Пока они там целовались да миловались, Машка крадучись выбралась из забоя на штрек, подкараулила, когда Сенька со своей "давалкой" выйдет на главную штольню, и заприметила Нинку. Сразу про них она Любке не сказала и только тогда, когда Сенька стал вести себя по-нахальному, да и Любка тоже стала подозревать за ним что-то неладное, взяла и выложила коротко: "Сенька другую е ...!>

Любка не стала кричать матерно, угрожать, как другие воровки в таких случаях, мол, глаза выцарапаю, ночью волосы остригу, нет, она, встретив Нинку как-то в аккумуляторной, обронила снисходительно: "Дуреха ты пол­ная! Сенька достукается: не работает, с ножом ходит, начальство на него зуб имеет, и скоро загремит в штрафняк... А о тебе и забудет. А на меня мужиков хватит!"

В шахте, посоветовавшись с Машкой Копейкой, Любка решила дать что- нибудь "на лапу" старшей нарядчице за то, чтобы не выходить в шахту, и уговорить ее оставить их в зоне дневальными по бараку и, конечно, Любку поставить бригадиршей по доставке воды из мужской зоны.

Подаренный когда-то Любке тем же Сенькой флакон духов "Кармен" решил дело.

Уже через несколько дней Любка говорила у проволоки Кудрявому, что между ними все завязано, она и раньше хотела с ним порвать, не люб он ей давно и пускай идет на все четыре стороны. Сенька оправдывался, врал, что ничего у него с Нинкой не было, а если узнает, кто сказал такую "парашу", он тому глотку перережет, упрашивал Любку снова вернуться в шахту, но та отказалась наотрез и, гордо вскинув голову, ушла. Сенька скрипнул зубами, подавил в себе бешенство, повернулся и тоже пошел к своему бараку.

Любка и Сенька Кудрявый знали друг друга с детства. Они вместе были эвакуированы по Ладоге из блокадного Ленинграда в Ярославскую область, жили в детдоме. А когда прорвали блокаду, их отправили обратно в Ленинград учиться в ФЗО на штукатуров.

В ФЗО на улице Рылеева, рядом с которой кишел Мальцевский рынок, приходили воришки-карманники переспать на свободных койках (комендант был "на крючке", не отказывался от воровских подачек, любил выпить), и они вели себя безнаказанно: тоже пили, прятали под матрацами ворованные вещи, заставляя более податливых фэзэошников продавать их на рынке.

Сенька первый спутался с воришками, стал "бегать по карманам", "ходить на скачки" — обворовывать квартиры, взламывать замки на магазинах и ларь­ках. Через год он прослыл мастаком своего дела среди воришек и стал ими верховодить под кличкой Кудрявый.

Любке нравилась их жизнь — свободная и независимая. Сенька дарил ей крепдешиновые платья, всякие безделушки, угощал вином и даже раз взял на дело...

Любка тоже продавала ворованные вещи на рынке, пока не попала под облаву и не очутилась на малолетке в тюрьме — "Крестах". Сенька также "сгорел", а раз им не было и шестнадцати, то сидели они на малолетке вместе, разумеется, в разных камерах, потом освободились, и началась их блатная жизнь по новой.

Жила Любка с Кудрявым у одной бандерши-спекулянтки, помогала ей продавать Сенькины ворованные вещи и снова угодила в тюрьму.

3а ней следом сел и Сенька, хотя, когда их брали на блатхате, сумел выпрыгнуть со второго этажа во двор, куда мильтоны не догадались выставить своего человека. Сенька смылся проходными дворами...

Сел он на следующий день за грабеж, но, чтобы Любке дали сроку меньше, взял и ее дело на себя. Сеньку отправили этапом в Карелию, откуда он бежал, получил срок за побег и был отправлен на Крайний Север в наручниках...

Любка же освободилась через два года, но продолжала жить воровской жизнью и, как Сенька говорил, "пошла по рукам" — жила напропалую со многими ворами, которых знала еще при нем, те освобождались, вновь сади­лись, но Любку это не огорчало. Часто по пьянке хвасталась своим подружкам, мол, гори все огнем, раз пошла по этой дорожке, терять уже нечего, и запевала надрывно: "Эх, пить будем, да и гулять будем..."

Последний раз Любка погорела на крупном деле — ювелирном магазине, и мильтоны застали ее на блатхате в дымину пьяную, спавшую на диване, положив себе под голову чью-то шапку, полную позолоченных колец и перстней... Двое воров отстреливались, ранили одного мильтона, были схва­чены, и их всех вместе с Любкой, человек десять, затолкали в "воронок" и доставили в ДП3 на Дворцовую площадь.

