– Сбежала, что ли? – с полувзгляда понял растерянность приезжих и почему-то улыбнулся. Может, даже предполагал подобное. – Во пионерка! – то ли радостно, то ли просто вычищая ветошью солярку между пальцами, потер руки. Охотно принял сигарету. – Она и у меня своевольничала, такую в оглобли загнать не загонишь.

– Но надо же что-то делать!

– А может, не надо? – сбил ногтем пепел, очищая табак перед новой глубокой затяжкой. – Глядишь, дольше пожить поживет в родных стенах. Тут коров на другую ферму перегоняли – ревмя ревели, а хотите человека сорвать с места. Что она, одуванчик? Всем Бог наделил человека, кроме защиты от тоски и боли.

Разогнал дым перед лицом, начал всматриваться в рубаху, словно увидел ее впервые. А может, и впрямь только сейчас соотнес: жизнь – это вовсе не плоские полосы, а клетка светлая, клетка темная. Объем. Хмыкнул: открытие не понравилось, потому что эти клеточные объемы покрывали его собственные плечи. Единственное, чем смог облегчить себе жизнь, – засучил рукава. Все, нету ни клеток, ни полос.

– А присмотреть присмотрим за ней. Мой внук Олежка ее крестник, так что пригляд будет…

Деревенские ракиты старухами вышли провожать офицеров за околицу. Выстроившись вдоль дороги, кивали вслед головами в зеленых платках. Видать, не все счастливые дни вороны поклевали в деревне, коль продолжал жить в ней народ.

Едва вслед за машиной пробежали по обочине отблески подфарников, в палисаднике бабы Зои зеленым поплавком вынырнул внук председателя. Убедившись, что улица пуста, махнул рукой крестной, разведчиком прячущейся за погребом: выходи, бабуль, мы их победили. Та, насколько далеко хватило глаз рассмотреть дорогу, убедилась в этом самолично и пырнула проводнику денежку: купи себе за труды чего-нибудь рот подсластить. Приведя себя в порядок, принялась осматривать грядки, где укроп с петрушкой перли так, будто огород вспахивался только для них одних. А вот дождика, дождика бы не мешало, картошка печется в земле который день…

Сергей, молчавший всю дорогу, перед Суземкой вдруг свернул с объездной дороги и вырулил к хозяйственному магазину. За сутки здесь мало что изменилось: бродили по штакетнику «варежки», Васька в неизменном одеянии кричал кому-то на другой стороне дороги:

– А у тебя нет с собой гвоздя? Сотки хотя бы. Козла твоего прибить к забору, чтобы не ломал штакетник.

Увидев знакомую машину, запахнулся полами плаща: абонент недоступен. Но из зоны доступности не выходил, делая вид, что озабочен состоянием штакетника, вчера ведрами самолично колошмативший его не хуже козла. Интеллигентно вытащил из почтового ящика на углу стопку газет: и впрямь не трусы на веревочке, о внутреннем мире своем заставил заботиться прессу.

– Придержи его, а я быстро, – попросил Сергей друга.

Сливы были раздавлены другими машинами, но тем не менее, вновь попытавшись не наехать на них, развернулся.

– Привет, Василий. – Подходя к мужичку, Кречет протянул руку, признавая вину за вчерашнее и запрашивая мир. Тому уважение понравилось, протянутая рука пожалась, плащ распахнулся.

– Куда рванул-то твой гордый?

– Сам понятия не имею, – признался Кречет.

– Ты ему скажи, что нельзя бороной да по всей душе.

– Он уже понял, – уверил Кречет и поспешил сменить тему: – Сегодня без тещи?

– А у ее ног головы нет. Пока не обойдет пять раз все рынки, солнцу нельзя зайти за горизонт. Теща боец, ей только раны на войне перевязывать. Молодец, когда не слышит. А вы откуда приземлились? Раньше не видел.

– К другу заезжали.

– Куплю велик, первым делом тоже доеду до кума. Бедует один в своем селе. Деревенская жизнь только на картинках хороша, а кто убег из нее, возвращаться не торопится.

– Но некоторые, наоборот, не хотят уезжать.

– А это как вовремя жениться. Чуть перехолостяковал – все, другой жизни нету. А оно, может, и не надо. Вон, летит твой орел на цыпочках.

