– В том, что женщину так просто не убьешь, – весело сказал Арно. – Гизеллу кто-то тайно отпустил, но идти преступнице некуда, и она прибежала сюда. Я отвезу ее к матери, но я не дезертир. Считай это ходатайством об отпуске и, будь другом, уйми как-нибудь Ли. Ты кому хочешь голову заморочишь, устрой, чтобы мы спокойно добрались до Старой Придды.

– Интересная новость. – Валентин быстро взялся за гребень. – Говоришь, девица жива?

– Да, если только не замерзнет, пока ты причесываешься. И не сбежит. Тот, кто ей помог, уже рискнул, но дальше – мое дело!

– Наше, – поправил Валентин. – Я допускаю, что она пришла к тебе, однако хозяин дома сейчас я, и мой долг приветствовать даму. Ты, кстати говоря, одет с удручающей небрежностью. Повернись, я расправлю шейный платок.

– К кошкам этикет, не до того! Она бы вообще в окно влезла, только оно замазано.

– Окна мужчин семейства Савиньяк девиц влекут невероятно, но отпуск я тебе предоставлю лишь после личного знакомства. Знакомство же состоится, когда ты будешь выглядеть, как пристало офицеру моего полка. Будь добр, повернись.

Арно повернулся.

В самой беседке светильников опять не оказалось, но ногу никто не подвернул и нос не расквасил. Матильда тихонько села, Алва остался стоять у нее за спиной.

– Я бы предпочла льва, – проворчала алатка, вслушиваясь в ночь, ставшую чудовищно тихой. Подобная тишина рвется либо криком, либо неотвратимыми тяжелыми шагами.

– Какого льва? – со знанием дела уточнил кэналлиец. – Черного?

– Каменного, – бездумно брякнула принцесса. – Почему так тихо?!

– Вам не нравится? Давайте петь и смеяться.

– Смешного мало, и я, если вы вдруг не заметили, не девочка.

– Ну тогда жить и любить. Возьмите персик, здесь должны быть персики, – черный силуэт заслонил звезды, но это был всего лишь Ворон, вставший у предательской решетки. – Что-то здесь, несомненно, бродит, но подойдет ли?

– Так мы, – осенило Матильду, – приманка?!

– Это прояснится после встречи.

– Я хочу уйти.

– Неужели вам совсем не интересно?

– Нет! – отрезала алатка, уже понимая, что врет. Кладбищенский страх остался на лестнице, зато любопытство вылезло и теперь вовсю принюхивалось. – Оно ушло?

– Скорее, не вышло. Оставайтесь на месте.

– Делать мне нечего, вставать.

Кэналлиец что-то затеял, и пусть его, главное, что с Лараком Ворон прав. В Черной Алати не зря поют о влюбленных, которые не могут соединиться. Потом один умирает и приходит за другим. Они будут вместе, пока их не разлучит законный супруг, тогда лишний уйдет в полное небытие…

– Сударь, – окликнула Матильда спутника, – а выходцы… не алатские выходцы знают, что будет, если живая жена умрет?

– Скорее всего. Вы не возражаете, если я опущу решетку?

– Зачем? – хрюкнул пережитый в зловредной беседке страх, хотя проще было бы сказать «нет». Старые дуры вправе иметь любые причуды, а уж кардинальские жены…

– В самом деле, зачем? – переспросил Алва, и тут же раздался щелчок. Тот самый. – Ну, скажем, чтоб слегка приблизить вечность.

Ворон не сказал ничего особенного, но Матильда поняла, что сейчас что-нибудь натворит. Или хотя бы ляпнет. Безотчетная, глупая несвоевременная ярость вырвалась откуда-то из юности, и унять ее не вышло.

– Я вас ненавижу! – чуть ли не с радостью объявила алатка. – А вы на краю вечности, могу и толкнуть.

– К вам я стою лицом, так что врасплох меня не застать, а вечность в спину не бьет. Что до ненависти, то вы бы смогли ненавидеть разве что агарийцев, сумей они вернуть Алат.

– Мой внук сумел вернуть Талиг.

– Не вернуть и не Талиг.

– Ах, да! – злое веселье не отпускало и требовало громкой чуши. – Марагонского бастарда признали, так долой прошлое величие!

– Величие не бывает прошлым. Если это величие страны или человека, который что-то сделал. Эсперадор Адриан, как я недавно узнал, был велик, а ваш первый супруг?

