Другая спорная тема связана с местоположением Белого города. Территории, подлежащие сохранению, едва ли совпадают с заявлением муниципальных властей, согласно которому следует беречь все здания, построенные в интернациональном стиле. Согласно муниципальной программе реставрации географический периметр Белого города охватывает улицу Алленби – от улицы Петах-Тиква на юго-востоке до Иерусалимского пляжа на северо-западе. На соответствующей карте две зоны отделяют Белый город от Яффы, которая хоть и не относится к нарративу о Белом городе, но частично была включена в его границы и подчинялась его историографическим правилам. Среди таких зон – крошечный «Красный город», состоящий из районов Ахузат-Байт, Шабази и Неве-Цедек (они четко выделяются благодаря черепичным крышам), и Керем ха-Тейманим (квартал, где живут уроженцы Йемена), каждый из которых, как мы увидим вскоре, заслуживает статуса неприкосновенной территории. Вместе они официально составляют Белый город, а все остальное за пределами этих границ в анналах Тель-Авива просто не значится.
Таким образом, намеренно или нет, но эта линия, очерчивающая «исторический центр» Тель-Авива – его «исторические пределы», почти полностью накладывается на историческую и концептуальную границу, делящую муниципалитет на две части. Если посмотреть внимательно, можно заметить, что эти линии тянутся параллельно уже не функционирующим ныне железнодорожным путям и расположенным рядом Тель-Авивской дороге и дороге Петах-Тиква. Таким образом, они отмечают границу между садами на юге и песчаными пляжами на севере, усиливая впечатление, что Тель-Авив изначально возник на дюнах ex nihilo – из ничего.
И все же достаточно беглого взгляда на другие тель-авивские районы, построенные примерно в то же время, что и Белый город (или даже раньше) – такие как Флорентин, Неве-Шаанан или окрестности улицы Членов, – и мы увидим широчайшее разнообразие строительных стилей, от колониального и ориентального до более ценного ныне интернационального. Если признать, что интернациональный стиль 1930-х был распространен по всему Тель-Авиву, тогда, похоже, нет никаких логических причин отрезать эти кварталы от «исторического города». Более того, в Яффе, которая вплоть до 1948 года была космополитическим центром региона, найдется довольно много построек, которые можно отнести к разновидностям интернационального стиля и модерна, но они в историю Белого города почему-то не вошли.
Важно отметить, что почти во всех профессиональных отчетах архитекторов о Тель-Авиве, в том числе и в версии Микаэля Левина, достаточно осторожно упоминались различные влияния, сказавшиеся на архитектуре города в 1930-е годы. На самом деле никто до сегодняшнего дня не опубликовал научного исследования о Тель-Авиве, где говорилось бы исключительно о его связи с работами в стиле Баухаус. Также нет ни одного сравнительного исследования, в котором бы утверждалось, что архитектурные корни города следует искать исключительно в Дессау или Берлине, а не соотносить их, скажем, с творениями Ле Корбюзье в Париже или – что даже более уместно – Патрика Геддеса в Бомбее. Тем не менее легенда о Баухаусе есть почти во всех подобных комментариях и почти всюду превалирует, пронизывая эти тексты, как подводное течение. В 1981 году, еще до выставки «Белый город», Микаэль Левин опубликовал в престижном ивритоязычном журнале Kav статью под заголовком: «Архитекторы, перенесшие Баухаус в Израиль»[12], где выделял трех выпускников Баухауса, активно работавших в 1930-е годы: это Арье Шарон, Шмуэль Местечкин и Мунио Вайнрауб-Гитай.
Через три года в каталоге, изданном к его выставке, Левин не стал сосредотачиваться на прошедших подготовку в Баухаусе инженерах и дизайнерах и рассказал также о влиянии Ле Корбюзье, Эриха Мендельсона, выставки в Нью-Йоркском музее современного искусства, посвященной интернациональному стилю, кураторами которой были Филип Джонсон и Генри-Рассел Хичкок[13], и даже упомянул об архитекторах местной выучки, таких как Дов Карми и Зеев Рехтер. Пытаясь объяснить привязанность публики к лейблу «Баухаус», Левин предлагал сомнительное утверждение, что студенты этого училища составляли наиболее многочисленную группу в израильском архитектурном сообществе 1930-х[14]. С другой стороны, Ница Смук в своей книге «Дома из песка: архитектура интернационального стиля в Тель-Авиве» заметила, что большинство архитекторов города получали образование либо во Франции, либо в Бельгии, а вовсе не в Германии, но при этом почему-то ограничилась лишь подробным разбором Баухауса и его влияния[15].
