Вертолет качнуло: Сердцев распахнул дверцу, сбив, нарушив поток воздуха. Морпехи, упираясь, уже несли сквозь ветер на руках раненого, а целая группа, ощетинясь автоматами, прикрывала командира живым кольцом. Приказ на эвакуацию, видимо, им уже поступил по рации, и щупленький морпех, по распоряжениям рук которого можно было догадаться о его офицерском звании, выстраивал очередность посадки.

– Сначала всех в хвост, потом раненого! – прокричал, сдвинув окошко, Громак.

Офицер не расслышал, его занимала погрузка командира, и Громак обернулся через плечо: ведь догадаются же не ногами вперед заносить и укладывать. Все же ногами! Но зато под правую руку врачу. Пусть разбираются. Главное, мимо окровавленного старлея, даже без сознания лежавшего на полу в струнку, аккуратистом, протискивались в хвост салона десантники. Ох, ребята, быстрее. И дурацкий шлем, из-за которого не смахнуть пот с бровей!

– Быстрее, – шептал Громак, хотя морпехи и так едва не затаптывали командира.

Один курносый, шмыгающий носом солдатик, боясь задеть синхронные с командиром педали и штурвал, залез с ногами на место второго пилота. Еще один уселся в проеме кабины, подстелив, стервец, путавшийся у всех под ногами коврик. А за бортом все оставались и оставались люди во главе с щупленьким взводным и охранявшим его огромного роста сержантом.

Офицер, заглянув в салон, обернулся и скрестил для оставшейся семерки руки перед собой. Для водителей это знак – глушить мотор, но и для пехоты все понятно. Мест больше нет.

Страшны руки, которые опускаются вместе с оружием! В них столько обреченности, тоски и отчаяния, что поневоле поверишь: именно к ним первым приходит осознание предстоящей трагедии. Да и не скрывалось ведь – прогнозируемые потери один к десяти. Даже к пятнадцати. Хотя семь – тоже много…

Вертолет покачивало, и десантники, ощущая его неустойчивость, лежали не шевелясь. Громаку наконец удалось резким движением головы сбить с бровей огромные водяные шары пота. Но что же с вами делать, братцы остающиеся? Хоть за колеса хватайтесь, как лягушка-путешественница.

– Цепляйтесь за шасси, – мысль, навеянная сказкой, еще не успела стать зримой, а уже сорвалась с языка. «Вертушка» заваливалась. Ей, не цапле, стоять на одной ноге без умения ловить равновесие, держась лишь на воздушном вихре от винтов, становилось все сложнее, и нежданная сказочная подсказка несла выход из тупика.

– Цепляться, цепляться за шасси! – прокричал Громак в салон, надеясь на передачу команды по цепочке.

Прошла! Морпехи побежали под брюхо «восьмерки», на ходу снимая автоматы и удлиняя на них ремни. Все правильно, можно пристегнуться за стойки шасси, балочные держатели и блок под «нурсы». Имея по двадцать неуправляемых ракетных снарядов под задницей – где еще так прокатишься? Не лягушки, а чистые бароны Мюнхгаузены. Пробуйте, мужики. Авось получится!

Подгоняя десантников и пробуя на вес машину, слегка качнул ее. Сидевший на кресле, как на насесте, солдатик замахал руками – вниз, не успели, назад. А машине хотелось упругости, она рвалась в небо, – пусть стылое, непрозрачное, но там был воздух. А в воздухе везде опора.

Сердцев, став на колени перед Мережко, уже осматривал металлический кусок, торчащий над ухом старшего лейтенанта. Поймав взгляд Громака, умоляюще выкрикнул глазами: «Быстрее».

Сам понимал, что его просьба ни на секунду не сдвинет время и возможности, молниеносно надел белые перчатки, протянул руку к батальонному врачу: инструменты. Значит, операция без промедления. Солдатик, державший голову командира в ладонях, отвернулся. Может, даже не из-за вида крови, сочившейся по металлу и собирающейся красным озерцом в его ладонях, а что впервые видел своего командира осунувшимся, пыльным и небритым. Значит, точно война. И если даже ротного достал осколок, то что говорить об обычном солдате!

Громак, опережая врача, вновь качнул вертолет, проверяя «лягушек». Петушок на корточках на этот раз промолчал, и полковник начал осторожно крутиться вокруг собственной оси. И чтобы лично убедиться, что никто не оставлен на склоне, и давая возможность привязавшимся, вцепившимся мертвой хваткой за что ни попадя морпехам привыкнуть к высоте и качке, и приноравливая врача к вибрации, и отыскивая дорожку домой. С горы домой должно получиться быстрее.

