Но однажды Татьяна все-таки набралась смелости… Мама с папой еще не вернулись с работы, и наблюдать за ней имел возможность только лохматый серый кот. Который, впрочем, этой возможностью и воспользовался, проводив ее до маминого туалетного столика перед зеркалом и усевшись неподалеку на собственный хвост. Таня мысленно просчитала до десяти, а потом заставила себя поднять глаза. Отражение было все таким же: отчаянно некрасивым и заранее испуганным. Она вздохнула и принялась за дело.
На полированной полочке перед трюмо стояло множество скляночек и флаконов, распространяющих вокруг удивительный, нежный аромат. Таня раньше любила смотреть, как мама собирается в театр или в гости, и поэтому примерно представляла, как и для чего используется то или иное средство. Первым делом она взяла в руки небольшой тюбик с тональным кремом и выдавила розовую полоску себе на ладонь. Крем пах взрослой, запретной жизнью, наверное, поэтому пальцы ее дрожали, когда она наносила первые робкие мазки на нос и щеки. Потом в ход пошла пудра «Балет», потом черный карандаш, потом тушь для ресниц… Тени для век и губную помаду Таня сразу решительно отодвинула в сторону. Ну, не могло быть у настоящей красавицы синих полукружий над глазами и алых, блестящих губ!
Старинные часы на стене пробили половину шестого. До прихода родителей оставалось чуть меньше часа. Татьяна сделал несколько шагов назад и взглянула на свое отражение так, как художник смотрит на только что написанную картину. Нет, она не стала похожей на героиню «Ералаша», распугавшую своим «макияжем» грабителей, но лицо ее все же приобрело какое-то неживое, жалкое выражение. А самое страшное, что оно не сделалось красивым. Щеки оставались все такими же одутловатыми, глазки — маленькими и невыразительными, а губы расплывшимися и бесформенными…
В ванную Таня кота не пустила, оставив его сиротливо мяукать за дверью. Включенная на полную мощность вода хлестала из крана, теплые брызги стекали по стенам и большому прямоугольному зеркалу, а она сидела на кафельном полу и горько плакала, искренне не понимая, почему где-то там, в небесной канцелярии, так сурово наказать решили именно ее. В конце концов, умывшись душистым цветочным мылом, Таня выползла из ванной, уныло прошествовала мимо обиженного кота и заперлась в своей комнате, среди некогда любимых книг. Смотреть на разноцветные корешки толстых томов сейчас было необычайно грустно. Татьяна подошла к полке, достала одну из книжек, со взрослой, усталой усмешкой перелистала ее и с остервенением засунула на место, сминая и подгибая страницы. Конечно же! Все ее любимые героини были красавицами: и Констанция, и леди Ровенна, и Люба Шевцова. Одна несчастная Пеппи Длинныйчулок могла составить ей достойную компанию. А что? Те же рыжие волосы, те же веснушки, та же нескладная фигура. Но только если Пеппи напоминала очаровательного мальчишку-озорника, то Таня, к сожалению, лишь робкую, светлоглазую тихоню-отличницу… А еще Пеппи были неведомы страдания любви. Не то что этим красавицам Джульеттам-Офелиям. Одна из-за любви отравилась, другая — утопилась! Таня немного подумала и вытащила из шкафа синенький томик Шекспира. Мама всегда убирала его на самую верхнюю полку, приговаривая: «Тебе еще рано это читать, все равно ничего не поймешь».
Но Татьяна упрямо переставляла книжку вниз и вечерами, устроившись в кровати, погружалась в мир кровопролитных страстей и безумной любви. Сейчас ей очень хотелось найти сцену похорон Офелии. «Вот возьму и умру, — размышляла она, — просто не захочу жить и погасну, как электрическая лампочка. Тогда меня положат в гроб, и все идущие на кладбище будут говорить: «А ведь она, в сущности, была красивой!» Меня нарядят в белое платье и волосы уберут цветами. И, может быть, тогда Алеша, как Лаэрт, кинется в мою могилу и станет кричать, что это он виноват в моей гибели, что он просто хотел меня позлить. Но будет уже поздно…» Таня почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а подбородок перекашивается от подступающих рыданий, и уже сквозь соленую, дрожащую пелену она заметила строки, заставившие ее мгновенно протереть кулачком глаза и поднести книжку поближе к настольной лампе.
«Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота была причиной дикого расстройства принца», — говорила дочери Полония королева Гертруда. О том, что хотел выразить этими строками Шекспир, Татьяна задуматься просто не успела. Она мгновенно определила для этой фразы свой личный, магический смысл. Теперь эти слова звучали как заклинание.
— Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота… — старательно проговаривала Таня, делая акцент на слове «очень» и обращаясь больше к самой себе, чем к утонувшей красавице. Она почему-то вдруг поверила в чудо. Поверила в то, что если очень-очень хотеть, то эта русалочья красота придет и к ней. Придет нежданно-негаданно. Просто в одно прекрасное утро она подойдет к зеркалу и увидит в нем стройную блондинку с бездонными глазами и красиво изогнутыми бровями.
Но время шло, и ничего не менялось. Постепенно Таня совсем отдалилась от одноклассников. Теперь она даже на перемене не выходила из-за своей парты и до самого звонка сидела, уставившись в ближайшую стену, и до смерти боясь встретиться взглядом с Алешей. Сначала переменам, случившимся с ней, удивлялись, а потом привыкли. Правда, как-то раз, в мае, учительница по старой памяти предложила ей изображать латышку на школьном празднике, посвященном единству пятнадцати республик, но наткнулась на такой тоскливый и обреченный взгляд, что тут же осеклась и скомкала остаток разговора. Таня с трудом дождалась начала летних каникул, все еще надеясь, что к осени заклинание наконец подействует…
Это случилось обычным июльским днем. Татьяна вместе с родителями загорала на пляже в Серебряном Бору. Она предпочитала лежать на животе, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение свое веснушчатое лицо, но мама, внимательно следившая за минутной стрелкой наручных часиков, периодически заставляла ее переворачиваться с боку на бок.
— Ну, мам, мне и так хорошо. Можно я маленько подремлю? — ныла Татьяна, придумав очередной повод для того, чтобы не ложиться на спину.
— Дремать нельзя, обгоришь! И потом, что ты как старушонка столетняя: «Подремлю, подремлю…» Шла бы лучше с ребятишками в волейбол поиграла.
Таня бросила унылый взгляд на кучку загорелых девчонок и мальчишек, кидающих по кругу разноцветный мяч, отрицательно помотала головой и покорно опустилась на спину, при этом не забыв прикрыть большую половину лица огромной белой панамой.
Ей было жарко и тоскливо. Таня смотрела, как мамины плечи и икры постепенно покрываются неровными красными пятнами, тяжело вздыхала и приговаривала, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:
— Наверное, нам пора домой… Наверное, солнце сегодня слишком активное…
— Татьяна, это просто ты сегодня слишком скучная! — наконец не выдержал отец. — Иди искупайся и остынь.
— А ты пойдешь со мной?
— Нет. Я останусь с мамой… Но ты смотри, от берега далеко не отходи.
Таня вздохнула печально, как ослик Иа-иа, и нехотя поплелась к реке, огибая распластавшиеся на песке тела. Впрочем, освежающая близость воды все же вдохнула в нее некоторый оптимизм. Она резонно рассудила, что купаться — это в любом случае значительно приятнее, чем валяться на покрывале, как бревно, и поэтому намочила ступни уже без неудовольствия. В воду Татьяна вошла, широко расставив локти и втянув в себя живот. Отмель была здесь довольно длинной, и она бесстрашно зашагала вперед, разводя руками волны и постепенно привыкая к блаженному холоду. Где-то там, на песке, остались папа и мама, изнывающие от жары и не ведающие, какое это удовольствие — спрятаться в водной толще от палящих лучей. Таня обернулась, чтобы помахать им ладошкой и позвать к себе, и сделала один, всего один неверный шаг…
Потом знатоки пляжа наперебой клялись, что здесь сроду не было никаких ям — ровное, чистое песчаное дно! Но это было потом… А в тот момент волны мгновенно сомкнулись над ее головой. Таня даже не успела испугаться. Она медленно опускалась вниз и спокойно наблюдала, как от ее губ отрываются маленькие воздушные пузырьки. Пузырьки бесшумно поднимались вверх, собирались в ажурный качающийся столбик и почему-то не лопались. И вдруг стало безумно интересно, что же там, над головой? Она запрокинула лицо и увидела Ее… Это была Офелия. Она плыла сверху и пристально глядела Тане в глаза. Ее лицо казалось удивительно светлым и чистым, первозданно чистым. Довольно простые черты были преисполнены благородства, а в глазах светилась какая-то нездешняя отстраненность. Девушка казалась невозможно красивой, и вдруг Таня с каким-то радостным ужасом поняла, что у Офелии — ее, Танино, лицо! «Неужели заклинание подействовало?» — подумала она, погружаясь в глухую темноту…
