Став местной достопримечательностью, стиль Баухаус начал проникать и за пределы Израиля, на этот раз претендуя на международное признание в качестве местного стиля. Это было чем-то похоже на вымогательство – все равно что сказать: «В Веймаре мы были вам не нужны – ну так, будьте добры, признайте нас хотя бы в Тель-Авиве». В конце концов, и евреи, и Веймарская республика, и Баухаус – все пострадали от нацистов.

В этой странной игре определенную роль сыграло архитектурное сообщество Германии, в немалой степени потому, что, похоже, им было приятно обнаружить себя в новом средиземноморском антураже. Многие немецкие ученые-эксперты стали рассматривать Тель-Авив как часть немецкого культурного и архитектурного наследия или как своего рода «новый Дессау».

Ил. 11. Клеменс Клеммер, «Архитекторы-евреи в Германии», Штутгарт, 1998. На обложке: универмаг Шокена в Штутгарте, архитектор Эрих Мендельсон.

Ил. 12. Обложка книги «Фотографии Гюнтера Форга. Баухаус: Тель-Авив – Иерусалим». Тель-Авив, 2002.

В последующее десятилетие в Германии появилось множество статей, книг, выставок, в которых прослеживалась связь между Тель-Авивом и Баухаусом и признавались заслуги немецких архитекторов еврейского происхождения, бежавших в Палестину.

Такая эксплуатация памяти о Второй мировой войне была характерна и для другой, гораздо более важной тенденции в израильской культуре 1980-х – культуре так называемого второго поколения. Идея заключалась в том, что потомки евреев, выживших после Холокоста, хоть и опосредованно, но тоже переживали душевные травмы. Как культурный феномен синдром «второго поколения» впервые проявился в 1986 году – он был отмечен в самом, пожалуй, известном романе Давида Гроссмана «См. статью: “Любовь”»[10]. Здесь образ Холокоста присутствует в четырех различных эпизодах из жизни Момика, иерусалимского мальчика, отец которого, пережив Холокост, стал литератором, одержимым судьбой польско-еврейского писателя Бруно Шульца. Произведение принесло Гроссману славу не только главного романиста своего поколения, но чуть ли не святого. И хотя в израильском обществе после 1940-х к жертвам Холокоста обычно относились неприязненно, чуть ли не с презрением, тему второго поколения израильтяне («белые», ашкеназы) подхватили с энтузиазмом. В конце 1980-х эту же тему развивали многие израильские художники и писатели, она стала популярным предметом академических исследований в психологии, педагогике и социологии – израильское общество получило возможность упиваться жалостью к себе, в то время как армия Израиля по-прежнему оставалась в Ливане, а на оккупированных территориях зрела первая интифада.

Ил. 13, 14. «Тель-Авив идет по стопам Баухауса» – выставка в историческом здании газеты Haaretz, куратор Рахель Сукман, 1994.

Ил. 15. «Город с концепцией: Баухаус в Тель-Авиве». Серия открыток, 1990-е годы.

Ил. 16. «Баухаус: Тель-Авив – Иерусалим». Фотографии Гюнтера Форга, Тель-Авивский музей изобразительных искусств, 2003.

После того как в 1992 году Израильская партия труда вновь стала правящей, Белый город официально покинул оппозиционные задние ряды и стал использоваться в рамках деятельности властей. В соответствии с желанием новой администрации снова увидеть Израиль в семье народов после соглашений в Осло местный интернациональный стиль города мог бы поспособствовать интеграции страны во все более глобализующееся мировое сообщество. В 1994 году фестиваль под названием «Баухаус в Тель-Авиве» дал старт отчаянным попыткам внедрить этот нарратив в международный канон современной архитектуры. Столь важная роль в национальном ребрендинге ему отводилась потому, что для полноценного участия в текущем процессе глобализации – например, чтобы Дэвид Боуи или Мадонна выбрали Тель-Авив в качестве очередного пункта в своем международном турне, чтобы привлечь богатых инвесторов и туристов, – необходимо было сделать Тель-Авив «мировым городом». Членство в элитарном клубе культурных и экономических столиц – где числились Берлин, Лондон, Париж, Нью-Йорк и Токио – требовало от Тель-Авива соблюдения двух условий, которых раньше он выполнить не мог: у города должен быть и деловой, и исторический центр.

Следовательно, с начала 1990-х можно было наблюдать за тем, как одновременно возводятся офисные башни Аялон-Сити – бетонной централизованной застройки, поглотившей участки рядом с шоссе Аялон, и этот параллельный стремительный рост этажей лишь подчеркивал историчность Белого города. Оба проекта так тесно переплелись, что образовали два объекта в одной и той же муниципальной программе функционального зонирования: торговые и офисные пространства перемещались в Аялон-Сити, а Белый город предназначался для досуга и проживания. Аялон-Сити снимал вопрос о высотной централизованной застройке в Белом городе, а в качестве некоего компромисса были разработаны различные механизмы и процедуры, обеспечивающие взаимосвязь этих двух зон. Например, соглашение, согласно которому муниципалитет имел право перенести офисы из нового «исторического центра» в Аялон (для этого достаточно было доказать, что жильцы используют помещения для ведения бизнеса, либо расширить допустимый объем застройки для высоток по другую сторону шоссе) в обмен на то, что условно можно назвать «общественным поручением» – то есть обязательство длительного финансирования реставрации зданий в стиле Баухаус в «Старом городе» Тель-Авива.

В 1980-е мифология стиля Баухаус и Белого города из темы заурядной, на первый взгляд, выставки превратилась в действенный культурный и экономический рычаг, существенно преобразив различные участки Тель-Авива. Поначалу эти изменения коснулись лишь самосознания города, а не его визуального облика, утвердившись исключительно в рынке недвижимости и обыденной речи, звучавшей на центральных улицах. Однако вскоре главным вопросом повестки дня стала реставрация – и при городском управлении был создан новый отдел, который должен был выявлять подлежащие обновлению здания и следить за ходом работ. Со времени выставки Микаэля Левина многое изменилось: Белый город Тель-Авива вошел в пантеон всемирного наследия человечества как образец выдающихся достижений в области архитектуры; при поддержке израильского сообщества архитекторов и дизайнеров и с одобрения ЮНЕСКО Тель-Авив был объявлен всемирным архитектурным достоянием.

Однако городская легенда о Белом городе и его зданиях в стиле Баухаус имеет несколько неточностей. И пожалуй, наиболее очевидная касается самого цвета Белого города. Французский архитектор Жан Нувель, впервые побывавший в Тель-Авиве в 1995 году, разочарованно заметил: «Мне говорили, что этот город – белый. Вы видите белое? Я – нет»[11]. Действительно, Тель-Авив правильнее было бы назвать серым: в лучшем случае – тусклым, в худшем – грязным и скучно-монохромным. Более того, программа реставрации нового городского центра под руководством Ницы Смук включала в себя обновление зданий, окрашенных по-разному и чуть ли не во все цвета радуги. Так что вообще сомнительно, что эта территория была когда-либо белой – и вряд ли станет таковой в будущем.