И пошел вниз «Ми-8» – многоцелевой, второй в мире по применению, боевой транспортный. И висели на автоматных ремнях пехотинцы, перебирая в воздухе ногами, словно шли по небу. И колдовал вокруг осколка подполковник Сердцев, сам постанывая от боли, потому что собственные ранения не предусматривали столь долгого стояния на коленях. И перед самым вылетом из тумана, там, где тропинка первый раз приглашала отдохнуть при походе к вершине, из-за валуна-приманки раздались выстрелы. Успел, успел Хаттабушка превратить дорожку спасения в тропу войны. И некуда было деться от огня «лягушатам» на внешней подвеске. Да и брюхо машины для разрывных – что фольга для иголки. А Мережко распластался как раз по центру днища, как «десятка» в мишени, так что все пули, даже случайные – его. И нет возможности шугануть «нурсами», так как висят и сидят на них орелики, фунтуклеи и ланцепупы. Морская пехота Балтфлота, гордость и краса армии. Переусердствовали лишь конструкторы, когда при усовершенствовании «восьмерки» убрали курсовой пулемет в хвост машины. Или не ведали, что русские чудеса на сказках не заканчиваются и может случиться так, что в салоне не окажется борттехника, он же стрелок? И туман, еще минуту назад проклинавшийся, вдруг оказался хоть и тончайшей, как вуаль, но последней и единственной защитой. Как же быстро она истаивала!

Зато усиливался огонь с земли. Трассеры прошли перед кабиной, перед взором Николая Чудотворца, и даже попытавшийся отвернуться от них петушок на жердочке все равно увидел их росчерки на стекле защитного шлема летчика. А у забортной семерки, ставшей живыми мишенями, принесенными «духам» на блюдечке с голубой каемочкой, руки должны были опускаться не на горе, а сейчас. Потому что, оставаясь даже в одиночестве на вершине, они имели хотя бы теоретический шанс остаться в живых. Хоть кто-нибудь…

Но когда первый толчок от попадания пули ударил под бронеплитой, из вечернего сумрака и грязного тумана вынырнул «Мотоцикл-12». Летников, круживший в зоне досягаемости. Прежде чем Громак вышел с ним на связь, ведомый поднырнул и стал под «восьмерку» командира. И вся разрывная свора, предназначавшаяся «Триста тридцать третьему» с его грузом, полетела ему в брюхо. В его лопасти, его хвостовое оперение, в стертые, без единого намека на протекторы, колеса. Кто там вел статистику, что командиры в Чечне заслоняют собой подчиненных? А ведь у него полный дополнительный бак керосина на сотни литров. Размером на треть салона. Держись, «Двенадцатый». Судьба и связисты не дали же тебе тринадцатый номер, приберегали для чего-то. Пусть это будет день нынешний.

Огонь ослабел: все же не все «духи» успели выйти на перехват, добежали лишь самые шустрые. И понеслись «вертушки» к себе домой в «Тридевятое царство». Громак, выносящий из боя всех до единого морпеха. Летников – пустой, но с двумя десятками пробоин в фюзеляже. И полулежа, не надеясь больше на свои ноги, которых просто не чувствовал, перевязывал Мережко подполковник Сердцев. Шептал больше успокоительно для солдатика, помогавшего держать голову:

– Ничего. Теперь все обойдется. Еще, даст Бог, и послужим.

И светил верхний краешек закатного солнца прямо в глаза Николаю Чудотворцу, оказавшемуся ближе всех к родному аэродрому. А с него, с родной бетонки, выстраиваясь клином, поднимались все имевшиеся в распоряжении командующего «восьмерки» с новым десантом на бортах. «Тридевятое царство», освещенное одновременно и солнцем, и электрическим светом, посылало своих воинов в темноту и мрак ущелий, где кишели твари, бросавшие людей в жерла камнедробилок. И в проеме первой машины стоял с сияющим крестом на груди батюшка Иоанн, вглядываясь в земные ориентиры, по которым месяц назад выползал из ущелья. Единственный за все годы войны, кто смог это сделать. Издевалась охрана, заставляя одного из местных мулл, не принявшего новые порядки в Чечне, впрягаться в телегу и возить православного батюшку под кнутами любопытных. Не выдержав издевательств, в один из таких заездов он опрокинул телегу с отцом Иоанном с самого крутого обрыва, по которому охране было быстро не спуститься. По кому стреляли боевики – по нему, кувыркающемуся вместе с камнями, но (!) не в трубе, или решившему умереть мулле, то осталось неизвестным. Дай Бог, сейчас прояснится, когда отряд Мережко оттянул на себя с каменоломни основные силы банды Хаттаба, а генерал дал команду на начало основного этапа операции по освобождению пленных.