— Еще одна плохая новость, Лукреция? — Ригоберто с ужасом подумал об Эдильберто Торресе и Фончито. — Еще одна?
— Позвонила Армида, она рыдает как безумная, — всхлипнула донья Лукреция. — Сразу после твоего ухода Исмаэль потерял сознание в саду. Его отвезли в Американскую клинику. И там он умер, Ригоберто! Да, да, он только что умер!
XV
— Что с тобой, Фелисито? — повторила Святоша, склонившись к нему, обмахивая старым дырявым веером. — Тебе нехорошо?
Коммерсант видел тревогу в глазах Аделаиды, сквозь туман в голове пришла мысль, что раз она прорицательница, то сама должна знать, что с ним. Но сил, чтобы ответить, у него не было; голова кружилась, Фелисито чувствовал, что в любой момент может потерять сознание. И это его не пугало. Погрузиться в глубокий сон, позабыть обо всем, не думать: какое чудо! В голове возникла еще одна смутная мысль: а не попросить ли помощи у Многострадального Спасителя Айябакского, которого так почитает Хертрудис. Вот только он не знал, как это делают.
— Принести тебе стаканчик холодной воды, прямо из фильтра, Фелисито?
Почему Аделаида разговаривает с ним так громко, как будто он внезапно оглох? Коммерсант кивнул и сквозь туман увидел, как босоногая мулатка в балахоне землистого цвета бросилась в свой магазинчик с травами и фигурками святых. Он закрыл глаза. «Ты должен быть сильным, Фелисито. Ты не можешь сейчас умереть, Фелисито Янаке. Где твоя стойкость, парень? Стойкость!» Рот его пересох, сердцу было тесно среди костей, мышц и сухожилий в его груди. «Сердце лезет через рот», — подумал Фелисито. Он убедился, насколько точным может быть это выражение. Такое вполне возможно, че гуа. Стук сердца так бешено, так бесконтрольно отдавался в его черепной коробке, что оно могло и оторваться, убежать из своей тюрьмы, взобраться по горлу и выскочить наружу вместе с массами крови и желчи. И тогда он увидит свое сердечко на земляном полу в лавке Святоши, уже расплющенное у него под ногами, уже спокойное, быть может, облепленное юркими тараканами цвета шоколада. И это станет последним воспоминанием в его жизни. Когда он раскроет очи души, то предстанет перед Господом. Или перед дьяволом.
— Что случилось? — с тревогой спросил он. Едва взглянув на лица полицейских, он понял, что дело нешуточное, отсюда и срочность, с какой его вызвали в комиссариат, отсюда и неловкость на лицах, бегающие глаза и фальшивые полуулыбочки капитана Сильвы и сержанта Литумы. Когда он вошел в тесную комнатку, оба полицейских замолчали и замерли.
— Вот, Фелисито, холодненькая. Открой рот и пей медленно, по глоточку, куманек. Тебе полегчает, вот увидишь.
Не открывая глаз, Фелисито разлепил губы и с наслаждением почувствовал прохладную жидкость, которую Аделаида вливала ему в рот, точно младенцу. Ему показалось, что вода гасит пламя на верхнем нёбе и языке; хотя Фелисито не мог и не хотел говорить, он подумал: «Спасибо, Аделаида». Прохладный полумрак, всегда окутывавший лавочку Святоши, успокаивал его взвинченные нервы.
— Важные новости, друг мой, — наконец произнес капитан Сильва, стирая улыбку с лица, вставая, чтобы с небывалой пылкостью пожать руку посетителю. — Давайте-ка выпьем кофе в более прохладном местечке, на проспекте. Там нам будет удобнее побеседовать. В этой пещере жара прямо адская, согласны, дон Фелисито?
Не давая времени ответить, комиссар подхватил с вешалки фуражку и направился к двери в сопровождении Литумы, который двигался как автомат и избегал смотреть дону Фелисито в глаза. Что еще за важные новости? Что произошло? И какая муха укусила этих фараонов?
— Тебе полегчало, Фелисито? — спросила Аделаида.
— Да, — прошептал он с трудом. У него саднило язык, нёбо, зубы. Но стакан холодной воды пошел ему на пользу, вернул немножко энергии, вытекавшей из его тела. — Спасибо, Аделаида.
— Ну ладно-ладно, так-то лучше, — крестясь и улыбаясь, воскликнула мулатка. — Как же ты меня напугал, Фелисито! Ты был такой бледненький. Ай, че гуа! Когда ты вошел и мешком повалился в кресло-качалку, ты был уже наполовину как труп. Что случилось, куманек, кто помер?
— От вашей загадочности у меня просто мороз по коже, капитан. — Фелисито волновался все больше. — Могу я узнать, что за такие важные новости?
