Я не видел ее два месяца, но на самом деле я всегда был рядом, я не уходил от нее, просто отошел в сторону, точно зная: на время. Еще вернусь. И вернулся! А она… Сидит, читает. Одна. Только теперь я понял, как я боялся, что застану ее сейчас с ним, здесь, вдвоем. Свадьба – только формальность, чай, и мы не дети. Тогда я просто убил бы их чем ни попадя, удушил, забил на хрен. Топором, как жена того дальнобойщика, например. Но Наташа сидела одна.

И сумасшедшая взрывчатая радость сначала запалила вспышками, а потом залила душу до краев.

На мгновение я ослеп. Видел и не видел ее склоненную голову, длинные темные ресницы, нос с легкой горбинкой и короткую челку, которая превращала ее в девчонку, высокий лоб, сомкнутые губы («Боттичелли», буркнул однажды Толик), и выражение кротости, которым дышало сейчас ее лицо. Голубка моя, произнес я тихо. Голубка. И еще немного посмотрел. Голые тонкие руки, волосы, слегка волнистые, сейчас почти темно-каштановые с прорывающейся в первом солнце рыжиной, разбросаны по плечам. Мысленно приложил к ним фату – не годится! Велика!

Балконная дверь была приоткрыта, я осторожно поцарапал стекло. Она подняла голову, нахмурилась, – я постучал ногтями сильнее. Она вздрогнула, вскочила, бросилась к балкону.

– Привет, – сказал я, заходя внутрь. – Что читаешь?

Она слабо вскрикнула, отступила назад – страх бушевал в глазах, но сейчас же стал опадать, гаснуть, она поняла наконец: это я, я пришел к ней в гости через балкон.

На куртке у меня красовались пятна крови, джинсы были по колено в глине, кроссовки превратились в два ботинка космонавта. Она глядела на мои страшные глинистые ноги и молчала.

– Извини, с дороги, еще не успел переодеться.

– Зачем? Зачем ты пришел?

Она задыхалась. Ее душил гнев.

– Я?

– Ты! Что ты от меня хочешь?

– Ты знаешь.

– Сейчас же уходи. Уходи вон. Вон!

И добавила: «Брысь!» Махнула на меня, как на кота.

– Я… Я рад тебя видеть! Ты все такая же. Красивая. Охренеть. Нет, даже лучше, чем всегда!

– Уходи, понял? Уходи отсюда сейчас же.

Она стала подталкивать меня почему-то к балкону, не к двери. Ей очень нужно было, чтобы я смылся как можно скорее, и через балкон.

– Тут высоко, куда я пойду?

– Сумел же залезть.

– Вылезать труднее. К тому же у меня два, два дела к тебе, любимая, – заговорил я нарочно медленно, не двигаясь с места. – Как сделаю, так пойду.

– Какие еще де́ла? – недовольно, но уже постепенно сдаваясь, проговорила она. – И какая я…

Кажется, она хотела сказать, что не любимая мне, но сдержалась. Очевидно, в надежде, что, если не спорить, – получится быстрей.

– Первое – узнать, что читаешь. Чего не спишь?

– Господи, да просто бессонница у меня, не спится! Свадьба все-таки, жизнь меняется, вот и волнуюсь, неужели не понимаешь? Полночи пролежала, а потом… взяла первую попавшуюся книжку, Луговской, видишь, стоял на полке, бабушкина еще – мне понравилось, что она маленькая. Оказалось, стихи.

Я подхватил из ее рук золотисто-бирюзовую книжечку, с пожелтелыми страничками, раскрыл – из книжки выпала длинная травка-закладка, совсем свежая.

– Нет, та, которую я знал, не существует.

Она живет в высотном доме, с добрым мужем,

Он выстроил ей дачу, он ревнует… – начал я зачитывать вслух первый попавшийся стишок. – Надо же, в тему!

– Слушай, хватит.

– Он рыжий перманент ее волос целует.

Мне даже адрес, даже телефон ее

Не нужен…

Я читал под Толика с его детским восторгом и всхлёбом.

– Хватит!

– Ведь та, которую я знал…

– Я… – голос ее дрогнул, – я прошу тебя.

– …не существует, – закончил я и остановился. – Хорошо. Зачем ты читаешь эту фигню?

– Второе дело? – торопила она, и, судя по лицу, прислушивалась. Незаметно для меня – прислушивалась.

