Вы перестанете улыбаться, когда я расскажу вам про две свои попытки свить милое семейное гнездышко.

Мой первый роман завязался задолго до Манчжурии. Я знал ее еще институткой, почти ребенком. На моих глазах она переходила из класса в класс, и с каждым годом все теплее, все светлее становились наши отношения.

Нас разлучила война. Я оторвал ее, рыдающую, от своей груди и бросился в вагон, низко надвинув папаху.

Все время мы переписывались, но я, конечно, скрыл от нежной души Нины причину своей нервной болезни. По возвращении из Манчжурии, мы немедленно начали готовиться к свадьбе.

Она веселилась, как стрекоза в солнечных лучах, я был бесконечно счастлив ее счастьем, ее любовью.

Всего за несколько дней до свадьбы, Нина забежала с матерью на мою холостую квартиру. Пили чай. Веселились, болтали, строили те милые, воздушные замки, которые кажутся такими возможными при свете любви и молодости.

Начало темнеть, и я приказал денщику зажечь на письменном столе лампу.

Как все женщины, а тем более любящие, Нина была очень любопытна.

«Открой твой письменный стол! Я хочу посмотреть, что там делается».

Какое-то страшное предчувствие ворвалось вдруг в мое сердце. Я невольно побледнел.

«Ты, видимо, имеешь от меня какие-то секреты», — сразу разнервничалась Нина. — «Отчего ты бледнеешь?»

Я молчал.

«Открой сейчас же все ящики… Я хочу все знать, все, все!..»

«Тебе нечего знать, мой котенок, я никого не любил, кроме тебя. Клянусь, чем хочешь!»

«А это что», — как-то слабо вскрикнула девушка, пошарив между бумагами, и во весь рост упала на пол.

В руке Нины была зажата длинная прядь черных волос…

Как тяжело, как невыносимо тяжело было мне следить за развитием болезни горячо любимой невесты. Она таяла, как свеча. Ужаснее всего было то, что она не желала видеть меня, не желала выслушать моих оправданий.

Да и что путного мог я ей сказать? Разве бы она поверила всей этой странной, загадочной истории?..

Наконец, положение Нины сделалось безнадежным.

Ее милая старушка-мать нарушила запреты дочери и позвала меня. Как сейчас вижу полутемную комнату с заставленной лампой, белую кровать и выступающие на ней контуры исхудавшего дорогого тела.

Нина была в забытье. Мы долго сидели со старухой, изредка перебрасываясь шепотом короткими фразами. Но вот измученная бессонницей старая женщина задремала.

Вдруг я почувствовал, что в комнате находится еще кто-то посторонний, что ко мне прикован чей-то тяжелый, притягивающий взгляд.

Я обернулся.

На стуле в углу, подобрав под себя ноги, сидела она — страшная желтая красавица. В полумраке я различал с поразительной ясностью ее губы, змеившиеся дьявольской улыбкой, я видел ее глаза, ярко вспыхивавшие зеленоватым огнем.

В то же время я услыхал шевеление на кровати. Нина очнулась и в свою очередь впилась расширенными зрачками в таинственный силуэт.

«Это она… твоя! Зачем она сюда явилась?..»

— Прочь, проклятая, — зарычал я нечеловеческим голосом и, схватив стул, ринулся в угол.

Желтая красавица исчезла…. но вместе с ней улетела и нежная душа моей дорогой Нины…

Вас интересует вторая попытка? — Извольте.

Эта попытка кончилась не менее трагически.

Недавно. Всего около года назад. Не скажу, чтобы я опять любил. Меня, вернее, потянуло к семейной жизни, к домашнему очагу, к деткам. В мои годы подобное притяжение впервые начинает намечаться и действует довольно сильно. Она — она любила меня, и этого было достаточно.

Как и в первый раз, свадьбу не откладывали. Сборы и переговоры быстро кончились, день бракосочетания наступил.

Вот я на паперти церкви в ожидании невесты. Вот показывается и карета. Подъезжает. Останавливается.

Открывается дверца, и моя будущая жена в белоснежном наряде легко выпрыгивает на панель.

Но тут с невероятной быстротой происходит нечто ужасное. Как из-под земли, перед мордами лошадей вырастает опять она, проклятая желтая красавица!