Сергей мягко подкатил к самому штакетнику. Молча открыл багажник, достал оттуда сложенный, еще в заводской обертке, велосипед. Прислонил его рядом с онемевшим Василием, хлопнул его по плечу и занял место за рулем: а теперь вперед.

– Теперь до кума доедет, – миновав от Суземки три-пять поворотов, порадовался за Василия Кречет. – Смотри, смотри, а вон и знамя! Помнишь, Костя рассказывал.

Над обелиском, стоявшим у дороги, возвышалась изогнутая от непогоды и времени сосна с отпиленной верхушкой, где трепетало красное знамя. Табличка на памятнике гласила, что в этом месте партизанская группа «За власть Советов» приняла первый бой с фашистами. Каждый год находится тот, кто лезет на сосну и меняет выцветший флаг. Но первым его вознес и укрепил Костя, еще суворовцем. В память о партизанском отряде, в котором погиб его прадед. И вот настали времена, когда баба Зоя осталась последним живым партизаном из этого отряда…

– Эх, задержаться хотя бы на день-другой, – помечтал Кречет, прекрасно зная, что оба не могут этого сделать. Даже на день. Лично у него начинается формирование батальона разминирования в бывшую Югославию: как воевать, так полмира наваливается, а приходит время приводить все в порядок, то Россия – вперед! – Крыльцо бы подправить.

– Завтра у меня вылет на Байконур. Запуск. Без вариантов.

– Слушай, а вот если бы, в порядке бреда, одному из космических кораблей присвоить имя бабы Зои? А что? Последний ветеран Великой Отечественной должен стать звездой на небе, не меньше.

– Если только мысленно… Хотя можно и попробовать, почему бы и нет. Для власти это за честь.

– Было бы здорово… Интересно, а что сейчас делает наша беглянка?

– Может, грамоты читает. Или фотографии рассматривает. Ей есть что вспоминать…

Баба Зоя полулежала на ступеньке крыльца и примерялась, что можно подсунуть под ножку покосившейся лавки. Под руки попался амбарный замок, привезенный друзьями Костика. С усилием, но затолкала его под ножку. Переваливаясь, взобралась на сиденье, проверила на устойчивость. Теперь можно жить дальше.

Проговорив буквы «Свете тихого», поклевала перенесенное обратно через дорогу от Симы оставшееся угощение. На озере под прохладу вновь завелись лягушки, выкликая такой нужный для огородов дождь. Проехал с ревом на отремонтированном мотоцикле наперегонки с Кузей крестник, надо будет поругать, что даже ей, глуховатой, бьет по ушам. А вот свет от фары порадовал улицу, на которой сразу после выборов отключили на столбах фонари. Плохо, что после яркого света сразу стало темнее. И прохладнее, как перед дождиком. Но несколько звездочек все же проклюнулось сквозь тучи. Одна из них бесстрашно карабкалась прямо в центр неба – значит, самолет или спутник.

Баба Зоя пожелала ему доброго пути и стала закрывать калитку, готовясь ко сну…

…И сказал ей бородатый главарь, увитый по лбу зеленой лентой: «Тебе туда». – И показал стволом автомата на горный склон: – За ним ты найдешь своего сына. Или то, что от него осталось.

Если дойдешь, конечно».

И замерли от этого жеста боевики, а в первую очередь те, кто устанавливал на этом склоне мины. Надежно устанавливал – для собственной же безопасности.

Разведка федеральных сил не прошла – откатилась, вынося раненых.

Попавшие под артобстрел шакалы, спасаясь от снарядов, вырывались сюда, на простор, и на потеху Аллаху устраивали фейерверк на растяжках.

Пленные, что вздумали бежать, взлетели здесь же на небеса.

Сын? Нет, сына ее здесь нет. Но они слышали о пленном русском пограничнике, который отказался снять православный крестик. Зря отказался: через голову и не стали снимать, делов-то – отрубили голову мечом, и тот сам упал на траву. Маленький такой нательный крестик на белой шелковой нитке, мгновенно пропитавшейся кровью. Гордого из себя строил, туда-сюда, движение. А то бы жил. Подумаешь, без креста… Дурак. А похоронили его как раз там, за склоном. Иди, мать, а то ночь скоро – в горах быстро темнеет. Жаль только, что не дойдешь. Никто не доходил.