Где-то там, за кордоном, на скудных речных пастбищах Китая, он, может быть, и вкушал борщ из тины и жаркое из осоки, но в Акдарье, к несчастью, еще водилась рыба. Эмигрант принялся исправлять ошибку природы со всем пылом завзятого хунвэйбина. Он ел все подряд и всех подряд. Из реки за год исчезла почти вся рыбья молодь. Сазаний род, покачнувшийся и поредевший в беспощадной конкуренции за воду со всемогущим хлопком, на сей раз начисто проиграл схватку. Гидроголов повел борьбу за тотальное истребление сазана. Куда там было тягаться изнеженному акдарьинскому сибариту с зубастым маоистским последователем.

Развеялась как дым былая сазанья слава. По мрачным потаенным затонам да в глубине коряжистых ям еще держались чудом уцелевшие полупудовые счастливцы, не рискуя уже выскакивать на вольный речной простор для веселой сазаньей игры. От акульих клыков гидроголова их спасала только величина. Впрочем, истребив вокруг себя все, что только поддавалось истреблению, гидроголов переключился на каннибализм. Видимо, веселое это занятие больше соответствовало потребности его натуры, чем скучливое пережевывание травки.

Сазана почти не стало. Цены на него резко подскочили. Они почти уравнялись с ценами на мясо. За пятикилограммовую рыбину давали десятку. Дефицит немедленно вызвал повышенную потребность. Сазана начал есть тот, кто всю жизнь брезговал рыбой. Копченый персонаж Красной книги на праздничном столе стал необходимой приметой принадлежности едока к истеблишменту.

У Володьки заметно прибавилось работы.

Жизнь Сагина после получения им форменной фуражки сильно полегчала. Подколодный дружок рыбинспектор только скрежетал зубами при виде Володькиного служебного глиссера, но сделать ничего не мог (ворон ворону глаз не клюет, контора контору не кушает); пришлось делить Акдарью пополам.

А моторка у Сагина действительно завелась важнецкая. Когда списанный за негодностью с досаафовской базы катер приволокли на спасательный пост, Володька только тихо ахнул. Здоровенное алюминиевое корыто, верой и правдой служившее армейскому обществу доброе десятилетие, имело устрашающий вид. Оно было изношено до последнего предела. Половина заклепок выпала, борта усеяны вмятинами так, словно глиссер густо обстреляли из крупнокалиберного пулемета, ветровое стекло отсутствовало, банки выдраны с мясом, подвесной «Вихорек» состоял из пробитого бензобака и ржавых кронштейнов крепления, все остальное было раскулачено.

Володька почесал в затылке; из этих ископаемых костей предстояло сложить живое существо. Он засучил рукава. Волка ноги кормят, а глиссеру назначалось стать новыми Володькиными ногами.

Через день катер перекочевал от причала на местный ремзавод. Директора Сагин повязал под будущие рыбалки, начальнику основного цеха выдал небольшой аванс, слесарям обеспечил бесперебойную поставку фирменного горючего, отпускаемого в пол-литровых емкостях.

Задуманный призовой рысак должен был обрести надежное сердце. Володька метнулся к дружкам, в таксопарк. Списанный двигатель «Волги» был перебран до последнего винта и укомплектован новейшими (в заводской смазке) деталями. Копейка не ушла зазря — таксопарковский умелец срезал головку блока-цилиндров на энное количество миллиметров, чем резко повысил компрессию — мотор обрел дополнительные мускулы.

— На таком движке тебя и посуху никто не догонит! — весело подмигнул Володьке моторист.

Володька подмигнул ему в ответ:

— Об том и задумка была!

Мотористу подмигивания обошлись в три недели урочной и сверхурочной работы, Сагину в пятьсот целковых. Стороны, остались довольны друг другом. Двигатель уехал на ремзавод и разместился в носу спасательного катера. Кардан прошел под деревянными трапами настила и нырнул в алюминиевое днище.

Особую озабоченность Володьки вызвал винт. Тягач был хорош, толкач не имел никакого права уступать тягачу. Магазинный винт Володька повертел в руках и бросил.

— Не то, — выговорил он задумчиво. — Тут требуется иное.

Благодаря богу, на ремзаводе имелась и своя литейка. Сагин пошел на поклон к горячим духам. Самым трудным оказалось объяснить: чего же он все-таки хочет? Выяснилось, что Сагин сам не вполне себе это представлял. Однако поднаторевшие в огненной работе ребята в замурзанных спецовках шутя разгрызли хитрый орешек.