— Крепкий черный кофе для меня, — скомандовал капитан Сильва официанту, — кофе с молоком для сержанта. А вы что будете пить, дон Фелисито?
— Какой-нибудь лимонад, кока-колу или инка-колу, все равно, — нетерпеливо ответил коммерсант, барабаня пальцами по столу. — Давайте ближе к делу. Я мужчина, умеющий выслушивать плохие новости, за последнее время я уже к ним привык. Выкладывайте без проволочек.
— Дело распутано, — произнес капитан, глядя ему в глаза. Но смотрел он без всякой радости — скорее с печалью и даже с состраданием. К удивлению Фелисито, вместо того, чтобы продолжать, полицейский замолчал.
— Распутано? — воскликнул Фелисито. — Вы хотите сказать, что взяли их?
Он увидел, что капитан и сержант кивают в знак согласия, все так же мрачно и до смешного серьезно. Почему они смотрят на него так странно, точно жалеют? На проспекте Санчеса Серро толчея была неимоверная: встречные потоки пешеходов, рев клаксонов, ругань, лай, ослиные крики. Где-то играл вальс, однако певица не обладала сладкозвучным голосом Сесилии Баррасы — куда уж ей — и хрипела, как проспиртованный старикан.
— Ты помнишь, как я приходил к тебе в последний раз, Аделаида? — Фелисито говорил тихо, подыскивая слова, опасаясь, как бы голос вновь не пропал. Чтобы облегчить себе дыхание, он расстегнул жилет и ослабил узел галстука. — Когда я прочитал тебе первое письмо от паучка?
— Да, Фелисито, прекрасно помню. — Святоша буравила его своими огромными озабоченными глазищами.
— А помнишь, что, когда я уже прощался, на тебя внезапно снизошло озарение и ты мне посоветовала пойти им навстречу, заплатить дань, о которой они просили. Ты и это помнишь, Аделаида?
— Конечно, Фелисито, ну как же мне не помнить? Да скажешь ты, наконец, что у тебя стряслось? Почему ты весь бледный и теряешь сознание?
— Ты была права, Аделаида. Права, как и всегда. Лучше бы я тебя послушался. Потому что, потому что…
Он не мог продолжать. Голос его пресекся, и Фелисито заплакал. Он уже очень давно не плакал — с того дня, когда его отец умер в темной клетушке реанимации в Рабочем госпитале Пьюры? Или, быть может, с той ночи, когда впервые делил ложе с Мабель? Но этот раз не считается, ведь тогда он плакал от счастья. А вот в последнее время он сделался очень слезливым.
— Дело раскрыто, и сейчас мы вам все расскажем, дон Фелисито. — Капитан наконец набрался смелости повторить собственные слова. — Вот только боюсь, что наше объяснение вам не понравится.
Фелисито выпрямился на стуле в ожидании, все чувства его были напряжены. Ему почудилось, что в маленьком кафе не осталось посетителей, что на улице стихли все звуки. У него возникло нехорошее предчувствие: эти новости окажутся страшнее, чем все несчастья, которые уже обрушились на его голову. Его коротенькие ножки задрожали под столом.
— Аделаида, Аделаида, — простонал коммерсант, вытирая глаза. — Я должен был дать этому выход, так или иначе. Я не мог сдержаться. Клянусь, что распускать нюни — не в моих привычках. Прости меня.
— Не беспокойся, Фелисито, — улыбнулась Святоша и ласково похлопала его по руке. — Иногда всем нам полезно пролить несколько слезинок. Я и сама порой бываю плаксой.
— Ну говорите же, капитан, я готов, — объявил коммерсант. — Четко и ясно, пожалуйста.
— Давайте по частям. — Капитан Сильва прокашлялся, он явно тянул время. Потом поднес ко рту чашку кофе, сделал глоток и продолжил: — Вам лучше всего пройти эту историю с самого начала, так же как продвигались и мы. Как зовут постового, который охранял сеньору Мабель, Литума?
Канделарио Веландо, двадцать три года, уроженец Тумбеса. В полиции служит два года, и вот его впервые переодели в штатское и поручили самостоятельное задание. Его поставили перед домиком сеньоры, в том тупичке возле реки и школы отцов-салезианцев Дона Боско и приказали следить, чтобы с хозяйкой дома ничего не случилось. Он должен был прийти на помощь в случае необходимости, отмечать ее посетителей, незаметно следовать за ней по пятам, фиксировать ее встречи, ее визиты, что она делает, а чего — не делает. Постовому выдали табельное оружие с двадцатью патронами, фотографическую камеру, блокнотик, карандаш и мобильник — только на случай экстренной связи, ни в коем разе не для личных звонков.
