которую включают с коридора. Эта система связи называется телефоном. Тот, кому нужно поговорить, дует три раза в трубу. А с другой стороны в соседней камере слышен трубный гул. После контрольного слова «Говори» начинается коммуникация. Раков сказал, что сегодня весь день искали меня. Спрашивали, где сидит Шагин.

Я сказал Ракову, что никого здесь не знаю и общаться ни с кем не буду.

В камере я и Раков находились вдвоём. Раков сказал, что Сергея, нашего третьего сокамерника, сразу же после меня заказали с вещами. И если до этого времени не привезли — значит, уже не привезут. Или он уже в другой камере.

Но тут в коридоре хлопнула решётка, послышались шаги и голоса, потом — команда «К стене!» у нашей двери. Зазвенели ключи, щёлкнул замок, и дверь в камеру открылась.

— Заходи! — сказал голос из-за двери.

Неожиданно в дверном проёме появилась огромная фигура круглолицего, подстриженного налысо парня. Рост его был под два метра, грудь широкая, накачанная, мощные плечи и рельефные бицепсы. На щеках у него был здоровый румянец, а глаза насмерть перепуганные. На нём были чёрная майка и камуфляжные брюки. Он занял всё пространство прохода (пятачка). Дверь закрылась, щёлкнул замок. Он немного помолчал, потом сказал:

— Я мусор.

— Хорошо, что сразу признался. Много наших-то подубасил? — спокойным голосом спросил Раков.

— Да, было! — сказал парень.

— Как тебя зовут? — спросил Раков.

Тот ответил:

— Олег.

Раков представился Анатолием. Я сказал, что меня зовут Игорь.

— А чего тебя сюда кинули? — размышлял вслух Раков.

Олег сказал, что не знает и что его только что привезли из РОВД, где он провёл три дня.

— Но я буду делать всё, — быстро добавил он. — Если надо помыть пол — помою, кому надо — постираю.

— Ну, убираем за собой и стираем мы тут сами! — сказал Раков.

Меня неожиданно посетила мысль, что это разыгрываемое представление, но испуг в глазах у Олега был настолько реальным, что мои сомнения сразу развеялись. Я сказал ему, что я сам могу ему что-нибудь постирать, и улыбнулся, протянув ему руку.

— Мы не поздоровались! — сказал я.

— Здравствуйте! — Олег недоверчиво пожал мне руку.

— Вы там здоровайтесь, делайте, что хотите, — заулыбавшись, сказал Раков, — а мне нельзя. Ты снимай сапоги, залезай! — продолжил он.

Олег снял свои военные высокие ботинки с вынутыми шнурками и пролез на подиум в дальний угол. Он был настолько огромен, что даже в сидячем положении его ноги упирались в туалетную стенку.

— Так сидя и будешь спать! — сказал Раков. — Я думаю, ты тут до понедельника — на выходные. В понедельник появятся те, за кем ты числишься, и тебя определят в камеру. Бывших милиционеров держат отдельно от других заключённых. А сюда тебя посадил начальник, потому что он знает, что тебя тут не тронут. А в другой камере могли бы и убить, — добавил он, видимо, сказав то, что от него требовалось. — Как тебя угораздило-то?