Десять латунных отливок, доведенных до зеркального блеска на наждаке и пескоструйном автомате, покорили Володькино сердце. Двухлопастные, ярко-желтые, скоростные вдвое против стандартных, они как нельзя лучше соответствовали Володькиным мечтаниям.

— Самое оно! — зачарованно выдохнул Сагин, глядя на сверкающий металл.

Правда, пришлось-таки повозиться с установкой. Килевой уступ проходил выше кардана, и ножевые лопасти винта угрожающе высовывались за отсекатель.

— Будешь бить лопастя на мелкой воде, — предупредил Сагина мастер. — И ограждение ставить толку нет, — все равно катер его сомнет своим весом, ежели на перекат выскочишь; да еще, гляди, и днище порвет.

— Черт с ним, с ограждением, — махнул рукой Володька. — Лишь бы винт пер, как надо. А побьется, так не велика беда. Есть чем заменить.

— Переть будет, — согласился мастер. — Вона какой пропеллер размахал. Гляди, не полети!

Володька расхохотался.

Теперь, пролетая мимо тихоходной рыбоохраны на сверкающем алюминиевом рысаке, Володька независимо прикладывал два пальца к козырьку форменной фуражки, инспектор с ласковой ненавистью кивал в ответ.

Близок локоток, да не укусишь, — усмехался Володька.

Конь о четырех ногах, а спотыкается. Спотыкнешься и ты, — молча провожал его глазами рыбнадзор.

Дом Сагин достроил. Купил югославский столовый гарнитур, финский спальный (Люська неделю не выпускала его из кровати — все благодарила), наконец, появился у Сагина и свой «Жигуленок».

Чаша его жизни, казалось, начала переливаться через край.

Сытость преобразила Сагина. Походка его стала замедленной, явно просматривался яйцевидный животик. И все же вещей оказалась зоновская наколка на Володькином предплечье — память его ошибочных первоначальных к фарту шагов. «Нет в жизни счастья», — утверждала синяя строчка, мудрость зарешеченного бытия.

Счастье в жизни действительно было неполным, как бы несколько культяпым. Володька обнаружил, что его никто не уважает. Приятельские улыбочки закадычных кентов и компаньонов по рыбе в зачет не шли. Володька нисколько не обманывался их показушной приязнью. Каждый пойманный Сагиным сазан оборачивался недочетом «красненькой» в их кармане. Фарта перестало доставать на всех, и любая случайная ночная встреча на одной из уловистых акдарьинских ям легко могла окраситься кровью. Нет, в почтенье дружков Володька не верил, да и держался от коллег на некотором расстоянии. Но вот вчерашние одноклассники? Те-то чего? Ведь из них тоже никто, почитай, не вышел в большие люди. Петро слесарил, Костя крутил баранку МАЗа, Алик подшивал какие-то бумажки в конторе. Кажется, могли бы относиться с уважением к Володьке. А ведь даже здоровались нехотя, сквозь зубы, явно гребуя удачливым одноклассником. Слесаришка и тот нос воротил. Это было даже и не сказать до чего обидно.

— Завидуют! — фыркала Люська. — Где им до тебя достичь? Так всю жизнь на одной зарплате и прокукуют.

Володька поводил плечом. Что-то было в его жизни не так; какие-то концы с концами не вязались. Он заскучал.

Ну сазаны, ну дом, ну машина. Хорошо, конечно! Хорошо! Деньги есть? Есть. Должность? Есть. Форма есть? Есть. Все есть. Где почет? Раз все есть, так должен быть и почет! Ведь с неба ничего в карман Сатину не свалилось, всего он достиг сам. Так где же все-таки почет?

Почета не было ни капли. Может, дело заключалось в том, что должность мала?

Володька задумался второй раз в жизни. Как быть? Конечно, лезть в большие начальники было самое распоследнее по глупости дело. И причина тут заключалась не в отсутствии способностей. Ума у Володьки хватило бы на трех начальников плюс полдюжины заместителей. Но кидать на ветер, уступать неизвестно кому такое денежное место, каким он владел, — это надо было совсем рехнуться. Ни одна должность на свете не сулила Володьке таких заработков, хотя бы и министерская. Кроме того, лезть на вид с прорехой в биографии? Случись где зарапортоваться, и сомнительное прошлое разом припомнят. Карабкаться в гору с ядром на ноге? Спаси нас грешных и сохрани.