– Да! – рявкнула Матильда. – Да, я была дурой, а Анэсти – слизняком. Но ваши Оллары – разбойники с большой дороги.

– Не больше, чем Мекчеи или Зильбершванфлоссе, правда, «гуси» начали раньше.

– Раканы правили уже тогда. – Твою кавалерию, ну и бред же она несет! Жила с Анэсти – не несла, а тут прорвало!

– О да, – внезапно согласился Алва. – Раканы на дорогах, насколько мне известно, лично не буянили. Собственно говоря, непонятно, откуда они вообще взялись. Поскольку династия правила не одну тысячу лет, предполагалось нечто красивое и божественное, но бог богу рознь, вспомните наших друзей бакранов. Вдруг Раканов возвел на престол бог-ызарг или бог-ежан? Или боги были приличными, но решили пошутить. Поймали в степи все того ж ызарга, слегка подправили и поставили над четырьмя царствами?

Граф Савиньяк не спал, не собирался и не хотел, он никогда не хотел спать, когда искал ответ и чувствовал: до искомого остается шаг или два. Мешало, что ставка на сей раз взлетела запредельно высоко. Дворцовые и военные победы в сравнении с пресловутым Изломом были что вальдшнеп в сравнении с медведем, и с этим медведем, в отличие от Хайнриха, поладить не выходило, только обойти или прикончить. Правда, сперва следовало стать кем-то вроде Кабиоха.

Прикидывая военные кампании, Савиньяк всегда смотрел на карту. Карта лежала перед ним и теперь, пользы от нее было мало, но когда перед глазами что-то осмысленное, думается чуть легче. Маршал взял грифель и заштриховал Багряные Земли, Черную Алати, Кэналлоа и Марикьяру. Этой ночью ему не давали покоя Закат, мориски, огнеглазый Флох, святой Адриан с Леворуким и собственное отражение. Леворукий, как водится, все портил – если он в самом деле был зеленоглаз…

Будь у Ли твердая уверенность, что он проживет еще лет десять, он, как сказочный балбес, отдал бы четверть за немедленный разговор с Бертрамом и Коко. Похоже, два Проэмперадора с разных концов схватили одну змею, а гадина извивается, норовя то юркнуть в прошлое, то искусать.

Лионель оторвался от созерцания ставшего в самом деле черным Алата и взялся за остывшее вино. Четверка то ли богов, то ли сыновей бога, то ли демонов правила четырьмя землями, а потом куда-то делась – была изгнана, ушла, погибла… Смертные остались. Каждый помнил свое и жил по-своему. Седые и Бирюзовые земли обезлюдели, Золотые потеряли память и только Багряные, хоть и не остались прежними, прошлого не отринули. Мориски смотрят в Закат, которым в Талиге владеет Леворукий… Закат, осень, твари, алатские костры, эсператистские страхи…

Больше всего это походило на материны драгоценности. В детстве Ли любил разбирать огромный сверкающий ком, втиснутый в сундучок, который отказывался закрываться. Наследнику Савиньяков нравились камни, золото и серебро, но интересней всего был выуживать из сверкающего сумбура нужное и собирать из колец, сережек, кулонов, ожерелий гарнитуры. Некоторые мать начинала носить, хотя изначально ей не приходило в голову прибавить к кэналлийскому гребню алатские серьги…

– Ли, Ли, открой!

Младший. Распихал свитских и ломится в дверь. Любопытно, как бы вели себя адъютанты, осуществи Арно свой выдающийся план. Впрочем, при живом Райнштайнере подобные накладки невозможны, и сидящие по приемным офицеры никогда не узнают, что братец Проэмперадора собирался выкрасть умилившую его убийцу. Разумеется, бескорыстно, в надежде на последующие цветочки для всех и везде.

Арно продолжал ломиться, кажется, он был не на шутку взволнован. Ли поморщился, однако ключ повернул.

– Хочешь к Эмилю в Гёрле? – как мог нежно осведомился Проэмперадор.

– Не хочу! – Арно завертел головой. – Она к тебе не приходила?

– Она? Теньент, когда вы ревнуете, соизвольте сообщать, кого и к кому.

– Тьфу-ты, кляча твоя несусветная! – Братец, начхав на субординацию, уселся на неразобранную постель. – Эта… Которую вы с бароном расстреляли. Ты только имени вслух не говори, нельзя!