«Он должен, он должен принять решение сам. Взрослый мужчина не может, как ослик, покорно тащиться за веревочкой…» Таня сидела на заднем сиденье и пристально всматривалась в затылок Коротецкого. Но его затылок с аккуратной, волосок к волоску, стрижкой был таким же равнодушным и невозмутимо спокойным, как и лицо. Вроде бы странно, как может быть затылок нервным? Но Таня, после уроков актерского мастерства приучившаяся внимательно присматриваться к людям, заметила интересную особенность. Затылок у напряженного и нервничающего человека тоже беспокойный. То ли это ощущение возникает из-за чуть больше обычного приподнятых плеч, то ли из-за того, что шея особенно неподвижна… Наверное, мозг боится отвлечься на лишнюю команду мышцам и прозевать момент опасности. Может быть, и так… Но ей почему-то всегда казалось, что там, под волосами, мучительно ворочается третье глазное яблоко, пытаясь найти дорогу к свету… Затылок Коротецкого был абсолютно спокойным, и Таня уже в который раз подумала, что ее опасения чрезмерны. Он везет ее на вечер, где будет и Юля, и этот ее «Селезнев», и тем не менее совсем не дергается. Вчера за ужином Юрка даже рассказал ей, что весь банк уже переполнен слухами и гудит в предвкушении знакомства со знаменитым актером. Они тогда вместе посмеялись над тем, что празднование юбилейной даты целого коллектива неминуемо превратится в светский раут с четко выделенным «виновником торжества» — Сергеем Селезневым. Посмеялись и забыли… И чего, собственно, она переполошилась? Нет, тревожный звоночек, конечно же, был. Не зря, не зря Коротецкий с такой страстью, с такой мечтательностью заговорил о Юле, но ведь он еще ничего не решил? Ясно одно, сейчас говорить ему о ребенке нельзя, иначе это будет расценено как жалостливое: «Женись на мне, милок, беременная я. Нечего теперь на других баб заглядываться. Натворил делов — расхлебывай!» Таня тихонько просунула теплую ладонь между пуговицами пальто и положила ее на живот. Еще вчера, когда она купалась в ванной, ей показалось, что фигура ее начала округляться. Она встала и посмотрелась в огромное во всю стену зеркало: действительно, груди потяжелели, соски словно налились, да и животик, весь в хлопьях мыльной пены, слегка выпирает вперед… Как только Юрка не замечает?.. И сейчас, прижимая ладонью к телу мягкий трикотаж платья, она стремилась услышать хотя бы малейшее, хотя бы призрачное шевеление, но не слышала ничего, кроме толчков машины, периодически подскакивающей на выбоинах дороги.
— Тань, а ты будешь говорить Селезневу о том, что пробуешься на главную женскую роль в «Последней вспышке», или, как партнеры, вы познакомитесь только на кинопробах?
— Еще не знаю. Может быть, скажу, а может быть, и нет…
— А-а, — протянул Коротецкий неопределенно и снова уставился на дорогу. Таня беспокойно завозилась и начала посматривать в окно. До «Сирены» оставалось добираться еще минут пять, и она очень хотела, чтобы они наконец уже приехали и присоединились к веселым, нарядным людям. Юрий заговорил о Селезневе, и это ей совсем не понравилось. Заговорил ни с того, ни с сего, значит, все это время он думал о нем и о Юле… Конечно, можно было бы решить все проблемы одним махом, беззаботно и как бы между прочим рассказав о том вечере в «Старом замке» и об Юле, пристающей к двойнику, но зачем? Если есть любовь, Коротецкий откажется даже от самой красивой, счастливой и преуспевающей женщины, а если любви нет, то к чему все это… Таня вдруг вспомнила странное ощущение, впервые возникшее у нее все на тех же уроках актерского мастерства. Их тогда учили правильно расслабляться. Несколько студентов сидели на стульях, расставленных по окружности. Внутри круга ходил преподаватель и что-то рассказывал. Во время своего рассказа он мог неожиданно подойти к любому из студентов и выбить из-под него стул. Если падать правильно, мягко распустив все мышцы, то никогда не ушибешься, и смысл упражнения именно в том, чтобы расслабиться. В конце концов, очередь дошла и до нее. Секунда падения показалась Тане бесконечно длинной. Мозг отчаянно кричал: «Подставь руку, подставь руку!», а она удивленно и радостно спрашивала сама себя: «Но зачем?» Удивленно потому, что момент полной свободы показался ей великолепным, а радостно потому, что она была уверена, что точно не подставит руку и упадет на ковер мягко, как шелковый платок…
