В журнале «Огонек», № 22 за 1988 год была опубликована статья об ее отце Василии Сталине, написанная некой Л. Уваровой, представившейся бывшей учительницей Василия. Касаясь этой публикации, Надежда Васильевна сказала: «Дозвониться до главного редактора Коротича невозможно. Но если бы удалось, я ему задала бы вот эти риторические вопросы:
1. В каком году пришла в школу на работу Уварова? Из публикации следует, что в 1938-м или 1939 г.
Отвечаю: в мае 1938 г. отца в школе уже не было, а в сентябре он был в училище.
2. С каких пор отец был «коренастым мальчиком»?
Он был щуплого телосложения. Странно, что она описывает так. В 1938 году он был семнадцатилетним юношей, как и Уварова девятнадцатилетней девушкой.
3. Как понять вот эти утверждения, что у отца были надменные очертания губ, хмурые, сдвинутые к переносице брови, взгляд тусклый, нижние веки приподняты?
У отца до конца его дней губы были по-детски припухлыми. Брови никогда не сходйлись к переносице, а что касается выражения глаз, то они были очень живыми, задорными, немного со смешинкой.
4. Как можно так спутать цвет глаз и волос?
Глаза были не зеленоватые, а по-настоящему карие, волосы не рыжеватые, а медно-красные.
5. Можно ли спутать округлый подбородок с совершенно противоположным, а открытый высокий лоб со срезанным?»
Совсем недавно, 20 сентября 1989 года, я получил письмо от бывшего одноклассника Василия Сталина —
В. С. Алешина, который пишет: «В живых из нашего класса остались двое: я и Н. П. Ступин, который сидел с Василием за одной партой. Мы ответственно заявляем, что статья Л. Уваровой является сплошным вымыслом. Что может написать Уварова, если она нас никогда не видела? Она не была нашей преподавательницей.
После окончания какого-то техникума иностранных языков, как она пишет, преподавать в нашей школе она не могла — это абсурд. В 1938 году в школе были подобраны самые лучшие учителя со всей Москвы, многие из них преподавали раньше в гимназиях, каждый был личностью. И вспоминаем мы их с глубоким уважением…
После появления статьи в «Огоньке» наш бывший военрук Е. И. Левит пригласил Уварову для беседы. Она признала неправомерность своей публикации. И мы не предавали гласности свое опровержение ее измышлений до тех пор, пока она не объявила, что теперь уже издает книгу о Василии Сталине.
Поскольку, как признала сама Уварова в разговоре с Е. И. Левитом, в школе, где учился Василий, она работала позже и вся ее информация построена на слухах, нас возмущает подготовка к публикации такой книги…»
Как видим, мифы иногда появляются и таким, вполне официальным путем.
Надежда Васильевна осуждает отъезд из СССР С. Аллилуевой, считает слишком мягкохарактерным брата А. Бурдонского. Она охотно идет на контакты с журналистами, если видит целесообразность и поиски объективности в их труде.
«Появление в печати целого ряда статей о И. В. Сталине и его сыне, — говорит Надежда Васильевна, — очень сильно сказались на моей дочери. Она пережила настоящее потрясение. Были моменты, когда из-за этого она отказывалась ходить в школу. Учителя и школьники все стараются порой переложить на детей тех, о ком говорится в печати. Я же считаю, что действительно глубокие, аналитические труды по сталинской проблеме еще впереди. Сейчас мы переживаем больше эмоциональный период, который чаще всего базируется на домыслах, а не на сличении документов времени».
Фамилию Василия — Джугашвили сегодня носят еще трое женщин — дочь К. Г. Васильевой и две дочери Н. И. Джугашвили (урожденной Нусберг), его последней жены, которых он удочерил.
Светлана Аллилуева родила троих детей. Ее старший сын Иосиф — известный в стране кардиолог. По свидетельству его отца Г. И. Морозова, после вступления Светланы в брак с Ю. А. Ждановым документы на сына были переоформлены на Иосифа Юрьевича Жданова. И восстановлены были только в середине пятидесятых.