Все архитектурные хронологии города сходятся в одном: по праву или нет, но стиль Баухаус – самое популярное понятие, которое используется при описании архитектурных стилей Тель-Авива 1930-х годов. Левин, надо отдать ему должное, всегда действовал осторожнее других, напоминая читателям, что все без исключения преподаватели Баухауса были против использования самого слова «стиль», не говоря уж о «стиле Баухаус»[16].
Подобные оговорки, однако, не помешали понятию «стиль Баухаус» стать широко употребительным, более того, его прочно вписали – якобы по требованию масс – в местную и народную историографию и теорию архитектуры. Насколько настоятельным был этот глас народа, мнения специалистов расходятся. Каждый на свой лад пытается показать, что вынужден был пойти навстречу чаяниям широкой публики, причем зачастую в итоге создается впечатление, что они просто поддержали эту идею скрепя сердце, хоть и не разделяли ее.
Примерно в этом же ключе понятие «стиль Баухаус» упоминается как непреложный факт во вступительных статьях, написанных для каталогов выставок «Жизнь в дюнах» и «Белый город», авторы этих текстов – художник Дани Караван и директор Тель-Авивского музея изобразительных искусств Марк Шепс соответственно[17]. И только Ница Смук, единственная из архитекторов, рискнула дать что-то вроде объяснения:
«Баухаус был столпом движения модерн, его теоретики выступали за рациональный подход к дизайну и планировке и при этом уделяли большое внимание социальному аспекту в архитектуре.
Кроме того, преподаватели этой школы говорили о необходимости полностью контролировать производственный процесс, чтобы в итоге и архитектура, и меблировка, и дизайн отличались простотой и функциональностью, особенно в деталях. В 1933 году нацисты положили конец Баухаусу, его преподаватели и студенты покинули Германию и стали распространять идеи этой школы в США, Великобритании, Южной Америке и в Палестине.
Жители Тель-Авива предпочитают выделять Баухаус в качестве главного источника влияния на городскую архитектуру модерна, появившуюся в период до создания Государства Израиль. Такие понятия, как функционализм, рационализм или международный стиль, не прижились в местном языке, и самым общеупотребительным был и остается “тель-авивский Баухаус”»[18].
И Левин, и Смук признавали, что одним из немногих принципов, с которым соглашались все члены Баухауса – междисциплинарного центра и учебного заведения, объединившего людей из самых разных сфер, – было резкое неприятие самого понятия «стиль». И тем не менее Тель-Авив стоит особняком – как единственное место на планете, где стиль Баухаус якобы существует.
Наверняка так же скривились бы преподаватели и выпускники Баухауса, узнай они о том, что первые здания, возведенные в Тель-Авиве в 1930-е годы – мелкобуржуазные трехэтажные многоквартирные дома, опирающиеся на сваи, – не отражают ни одну из концепций социального жилья, составлявших основу идеологии Баухауса, согласно представлениям ее основоположников Вальтера Гропиуса и Миса ван дер Роэ. Подавляющее большинство зданий, возведенных в районе Белого города в 1930-е годы, говоря современным языком, скорее можно назвать «проектами застройщика» – то есть это такие дома, которые строятся с целью получения прибыли. Утопическая идея социального «жилья для всех» никак сюда не вписывается. Исключениями из этого правила были лишь общежития для рабочих, являющие резкий контраст архитектурной ткани города и его ритму. На самом деле нечто похожее на баухаусное социальное жилье в том виде, в каком оно представлено в Дессау, Берлине и Штутгарте, в Израиле начало появляться лишь в 1950–60-е годы.