Сегодня «Сирена» ждала только гостей из «Сатурна» и их деловых партнеров. И швейцар в форме капитана дальнего плавания улыбался как-то особенно по-домашнему, словно собирался отправиться в морской поход со знакомым и проверенным в боях экипажем, и иллюминаторы сияли почти настоящим, старинным золотом, и даже драпировки, с вытканными на них золотыми бригантинами, казалось, слегка колыхались приветственно и маняще. Юрий и Таня прошли в зал, имитирующий трюм затонувшего брига. Народу было уже довольно много, и Татьяна сразу поняла, что мнимый Селезнев тоже здесь. Людская масса распределялась по залу неравномерно, заметно густея у дальнего левого угла. Наверняка, все присутствующие завидовали сейчас журналистам, которые, не боясь погрешить против этики, могли бесцеремонно заглядывать прямо в глаза выдающейся личности и приставать к ней с вопросами. Солидным банкирам и их женам оставалось лишь делать вид, что в этом углу места более удобные или собеседники более интересные. Вот они и слонялись возле счастливых обладателей левосторонних столиков, скашивая глаза и незаметно прислушиваясь к тому, что происходило у самого дальнего иллюминатора…
И только невозмутимый Михаил Михайлович Самсонов с супругой продолжали встречать каждого из гостей с таким видом, словно его появление — и есть главное событие сегодняшнего вечера. Коротецкий склонился к руке Веры Федоровны, жены Михаила Михайловича, а Таня тут же угодила в объятия влиятельного дядюшки.
— Как родители? Давно в последний раз звонили? — прогудел он, зачем-то поддергивая пальцами кантик ее жилета.
— Да нет, два дня назад.
— К свадьбе-то успеют приехать? Они, наверное, теперь так к английскому темпу жизни привыкли, что и сами стали неторопливыми и задумчивыми, как черепахи!
— Да нет, — Таня улыбнулась, — мама уже какой-то подарок нам приготовила. Чувствуется, так и хочет похвастаться, но в последний момент сама себя одергивает… А еще она сетовала на то, что у меня фаты не будет.
— А что, и в самом деле не будет? — подключилась к разговору Вера Федоровна. Глаза ее оставались такими же холодными и прозрачными, как у русалки, но тонкие губы едва заметно изогнулись в подобии удивленной улыбки.
— Не будет. У меня платье не такого фасона, к которому нужна еще и фата… Да и потом, не в моем стиле романтическое кружево…
— А зря… Ты ведь могла бы передать фату своей дочери. Да и потом, это так прелестно: венок на голове и воздушный шлейф сзади.
— Моя современная леди предпочитает длину до середины колена, — усмехнулся Юрий и обнял ее за талию. Таня благодарно обернулась: не то чтобы ей нужна была помощь, просто приятно, что он понимает ее и принимает такой, как есть, — и вдруг обнаружила, что Коротецкий едва заметно покраснел. Когда ему становилось неловко, то на его гладко выбритых щеках обычно выступали неровные розовые пятна. Так произошло и на этот раз. Значит, ему не безразлично, угодит она вкусу Веры Федоровны или нет? Значит, он вступился за нее только потому, что этот вариант выхода из не совсем приятной ситуации показался ему более светским?
Татьяна извинилась и отошла. Коротецкий проводил ее встревоженным взглядом, но, видимо, решив, что она направилась в дамскую комнату, вернулся к разговору с Михаилом Михайловичем. Таня села за пустой столик на «непрестижной» правой стороне и уставилась в иллюминатор, за которым поднимались вверх столбики сверкающих пузырьков. На столике уже стояли две тарелки в форме морских раковин, накрытые белоснежными салфетками, два набора бокалов и рюмок и цветы в крошечной фарфоровой вазочке. Деревянная обшивка стен лучилась янтарным смоляным сиянием, а от маленького светильника по белой скатерти разбегался ровный круг света. Тут же подошедший официант предложил Тане коктейль. Она отказалась и снова отвернулась к иллюминатору. Бегущие вверх пузырьки напоминали ей о прекрасной утопленнице Офелии…