Первый брак его не удался. От этой семьи у него сын. Второй семьей доволен. Имеет ученую степень доктора медицинских наук. Пользуется авторитетом среди своих коллег на работе. Многие больные его боготворят. Воспоминания о матери, по его словам, вызывают у него сложные чувства.
Вот что о нем написала его мать: «Мой сын, наполовину еврей, сын моего первого мужа (с которым мой отец даже так и не пожелал познакомиться) — вызывал его нежную любовь. Я помню, как я страшилась первой встречи отца с моим Оськой. Мальчику было около 3 лет, он был прехорошенький ребенок — не то грек, не то грузин, с большими глазами в длинных ресницах. Мне казалось неизбежным, что ребенок должен вызвать у деда неприятное чувство, — но я ничего не понимала в логике сердца. Отец растаял, увидев мальчика. Это было в один из его редких приездов после войны в обезлюдевшее, неузнаваемо тихое Зубалово, где жили тогда всего лишь мой сын и две няни — его и моя, уже старая и больная. Я заканчивала последний курс университета и жила в Москве, а мальчик рос под «моей» традиционной сосной и под опекой двух нежных старух. Отец поиграл с ним полчасика, побродил вокруг дома (вернее — обежал вокруг него, потому что ходил он до последнего дня быстрой, легкой походкой) и уехал. Я осталась «переживать» и «переваривать» происшедшее — я была на седьмом небе. При его лаконичности слова: «Сынок у тебя — хорош! Глаза хорошие у него», — равнялись длинной хвалебной оде в устах другого человека. Я поняла, что плохо понимала жизнь, полную неожиданностей. Отец видел Оську еще раза два — последний раз за четыре месяца до смерти, когда малышу было семь лет и он ходил в школу. «Какие вдумчивые глаза! — сказал отец. — Умный мальчик!» — и опять я б^іла счастлива. Странно, что и Оська запомнил, очевидно, эту последнюю встречу и сохранил в памяти ощущение сердечного контакта, возникшего между ним и дедом. При всей аполитичности его юного ума, типичной для современной молодежи, он должен был ненавидеть все, связанное с «культом личности», весь круг явлений, приписываемых одному человеку, и самого этого человека.
Да, он ненавидит этот круг явлений — но он и не связал его в своей душе с именем своего деда. Портрет деда он поставил на своем письменном столе. Так он стоит вот уже несколько лет. Я не вмешиваюсь в его привязанности и не контролирую его чувств. Детям надо больше доверять. И снова я вижу, что я плохо еще понимаю жизнь, полную неожиданностей…»
Здесь С. Аллилуева забывает добавить, что к этому времени отец ее первого мужа, дед мальчика, почти шесть лет провел в заключении и по этой причине не видел внука, а отец мальчика три года пробыл безработным.
Второй ребенок Светланы, дочь Катя, после невозвращения в СССР матери воспитывалась в доме своей бабушки. Окончила институт. Вулканолог. Уехала на Камчатку, где работает до настоящего времени. Имеет дочь. Ее постигла жизненная трагедия — гибель мужа.
Младшая дочь Светланы, Ольга, воспитана матерью так же без мужа, как и ее два первых ребенка. А вот как Светлана Аллилуева сама ее охарактеризовала: «Моя дочь жила в Америке одиннадцать лет, ходила в американскую школу и не говорила по-русски. И действительно, когда я привезла ее в Англию, она была типичным американским ребенком. За два года жизни в Англии она выросла и изменилась. Школа, в которую она ходила, это интернациональная школа квакеров, где огромное внимание придавалось тому, чтобы развивать у детей чувство интернационализма. И я должна сказать, что она сделала большой успех в этом направлении. В школе были дети со всех концов земли, всех национальностей, черные, белые, желтые, и она чувствовала себя в гораздо более интернациональной обстановке, ей это очень нравилось, и это сыграло большую роль в ее развитии по сравнению с ее жизнью в Америке. Когда она вырастет, это будет ее дело решать, какую она себе выберет работу и что она захочет делать. Мы никого не принуждаем. Я никого из своих взрослых детей никогда не принуждала делать то, что я хочу. Но пока она школьница, она будет жить в соответствии с тем, что ее мать считает правильным».