Он где-то здесь, рядом, на первом или втором этаже, возможно, даже за этой тонкой стенкой. Он сейчас расслышит шум и проснется. И явится сюда. Понятно, ей этого совсем не хотелось.

Я молчал, думал.

Она устало закрыла глаза, отступила к кровати. Я глядел на ее темные ресницы, какую легкую они дают тень под глазами, фиалковую, как же ей шло быть с закрытыми глазами. И опять выражение кротости начало пробиваться между аккуратных темно-рыжих бровей, на чистом открытом лбу, кротости и детскости.

– Второе дело? Нужно дать мне руку. Дай мне руку. Правую.

– Для чего?

– Чтобы исполнить мое второе дело.

– Это все? Все?

Она протянула руку. Холодную, почти ледяную. Ты замерзла, любовь моя? Замерзла?

Но произнес я другое.

– Нет, это только условие.

Почему она так послушна? Не закричит, не вырвется? Страх! Она боялась его. Что он проснется.

Я взял ее руку, легонько сжал.

– Тебе не надо выходить за него замуж. Не нужно. Нельзя. За него. Если так хочешь замуж, выходи за меня.

Уже при первых звуках этой фразы, которую я репетировал все эти ночные часы, пока ловил машины, шагал пешком, крал велосипед, уже при первых звуках собственного голоса я понимаю: побег, спешка, приезд сюда, взлет на балкон, все это – бессмысленно. Обречено. И все-таки я повторил, как можно спокойнее и уверенней.

– Не надо. Не стоит выходить за него. Едем со мной.

– С тобой? – она задохнулась. – С тобой… да с какой стати?

– Ты знаешь, с какой. Знаешь! Я люблю тебя, люблю тебя. Я отдам тебе все, сделаю для тебя все, что ты захочешь, я бежал к тебе целую ночь, как только узнал, узнал вчера вечером, – я немного сбился. – Почему он? Он не годится тебе, вообще! Ты что, не видишь? В этой проклятой свадьбе фальшь!

Она слушала меня молча, серьезно, не перебивала. Наконец, посмотрела своими зелено-рыжими глазами.

– Это, – она запнулась, – не твое дело. Я так решила. Вот и все.

Я отвел взгляд, слушал интонации – в них плескалась неуверенность! В том, что она вообще так долго слушала меня, таилось сомнение. И вопреки всему во мне так глупо забилась надежда.

– Едем со мной, прямо сейчас, – быстро проговорил я.

– Это невозможно, – добавила она, словно пытаясь убедить не меня, себя. – Я не могу поехать с тобой. Сейчас.

– Ты слышишь себя? Это мертво, ты из какой книжки это переводишь – «Я не могу поехать с тобой», тебе хочется ехать со мной, на велике, по утреннему лесу, это в сто, в миллиард раз прекраснее, чем выходить за какого-то старпера! Если бы ты действительно хотела замуж за него, ты спала бы сейчас, крепко, сладко, ты бы не читала фиговые стишки, не мучилась бы, ты…

– Я не мучаюсь!

– Он – он… убьет тебя. Просто убьет.

Она покачала головой.

Облегченно рассмеялась.

– Что ты! Он добрый. Ты даже не представляешь, до чего. Он уже подарил мне машину, свадебный подарок, на дороге стоит, не видел?

– Ты умеешь водить?

– Научусь! Вообще он папин друг, у них бизнес общий, я его помню с детства, он мне как родной.

– Этого мало!

Она взглянула на меня растерянно. Что же еще? Что еще нужно было сказать? Она оказалась на уроке, а я был суровым учителем, и она думала, как меня убедить. Нет, не все было потеряно!

– И… он хороший, – она тяжело вздохнула. – Ты просто не знаешь его. В свадебное едем в Венецию, я всю жизнь мечтала. Жить будем в замке, настоящем, шестнадцатый век…

Голос ее звучал все тише.

– На размышления у тебя минута, – обрезал я. – Ровно. Выходи замуж за меня, предлагаю последний раз, совершенно серьезно. Не хочешь замуж, не надо, просто сбежим, сейчас же сбежим отсюда. Под окном мой велосипед, садись на багажник, – я говорил все громче, – и едем! Скорее! Продадим мою хату, рванем в Питер, Нью-Йорк, Тель-Авив, Венецию, куда ты только захочешь! Монтенегро еще! Есть.

Я почти кричал. Я знал, что она хочет свалить, совсем, из России, несколько раз про это говорила, и бросал к ее ногам все, что мог вспомнить, все доступные или важные ей страны. Свою, елки, жизнь.