— Извини…

Это была победа. Полная и безоговорочная. Юля боялась, что ее радостное волнение слишком явно написано на лице. Месть, которая должна была вырываться на свободу горячими языками пламени, оборачивалась радужными воздушными шариками. Яркими и безобидными. И этими шариками играли все обитательницы экономического отдела.

— Ой, я никогда и не думала, что смогу вот так, запросто, с ним разговаривать! — вопила Зюзенко.

— Ну, надо же, какой знаменитый, а совершенно не заносчивый. И чайник вот подал, — вторила Тамара Васильевна.

Только Галина продолжала стоять посреди кабинета, словно ожидая чего-то от Юльки. И глаза ее не просили ни о снисхождении, ни о жалости.

Татьяна сидела в мягком кресле, положив вытянутые ноги на пуфик, и читала последний номер «Космополитена». На двенадцатой странице был напечатан тест для молодых людей, собирающихся вступить в брак, но его она отложила напоследок. Сейчас ее больше занимала статья о новой методике «сознательных родов». Коротецкий переодевался в спальне и возился слишком долго, но Таня была этому, в общем, рада. С его приходом пришлось сразу захлопнуть самую интересную страницу, чтобы не вызывать ненужных вопросов. О ребенке она решила сказать уже после регистрации. И не потому, что чего-то боялась. Просто, как день рождения не должен совпадать с Восьмым марта, так и свадьба не должна смешиваться ни с какой другой радостью. Каждое из этих двух событий стоит того, чтобы отпраздновать его «на полную катушку». Хотя, какая уже теперь «полная катушка»? Таня прикрыла глаза и тихо улыбнулась: пить нельзя, острого есть нельзя, курить нельзя, и даже слишком бурно заниматься любовью тоже нельзя! Перспектива актерского дуэта с Селезневым казалась все менее реальной, и она уже с трудом верила в то, что еще несколько часов назад хотела делать аборт. Поясница тяжко заныла. Таня резко растерла ее кулаком, запахнула полы розового махрового халата и села совсем прямо. Кто знает, может, это будущий ребеночек дает о себе знать, а может быть, это всего лишь проявление вчерашней простуды. Температура спала, голова уже почти не болит, вот только ноги остались тяжелыми, да еще эта старушечья поясница…

Юрий появился в дверях, как всегда, неслышно.

— Ужинать будем? — спросил он как-то чересчур весело.

— Будем. — Татьяна захлопнула журнал, поднялась с кресла и, слегка переваливаясь, пошла на кухню. Ей вдруг ужасно захотелось почувствовать, как ходит женщина, которая носит большого уже ребенка.

— Не ковыляй, как уточка, — Коротецкий легонько щелкнул ее по затылку. — Ты что, готовишься к исполнению роли беременной женщины?

— Да, — ответила она внятно и, обернувшись, посмотрела ему прямо в глаза. «Поймет? Не поймет?» Не понял…

— A-а, я-то думал, что в этом фильме ты будешь играть какую-нибудь ветреную любовницу. Ну что ж, жена — это тоже неплохо…

Он подошел к плите, сняв крышку, заглянул в сковородку и намеренно восхищенно втянул ноздрями воздух:

— Ах, как чудесно пахнет!

Татьяна остановилась у посудной полки, взявшись рукой за край тарелки. За своими переживаниями будущей матери она сразу даже и не заметила, что с Юркой что-то происходит. Ну, конечно! Эта нарочитая веселость, это нежелание помолчать хотя бы минутку. Конечно, ведь в тишине увянет искусственная улыбка и будет слышно сдерживаемое дыхание. Почему-то человеку, который сильно чем-то взволнован, всегда кажется, что он дышит слишком громко и часто, и он начинает задерживать вдох, чтобы не привлекать к себе внимание. И тогда следующий вдох, на самом деле, получается судорожным и громким. Человек старается еще больше и начинает дышать все чаще. Короче, замкнутый круг…

— Юра, — она обернулась со спокойной улыбкой на губах. — Что-то опять случилось?