Из людей, кроме меня, ее не видал никто, но ее прекрасно увидели лошади. С диким храпом они рванулись назад, взвились на дыбы и шарахнулись в сторону.

Карета мгновенно перевернулась. Когда ее подняли, под ней лежал бездыханный труп в белоснежном подвенечном наряде…

Я безумно зарыдал и начал вытирать глаза… неизвестно какими судьбами оказавшейся в кармане длинной прядью черных волос…

Как же после всего этого могу я снова думать о браке?.. Как я могу сомневаться, что и в третий раз поперек моего пути не станет загадочный желтый призрак?..

А вы сомневаетесь?

Нет, наконец, и вы, по-видимому, утратили способность сомневаться.

За несколько минут перед роковой атакой, решившей его судьбу, поручик Зайцев увидел совсем неожиданно странный сон, до того чудовищный и нелепый, что невозможно было даже сразу решить, бред ли это кошмарный или виденье иного мира. Истомленный безумным напряжением последних трех суток, поручик Зайцев, сидя, вдруг задремал в окопе — на три минуты, не больше — и в этот короткий срок увидел и услышал близ себя двойника своего, собственное свое второе я. Это был точно такой же поручик Зайцев, с такими же ясными голубыми глазами и высоким лбом, с такими же каштановыми усиками и в такой же походной форме. Даже ремень один на правой руке был так же оборван, как и у него. Точно кто зеркало подставил Зайцеву к самым глазам. И однако, это не было простым отражением, ибо второй, неизвестно откуда взявшийся, поручик Зайцев двигался, смотрел и говорил совершенно свободно и нисколько не зависел от воли первого Зайцева, сидевшего перед ним с полуоткрытым ртом, в непобедимом очаровании дремоты. Только нет: право же, не сон это был и не полусон, и даже не дремота: вернее всего будет сказать прямо, что дело происходило наяву. Но ведь наяву, как это всем хорошо известно, подобных происшествий не бывает никогда, а в наш век и подавно, и не мог же Зайцев действительно, не шутя, поверить в подлинное существование двойника.

Между тем, чудесный фантом, подсев близко к Зайцеву, заговорил голосом самого поручика, бархатным и мягким, по-дружески касаясь легко его плеча:

— Послушай, Зайцев, не бойся ничего, все это пустяки, еще не пришло твое время. Помни, что теперь только и начинается главное в твоей жизни…

Дальнейшие слова призрака смешались, как часто бывает это во сне; уловить течение их было невозможно, и Зайцев видел только нежно державшую его за погон собственную свою руку со знакомым материнским колечком с бирюзой на четвертом пальце.

Но уже через несколько секунд вместо двойника вырос, как из земли, перед ним фельдфебель и взволнованно говорил:

— Ваше благородие, в атаку приказано.

Очнувшийся разом Зайцев мельком взглянул на свою руку, поцеловал колечко, перекрестился и с саблею наголо выскочил из окопов.

Командир еще с вечера отдал ему приказ: в случае тревоги, занять со своею ротой опушку леса, черневшего смутно из-за окопов.

Солдаты дружно бежали следом за поручиком с криками «ура».

Фельдфебелю сбило пулей фуражку, он нагнулся ее поднять и туг же упал, пораженный насмерть.

Пули дождем свистели вокруг.

— Ложись, — скомандовал Зайцев.

Рота легла. Прямо перед собою Зайцев видел лошадиный труп. Слышно было, как пули, шлепаясь, ударяли в падаль.

— Лежи, не лежи, а идти все-таки надо, — промелькнуло в мозгу у Зайцева и, крикнув: «Вперед, ребята» — он ринулся снова навстречу свистевшим пулям.

Скоро рота достигла желанной опушки леса, — без труда опрокинув охранявший ее немецкий разъезд. Зайцев вздохнул, наконец, свободно. Вспомнились ему недавние занятия на маневрах, когда вот так же приходилось, бывало, брать неприятельские позиции под воображаемым огнем.

Он облегченно прислонился к стволу старого дуба, обтер вспотевшее лицо платком и достал портсигар. Закуривая папиросу, он вспоминал странный сон. В это самое время немец-кавалерист в серой остроконечной каске выскочил из куста и в упор навел револьвер в грудь Зайцеву.