Через полгода Любку судили, дали пятерку лагерей, остальным на полную катушку. Таким образом и оказалась она здесь, на Севере.

Появилась Любка у проволоки с пустыми ведрами неожиданно, когда Степка уже не ждал ее и передавал Машке Копейке, что его зачислили в брига­ду бурильщиков и завтра он идет работать в шахту. Очевидно, Машка переда­ла эту новость Любке, и та вышла к проволоке до неузнаваемости накра­шенная и напудренная, в белом пуховом платке, в узорчатом полушубке, в хромовых начищенных сапожках.

— Что, Степушка, вкалывать на "хозяина" пойдешь? — подняла она на него томные голубые глаза, нарочно часто хлопая накрашенными ресницами и выпячивая напомаженые в два слоя маленькие губы.— Я тож пойду, Сенька зовет... думаешь, пойти мне али нет?

— Экая стала! — только и проговорил Степка.

— Что, проклятый Фитиль, не нравлюсь? — высунула Любка к чему-то язык, зло засмеялась, бросила Степке в ноги пустые ведра, те, стукнувшись, звонко раскатились по сторонам. А она быстро пошла вверх по тропинке, остановилась и, сбросив варежки, тут же подхватила ладошками чистый снег и ожесточенно вытерла им лицо.

Со стороны столовки на тропинку выкатилась Машка Копейка, взглянула на размазанное Любкино лицо, всплеснула короткими, пухлыми руками и кинулась вниз к колючей проволоке, где топтался ошарашенный Степка.

— Ах ты, гнус несчастный! Любушка втюрилась в тебя, а ты даже с ней и не калякаешь! Сеньки, Сеньки боишься? — возбужденно говорила она.

— Как не хочу, да я ... — Степка хотел рассказать Машке, как он писал Любке записку, так н не написал, как много дней и ночей думал о ней и что, конечно, он боится Сеньки, но Машка вдруг ни с того ни с сего закрыла лицо руками, заплакала и побежала догонять Любку.

' Как ни просили повара начальника лагеря оставить Степку при себе на кухне работягой, "хозяин", как и предполагала Любка, за Степкии высокий рост и длинные руки зачислил его в бригаду бурильщиков. Это были парни в большинстве рослые, деревенского склада, истые работяги, попавшие в ла­герь в послевоенное время, совершенно для себя неожиданно, кто за колоски с колхозного поля, кто за кило картошки, а кто по натуре размашистой и ди­кой за хулиганство.

Узнав о том, что Степка уже работает в шахте, Любка вечерами часто просила кого-нибудь из доходяг вызвать его из барака. Но тот не приходил. Любка злилась, кричала на женщин, по несколько дней не выходила на рабо­ту, предоставив руководить разноской воды Машке Копейке и, наконец, решила снова проситься бригадиршей в шахту. Через неделю Любка и Машка вышли в рабочую зону.

В шахте Степка избегал Любку. Он стеснялся ее, особенно Любкиных подружек-воровок, к тому же и побаивался Сеньки Кудрявого. Тот тоже ходил в шахту, но нигде не работал, а вечно слонялся по забоям, штрекам, по управ­лению шахты и часто навещал Любку у центральной лебедки, где она руково­дила бригадой. С Кудрявым встречаться Любка отказалась наотрез. Степка же знал, что со временем в лагере все равно узнается о любой связи заключенных, и знал, что это каралось: кто-то из двоих отправлялся в другой лагерь и не дай бог в штрафной!

А штрафняк Степка помнил. Там он чуть не стал "тронутым", бессозна­тельно шатаясь голодным по помойкам возле столовки, пока не попал в боль­ничку как дистрофик. Помнил, как работал на стройке в самом городе, нелепо оказался в штрафнике только за то, что согласился из рабочей зоны пронести в валенке флакон одеколона одному уркагану по кличке Веревка. Это был квадратный сильный парень с тяжелой нижней челюстью и выпученными глазами. Прозвали его Веревкой за то, что он неоднократно вешался в тю­ремных карцерах сознательно на глазах у баландера, зная, что таким образом останется жив, но припугнет надзирателей и корпусного. И были случаи, что он карцерный срок не сидел до конца. Когда на вахте у Степки-фраера (так называли воры всех работяг), разбился в валенке флакон и надзиратели по запаху определили, у кого он находится, то устроили обыск всей колонне. Всех урок и фраеров, которым Веревка раздал флаконы с одеколоном, посадили в карцер, в том числе и бедного Степку.