И по его тону опереточного героя, которым он произнес: «С чего ты взяла?», Таня безошибочно поняла, что произошло что-то серьезное. В этот раз Коротецкого даже не пришлось расспрашивать. Он начал сам, мучаясь от осознания того, что говорить это вроде бы не нужно, и в тоже время страстно желая с кем-нибудь поделиться переполняющими его чувствами. Отложив кусок серого хлеба на край тарелки, Юрий привычным жестом потер переносицу и как можно более равнодушно произнес:

— Тань, ты помнишь Юлю Максакову, которая работает у нас в экономическом отделе?.. Ну, ты когда идешь ко мне в кабинет, все время проходишь мимо их двери, она у них вечно открыта… Она — молоденькая такая, симпатичная шатенка, сидит за вторым столом. Волосы у нее еще роскошные…

«Надо же, он назвал ее симпатичной! И волосы роскошные вспомнил, — подумала Татьяна, продолжая разрезать ножом ростбиф и чувствуя, как неприятно заныло в груди. — Еще неделю назад она была просто его бывшей женщиной. Женщиной, о которой мне не нужно было ничего знать, кроме самого факта ее существования».

— Ну-ну, что-то припоминаю… Да, сидит рядом с кудрявой блондиночкой?

— Точно! — оживился Юрий.

— И что с ней?

— Да с ней ничего… Просто по банку некоторое время назад поползли слухи, что она встречается с Селезневым… Ну, с тем самым, с которым тебе предстоит играть. Никто, конечно, не верил. А сегодня шел я мимо экономического отдела и увидел, что этот самый Селезнев стоит рядом с ней… — Коротецкий на секунду замолчал.

— Ну и что дальше? — настойчиво поинтересовалась Татьяна.

— Стоит с ней рядом и… целует ее.

Фраза далась Коротецкому с большим трудом. Но, похоже, он был рад, что наконец выговорил ее, выдрал, как больной зуб, не дающий думать ни о чем другом. Дальше пошло легче, уголки его губ слегка вздрогнули, глаза погасли, как у человека, впадающего в транс.

— Ты знаешь, она была в этот момент такая красивая… Я даже подумал: неудивительно, что ее выбрал сам Селезнев. И почему я раньше этого не замечал? Юлька все время казалась мне очень обычной, а тут оказалось, что и губы у нее чувственные, и глаза глубокие… Удивительно…

— Ничего удивительного. — Таня деловито опустила в рот кусок ростбифа и с ужасом подумала о том, как будет глотать. Незнакомая давящая боль подобралась уже к самому горлу. Она прокашлялась. — Я говорю, ничего удивительного. Эта девушка всегда казалась мне весьма и весьма симпатичной. Просто ты — не очень наблюдательный мужчина. А я так запомнила ее еще с самого первого раза…

В общем-то, в первый раз Таня Самсонова не обратила на нее никакого внимания. Милый добрый Михал Михалыч представлял свою племянницу «барышням» из экономического отдела. Таня скучала и равнодушно смотрела на столь же скучающие лица девушек. Эта Юля была, пожалуй, самой симпатичной, да и только. Ничто в ее лице особо не привлекло Татьяниного внимания, не запало в память. Вспомнила она ее только тогда, когда, растерянная и жалкая, она появилась на пороге квартиры Коротецкого. На Юле был серый плащ и беретик с залихватским хвостиком. Она что-то лепетала по поводу неподписанных документов, а глаза ее напоминали глаза ребенка, у которого только что сломали любимую игрушку, столько в них было отчаяния и горечи. Может быть, не надо было на вопрос: «Кто вы Юрию Геннадьевичу?», отвечать это убийственное: «Невеста»… А может быть, и надо. Тане тогда на какую-то долю секунды безумно захотелось пригласить ее в дом, напоить кофе и, в конце концов, объясниться. Ведь никто не виноват! Она не уводила у нее Коротецкого. Да и как можно «увести» взрослого, мыслящего человека? Он сам сделал выбор. И тут она поняла, что этой Юле станет в тысячу раз больнее, если дать понять, что ее инкогнито раскрыто. Кто она сейчас? Рядовая сотрудница банка, пришедшая по делам к своему шефу. А кем станет после любой неосторожной фразы? Брошенной любовницей, явившейся в дом, где уже живет новая невеста… Таня тогда поговорила с ней максимально вежливо и равнодушно и, закрыв дверь, запретила себе подходить к окну. Она была больше чем уверена, что увидит там надломленную, скорчившуюся фигурку, чуть ли не бегущую прочь от подъезда, по-женски закидывая назад ноги…