Но прежде чем что-то решить окончательно, женщины услышали какой-то шум. А затем в келье появилась матушка Галина. Нина сделала движение, чтобы спрятать коробку конфет, но не успела. А от зоркого глаза вошедшей матушки Галины не укрылось ничего. Она увидела и сами конфеты, и движение руки Нины, и смущение остальных женщин. И на мелком, похожем на мордочку хищного зверька, личике матушки Галины появилась какая-то противная улыбочка.

– Чаевничаете, – пропела она своим тоненьким голоском. – В постный-то день, в среду? Ну-ну.

– Почему среда? – удивилась Янка. – Сегодня же еще вторник. До полуночи далеко.

– Церковный-то день с заката, а у нас с шести часов вечера считается. Сейчас уже почти восемь, так что среда два часа как наступила. В монастырь приехала, так что стыдно этого не знать, дорогуша.

Все смутились еще больше. Потупившись, все молчали, не зная, зачем эта противная тетка, умудрявшаяся гасить веселье всюду, где появлялась, возникла у них на пороге снова.

– А я к вам за тем пришла, чтобы сказать: завтра в Дорохово ехать нужно. Там бабушки старенькие в опеке нуждаются. Мужики дрова колоть бабушкам станут, а женщины в избах прибирать. Бабушки старенькие, одинокие, сами уже ничего не могут. Детей или родственников, способных за ними поухаживать, у бабушек нет. Вот мы и поедем, сделаем богоугодное дело.

Странное дело: и голосок у матушки Галины был тонкий, и говорила она негромко, а все равно казалось, что ее голос впивается в мозг. И сверлит, и долбит, и проникает все глубже и глубже. Хотелось закрыться руками, спрятаться или вовсе убежать подальше от этого тихого въедливого голоса.

Напоследок матушка Галина сказала:

– А Мариночка может переночевать у меня в келье. Завтра вставать нужно рано, вы-то привычные к утреннему молитвенному правилу, а девочке лучше со мной побыть. Пойдем, Мариночка. Да оставь вещички-то, налегке доброе дело сподручней будет делать.

И прежде чем кто-то из женщин успел спохватиться и что-то возразить, матушка Галина ухватила Марину своей цепкой сухонькой лапкой и уволокла за собой. Оставшиеся женщины недоуменно переглядывались. Что это могло означать? Все знали, что «честь» переночевать в келье у матушки Галины выпадает только самым отъявленным нарушителям правил. Таких неисправимых матушка Галина селила поближе к себе, и они или исправлялись, что случалось всего один-два раза, или покидали стены монастыря. Последнее, надо признаться, случалось куда чаще.

Но к этому сильному средству для самых неугодных матушка Галина прибегала лишь в силу чрезвычайной надобности. Посторонних у себя в келье она не любила.

– Мой дом – моя крепость.

К себе в келью матушка Галина без особой необходимости даже родную сестру – матушку Анну – и ту не звала. Исключение составлял один лишь Игнатий. Тому можно было всюду, матушка ни в чем не могла отказать своему великовозрастному дитяти, хотя иной раз шумела и ругалась на него больше других. И все-таки даже Игнатий не жил вместе с матушкой Галиной. Она обитала в келье в полном одиночестве, которое ценила необыкновенно.

Но сейчас все недоумевали, чем таким ужасным могла досадить матушке Галине эта кроткая девочка Марина? Было похоже, что матушке Галине очень сильно хотелось избавиться от Марины. А этот способ был быстрым и к тому же многократно проверенным. Осечек он не давал. Всем присутствующим в тот момент, когда матушка Галина уводила с собой Марину, стало ясно: иного способа, как сплавить подальше из монастыря неприятную ей девчонку, тетенька просто не видит. Вот и идет на самые крайние и отчаянные меры.

Вот только чем же ей так насолила Марина?

Следующее утро началось с шести часов. И это было еще позднехонько, потому что матушка Галина поднялась на два часа раньше. Бледная, с синяками вокруг глаз, Марина шепотом делилась с подругами событиями пережитой ночи.

– До часу ночи Галина поклоны клала, и я с ней. Ни спать, ни дремать, ни просто глаз закрыть. За каждую провинность десять раз дополнительно прочесть «Богородицу». Я уже ничего не соображаю, а этой грымзе хоть бы хны.

