Хочу сниматься с красивым колечком! С неохотой я отдаю его Пенни, и та надевает его на мизинец.
— Я так понимаю, ты уже работала с моделью рук, Эмили? — спрашивает она.
— Конечно, — говорю я.
Если честно, нет. Понятия не имею, что сейчас будет.
— Флора?
К нам подходит миниатюрная женщина, ничем не примечательная, если не считать белых хлопчатобумажных перчаток по локоть.
— Эмили, это Флора, — говорит Пенни.
— Рада познакомиться!
Я протягиваю руку. Флора приходит в такой ужас, словно я ее ударила. И впридачу оскорбила. Она отмахивается от моей руки, словно та воняет, и снимает перчатки, под которыми оказываются другие, короткие.
— Я думала, у меня съемки соло! — кричит она. — Мой агент сказал, пять соло!
Как это — соло, удивляюсь я.
— А, кадры рук!
— Ну, я же модель рук! — фыркает она.
Боже, не смешите меня.
— У тебя пять снимков, Флора, — ровным тоном говорит Пенни. — Два с Эмили, и еще три вместе.
— Вместе? — Перчатки исчезают под мышками, словно подпадают под программу защиты свидетелей. — Я не снимаюсь вместе. Я работала для «Кьютекс»! — Пауза. — Я снималась для «Овалтин»! — Долгая пауза, барабанная дробь и… — Я девушка «Палмолив»!
Я не могу устоять перед искушением.
— То есть, рука «Палмолив»?
Флора разворачивается на каблуках.
— Я ухожу!
Несмотря на обнадеживающее заявление, Флора уходит всего лишь звонить своему агенту. Тот, как видно, сказал ей соглашаться на все условия, потому что несколько секунд спустя мы уже сидим вдвоем у заснеженного окна. Для крупных планов освещение требует такой точности, что модель обычно сидит, как я. А я сижу на табуретке, широко расставив ноги; Флора скорчилась между ними; ее рука, уже без перчатки, но с кольцом, изящно покоится на белой отражающей доске, которая лежит на столе перед нами. Флора все еще злится. Крякает так, что даже Дональд Дак не поймет. Я думаю, надо разбить лед.
— Ваши руки — как вы сохраняете их в таком идеальном состоянии? — спрашиваю я.
Руки у Флоры действительно идеальные: меньше моих, пальцы длинные и тонкие, ногти — десять идеальных овалов праздничного красного цвета, на коже ни единого пятнышка. Флора как будто ни с кем не дралась и не царапалась, не расчесывала комариных укусов и брат не прищемлял ей руку автомобильной дверью.
— Я ношу перчатки двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Всю работу по дому и во дворе делает мой муж.
— Ух ты! — говорю я. Наверное, муж Флоры — «ручной» фетишист.
Ассистент вешает трубку.
— Кип будет через пять минут! — кричит он, и три остальных ассистента начинают еще больше суетиться.
Я с удивлением смотрю на часы. Очевидно, если вы ведущий модный фотограф Лондона младше сорока и ставите хорошее освещение на крупные планы, вы богаты, знамениты и можете являться на съемочную площадку к одиннадцати.
— Девушки, можно, мы сделаем поляроидный снимок? Руку на щеке? — спрашивает Пенни.
Пальцы Флоры ползут по моему лицу, пока ассистент не кричит: «Есть!»
Выстреливает вспышка.
— Вы, может быть, и модель ног? — спрашиваю я у Флоры.
Неловко вести светскую беседу с человеком, который с вами в такой интимной позе. Молчать еще более неловко.
Она ахает:
— Модель ног? О боже, ни за что!
Поляроидный снимок рассматривают. Мириам подходит к площадке, вооружившись ножницами.
— Нам нужен в кадре кусок манжеты, — объясняет она и срезает тафту с моего предплечья. Она уже прикрепляет рукав к руке Флоры, как вдруг хлопает дверь и раздается голос:
— Мать честная, да у нас Рождество в июле!
— Кип! — кричит Пенни.
Я поднимаю глаза, и все внутри меня вздрагивает — снаружи, видимо, тоже, потому что стул чуть не падает. Ведь Кип Максвейн — это Кэри Коннери!
— Осторожно, руки! — визжит Флора.
Я ухитряюсь поставить ноги устойчивей и распрямить руки, но я вся дрожу. Кип — Кэри? Невероятно!
— Кип!
Пенни обнимает его и добавляет:
— Флора и Эмили на площадке.
— Привет, Флора…
Кип машет рукой и небрежно подходит к нам.
