Но такая оппозиция не обескуражила евреев. Для достижения своей цели они применили все средства. По словам аббата Леманна, такими средствами были:
первое средство – прошения. Работа с несколькими председателями Собрания;
второе средство – влияние денег; третье средство – логика. После того как Национальное собрание декларировало «права человека», евреи логично настаивали на том, что такие права должны быть предоставлены и им, и они высказывали свои размышления на этот счет с «беспощадным высокомерием»;
четвертое средство – использование предместий и парижской коммуны с целью заставить Национальное собрание «под угрозой беспорядков» дать евреям равноправие.
«Один из их лучших историков, — писал аббат Леманн, — не считал нужным скрывать этот прием[190]. Уставшие от этих многочисленных и безуспешных попыток добиться гражданских прав, они изобрели последнее средство. Поняв невозможность убеждением и рассуждениями добиться того, что они называли своими правами, они приняли решение заставить Национальное собрание дать согласие на их эмансипацию»[191].
Для достижения этой цели были истрачены колоссальные средства, на которые был создан необходимый «христианский фронт».
18 января 1791 г. на заседании Национального собрания герцог де Брольи совершенно откровенно говорил об этом: «Среди них, — говорил он, — есть один, который приобрел огромное состояние за счет государства, и который раздает значительные средства в Париже, чтобы привлечь на свою сторону сторонников». Он имел в виду Серфбера[192].
Во главе созданного по этому случаю «христианского фронта» стояли адвокат Годар и трое священников – аббаты Мюло, Бертолио и Фоше.
Аббат Фоше был известным иллюминатом, а аббат Мюло – президентом всемогущей парижской коммуны, с помощью которой якобинцы оказывали в нужный момент давление на Национальное и Законодательное собрания, а позднее – и на Конвент.
То, что в рамках Национального собрания делал для евреев кюре Эмбермениля Григорий, делал для них аббат Мюло в коммуне.
Однако, как и взбешенные якобинцы, члены коммуны не соглашались принять предложение их председателя взять под свое покровительство вопрос о еврейских правах в Национальном собрании. Пришлось снова прибегнуть к расходам, очевидно, при могущественной поддержке золота Серфбера, а также аббатов Фоше и Бертолио. Последний в ходе заседания в Национальном собрании по этому вопросу произнес: «Нужно было, чтобы такое счастливое и неожиданное событие, как революция, обновило Францию... Поспешим сделать так, чтобы они забыли преступления наших отцов».
Затем в ходе другого заседания в зал ворвался адвокат Годар с 50 вооруженными «патриотами» в форме национальной гвардии с трехцветными кокардами. Ими оказались пятьдесят евреев, которые, запасшись, естественно, деньгами, обошли все секции парижской коммуны и округи города, привлекая сторонников равноправия евреев. Это возымело результат. Из 60 секций Парижа 59 высказались за равноправие (воздержался только квартал Аль). Тогда коммуна предъявила Национальному собранию предупреждение, подписанное аббатами Мюло, Бертолио, Фоше и другими членами, с требованием немедленного предоставления равенства евреям.
Однако даже после этого Национальное собрание не решилось одобрить такое предложение. Тогда 27 сентября 1791 г., в день предпоследнего заседания перед роспуском собрания, депутат-якобинец Адриен Дюпор поставил вопрос о равноправии евреев самым категоричным образом. Собранию была прекрасно известна личность Адриена Дюпора. Собрание было хорошо осведомлено о том, что на секретном заседании до революции он настаивал на необходимости прибегнуть к системному террору. Собрание уступило. Затем последовал декрет, подписанный Людовиком XVI, о предоставлении французским евреям полного равноправия[193].
«27 сентября 1791 г. нам, христианам, ни о чем ровным счетом не говорит, — писал Анатоль Леруа-Болье, — при этом этот день является одной из комполитических дат революции. Это 14 июля для каждого народа; и у разрушенной в этот тусклый осенний день Бастилии стены были выше и древнее, чем у Бастилии в предместье Святого Антуана. Из всех столетних юбилеев, которые нам завещала Революция, наверное, ни один другой не праздновался на большем количестве языков.
Франция, счастливая или злополучная, проявила в сентябре 1791 г. инициативу, которой один за другим последовали почти все народы... Честно говоря, они с этим не слишком спешили. Англия завершила эмансипацию своих евреев только в 1849 и 1857 гг.; Дания – только в 1849 г.; Австро-Венгрия – только в 1867 г.; Германия – между 1869 и 1871 гг.; Италия – между 1860 и 1870 гг.; Швейцария – в 1869 и 1874 гг.; Болгария и Сербия – в 1878 и 1879 гг. Единственные Россия и Румыния на одном конце Европы и Испания с Португалией – на другом еще не последовали нашему примеру»[194].
Так, по словам Леруа-Болье, с 27 сентября во Франции, казалось бы, больше не стало еврейского вопроса. Он исчез вместе с причинами, его породившими. Но в действительности так только казалось.
Нежидовствующие французы прекрасно понимали значение декрета от 27 сентября.
«Вчера Собрание проявило верх глупости и безбожия, предоставив евреям право доступа ко всем профессиям, — писала мадам Элизабет, сестра Людовика XVI, своей подруге мадам де Бомбель. — Я не могу передать тебе, насколько этот декрет вывел меня из себя. Придет срок для Божьей кары, и если Он и терпит зло долго, то и карает его с не меньшей силой».
Цитируя это письмо, “Archives Israelites” отмечают:
«Из этих слов и чувств сестры государя того времени понятно, была ли необходима революция, покончившая со злоупотреблениями в их корне». Однако последующие события полностью подтвердили правоту мадам Элизабет.
«Никто не вправе, — писал Дизраэли в “Эндимионе”, — с легкостью относиться к началу расы, к вопросу расы. В этом ключ мировой истории. Потому порой эта история и так мрачна, что ее пишут люди, которые не имеют представления ни о расовом вопросе, ни о соответствующих им исторических моментах».
Еврейский вопрос существовал и продолжает существовать во Франции, как и в других государствах, вне зависимости от того, даны гражданские права евреям или нет.
Эти гражданские права всегда были для них лишь этапом, и везде, где они их получали, служили им ступенькой для достижения цели, стоящей перед их племенем – избранным народом.
С первых же лет своего правления Империей Наполеон I был озабочен стремительной скупкой Франции евреями и той отчужденностью, с которой они продолжали жить среди других граждан, несмотря на полученные гражданские права. Отчеты из департаментов рисовали деятельность евреев в очень неприглядном виде: «Повсюду подаются декларации о гражданском состоянии, содержащие ложные сведения: отцы регистрируют девочками своих новорожденных сыновей... Евреи также подали пример неподчинения законам о рекрутском наборе. Из семидесяти евреев, которые в промежутке шести лет должны были быть призваны в Мозеле, на службу не поступил ни один»[195].
Напротив, в тылу армии они предавались самой безудержной спекуляции.
«К сожалению, — писал Тьер в своей “Истории революции”, описывая вхождение французов в Рим, —злоупотребления против собственности, но не против личности, омрачили вхождение французов в древнюю столицу мира... Бертье отбыл в Париж, а его место занял Массена. Этот герой был обвинен в том, что первым подавал пример таких злоупотреблений[196]. У него появились последователи. Начались грабежи дворцов, монастырей, богатых коллекций. Евреи, следовавшие за армией, за бесценок скупали прекрасные предметы, которые им приносили грабители»[197].