– Привычка.

– Ладно, в час ночи мы наконец спать легли. Я отрубилась мигом. Только заснула, она меня за плечо трясет. Вставай, милая, утреннее правило читать будем. Я на часы мельком глянула и обомлела. Три часа ночи! Два часа всего поспали, и снова молиться. До пяти утра молились, потом она куда-то вышла, а я на часочек вырубилась. Это какой-то кошмар! Зачем она так молится?

– Грехи замаливает.

Но Марина продолжала ужасаться:

– Да разве может быть у обычного человека столько грехов!

– У обычного, может быть, и не может. А вот у верующего наберется.

– Ну да, – не поверила Марина.

– А ты посчитай. Анекдот рассказать – грех. Телевизор смотреть – грех. Сплетничать – грех. Не говоря уж о более серьезных вещах. По сути дела, вся наша земная жизнь – это длинная вереница сплошных прегрешений, больших и маленьких. Даже когда постишься, молишься, творишь милостыню, и тут в грех легко можно впасть.

– Это как же? Вроде ведь хорошее дело делаешь. Какой же тут грех?

– А начнешь воображать, что ты такая из себя вся правильная, да благочестивая, да хорошая, другие и мизинца твоего не стоят, только и знают, что грешат, книг духовных не читают, молитв не знают, в церковь вообще не ходят, пропадают одним словом, не то что ты, фактически уже праведная. Ну и готово дело. И молитва уже не впрок, и прочее тоже.

– Не знаю, – покачала головой Марина. – Если столько молиться, когда жить?

Но матушка Галина успевала все. Кипучей энергии этой сухонькой пожилой женщины можно было только позавидовать. Если бы матушка не была такой противной по характеру, подруги первыми бы восхитились ею. Но сейчас не могли.

После снегопада дорогу до забытой деревеньки, где обитали старушки, совсем занесло снегом. Можно было бы приспособить какую-нибудь технику, чтобы быстро расчистить снег, но матушка Галина по своему обыкновению проявила рачительность и заявила, что зря жечь бензин они не будут.

– Бензин денег стоит, а ваши руки дармовые. Послужим ими во славу Божью!

И первой схватилась за лопату. Работала она сноровисто, ничего не скажешь. Как-то совестно взрослым парням было отлынивать от работы, когда рядом с ними кидает лопату за лопатой изящная пожилая дама. Так потихоньку да полегоньку и прокопались к деревеньке. Впрочем, снег был рыхлый, чистить его было одно удовольствие. Да и дорогу кто-то периодически чистил. По обеим сторонам высились огромные сугробы, к которым сейчас прибавилась новая порция снега.

– А дорога-то дальше за деревню ведет, – заметила Янка, которой всегда и до всего было дело.

Но матушка Галина сурово ее одернула:

– Что ты выдумываешь!

– Так вон же! Дорога! В лес идет. Вы что, не видите?

– Не вижу!

Матушка Галина упрямилась, а дорога и впрямь просматривалась. Хотя и засыпанная снегом, дорога была, и вела она в лес. Узкая такая дорожка, одной машинке впору проехать, двум тут уже будет не разъехаться. По обе стороны сугробы, в которых в полный рост может спрятаться взрослый человек. Видимо, дорогу периодически чистили сами обитательницы деревни, когда за какой-либо надобностью пробирались к чернеющему за околицей лесу.

Жилыми в деревеньке стояли лишь два дома. В каждом обитало по одной старушке. Младшей в прошлом месяце стукнуло восемьдесят шесть, а старшая родилась еще при царской власти. Дома были старенькими и ветхими, как и сами их обитательницы. Старушки хорошо знали матушку Галину и ждали ее с явным нетерпением.

– Кормилица наша! Приехала!

Матушка Галина начала деловито выгружать принесенные с собой гостинцы: сыр, мягкий хлеб, который пекли в монастыре, масло, гречку, рыбу. Вся еда была свежей и даже на вид очень вкусной. Приготовлена она была чисто, завернута в вышитые полотенчики, и старушки такой заботе умились просто до слез.

– Матушка! Благодетельница! В целом свете только вы с отцом Анатолием и матушкой Анной о нас и помните. Без вас мы бы эту зиму не пережили. День и ночь за вас Бога молим!