— Здравствуйте, мисс Вудс, — шепчет он. Его губы трогает хитрая усмешка. — Или, лучше сказать, Фанни?
Я уже потеряла всякую надежду. Завтра я хотела отнести «Тома Джонса» в магазин и сказать Эдвине, что она меня не за ту принимает. Но вот он, Великий Шотландец, наклоняется ко мне, в черной водолазке и джинсах, загорелый и мужественный, гораздо красивее, чем мне казалось. Его темные волосы все так же мило взлохмачены. Карие глаза блестят в свете ламп. Губы маняще полные.
Я делаю глубокий вдох.
— З-здрав-ствуйте, — наконец с запинкой выговариваю я. — Спасибо за книгу. Мне очень понравилось.
Кип протягивает руку и легко касается моей щеки, которую я больше никогда не буду мыть! Его улыбка становится шире.
— Пожалуйста. Рад, что вам понравилось.
— Книга? Какая книга? — спрашивает Флора.
— Так ты все-таки знаешь Кипа! — говорит Марко.
— Фанни? — удивляется Селеста.
— Чудесно, Эмили! — Пенни хочет воспользоваться нашей игривой беседой для своей кампании. — Нам нужны энергичные и кокетливые снимки. Рождественское утро Рождества. Ты только что открыла свой подарок и довольна, как кошка!
Я смотрю в объектив и буквально сияю: нет ничего проще.
Вообще-то, весь день проходит ужасно. Через несколько кадров становится ясно: либо агент дал Флоре не ту информацию, либо «ручная дива» сама так решила, но она считает наши совместные съемки своим соло, а мое лицо — реквизитом. Она сдвигает мою щеку вправо, я тяну ее влево. Она толкает кожу вверх. Я — вниз. Наконец у меня начинает болеть шея, и для вида «смущения и восхищения» мне приходится игриво куснуть ее за палец. Несколько кадров спустя, когда мы переходим в позу «любовно погладить сережку», Флора мстит мне, «случайно» попадая мизинцем в ноздрю. Когда кровь из носа останавливается и приносят новую блузку, на площадке я остаюсь одна. Кип отослал Флору домой.
Но в мастерской Санты по-прежнему неурядицы. В районе полудня Пенни превращается в «расстроенного» клиента. Это положение маятника выражается в ее уверенности: все снимки «не совсем хороши». А значит, что мы снимаем каждый комплект украшений с тремя разными блузками и двумя разными прическами, только чтобы удостовериться, что мы все «покрыли». Весь остаток дня Марко вычищает у меня из носа запекшуюся кровь (визажисты то и дело играют роль «мамочки»: убирают всякие каки из глаз, достают пищу из зубов и утирают носы, но можете мне поверить, нет ничего унизительнее, когда вам ковыряют в носу в присутствии восьми человек, в одного из которых вы по уши влюблены). Что самое худшее, шесть часов подряд мы слушаем одну и ту же подборку рождественских песен.
Все плохо, но это совершенно неважно. Все равно я на седьмом небе, и каждый раз, когда Кип ухмыляется или подмигивает — нет, каждый раз, когда он просто на меня смотрит, — я воспаряю еще выше. Марко приходится чуть сбавить румянец, и глаза у меня блестят слишком сильно, потому что впервые за все время работы моделью я смотрю в объектив и чувствую то, что обычно притворное: я энергична. Кокетлива. Довольна, как кошка.
Когда съемки кончаются, я знаю, чего хочу, и готова ждать вечно. Я возвращаюсь в гримерку и звоню Сэм, чтобы отчитаться о своем дне. Я завариваю чай. Я медленно снимаю лак, хотя он обычного нейтрального тона. Я чищу зубы. Я полощу горло. К тому времени как я возвращаюсь на площадку в своей розовой мини (теперь с более подходящим белым топом), играет Луис Армстронг. Вокруг суетятся два ассистента: задувают свечи, снимают украшения, раскатывают медвежий коврик. Кип сидит за своим столом и просматривает стопку писем. Все остальные ушли.
Я подхожу к елке. Ее ветки за день расправились.
— Лучше ее не убирайте, — говорю я, вдыхая аромат мягких игл. — Так хорошо пахнет!
— Да неужели? — Кип подходит ко мне так близко, что я ловлю другой аромат: сандаловое дерево и чуть-чуть специй. Когда он касается ветки, его пальцы слегка задевают мои. — Может, и не стану, — говорит он и отворачивается, осматривая комнату. — Все равно ребят пора отпускать — пятница.
