Володька обводил Акдарью дикими глазами. Вода подавалась и отступала под его взглядом.

— Жизнь наша, — хрипло выдыхал Володька, — один раз даденная!..

Через год у Сагина завелся «ИЖ» с коляской. Еще через год Володька взял участок земли и начал строить собственный дом.

На щелястом полу сараюшки-времянки тугими скатками капроновой бечевы громоздились стометровые бредни, на полках горбылевых стеллажей притаились еще не посаженные на парашютный, крепчайший шнур куклы новеньких сетей, около них лежали промысловые сети, уже подкрашенные в коричневый цвет въедливым акдарьинским илом. Сети Володька держал на всякую рыбью повадку и размер: были и тройники, и четверики, и шестерики, и восьмерики; с режаками и без; с пробковыми поплавками и с пенопластовыми; с грузилами свинцовыми и керамическими; пятидесяти-, сто-, двухсотметровой длины, связанные по Володькиному заказу местными мастерами и привезенные им из Астрахани (с осетровых стародавних промыслов, оскудевших ныне осетрами); сети купленные, краденые, выигранные в очко, на пари, оплаченные магарычом.

В заливчике Акдарьи рядом с камышовой мазанкой чуть покачивалась на желтой дарьинской волне новенькая моторка; и не просто лодка с мотором, какие были у любого Володькиного конкурента по фартовому сазаньему делу, не смоленая, кой-как сбитая из черных досок колода с тупо обрубленной кормой, нет, в заливчике дожидалась лихих ночных налетов на сазаньи ямы настоящая морская шлюпка, набранная из узеньких сосновых реек, натянутых внахлест, с перекрывом, одна поверх другой, на обводистые, дубовые шпангоуты.

Чертежи обладающей завидными мореходными качествами посудины, кем-то вырванные из журнала «Техника — молодежи», через третьи, а то, может, и пятые руки добрались до Володьки, чтобы обрести материальное воплощение в его промысловом баркасе.

Азиатское прожаристое солнце отложило бурые пятна загара по крутым Володькиным плечам, только лямки майки оставили белые полоски. Бурое соседствовало с красным, розовое с коричневым. Володька заматерел и раздался вширь. Загорелый лоб его прорезали глубокие морщины, искрами вспыхивала на солнце рыжая щетина щек и подбородка. Жизнь давалась Сагину, как норовистая девка, взятая нахрапом, помимо ее воли, — с мукой и неслыханной сладостью. Так и чувствовал он на своих обветренных губах тяжелый, кислый привкус чужой крови.

Женился Сагин так же быстро и нераздумчиво, как поступал всегда: удачливая случайность сама отыскала его и подарила прочное семейное счастье.

Шесть лет минуло с того воскресного дня, когда Володька стоял у входа на базар, соображая, не трахнуть ли по случаю выходного пару кружек пивка. Тут к нему подвалил знакомый по ночным рыбьим делам кореш. Разговор потек малым ручейком в направлении Акдарьи. Кореш набивался в промысловую компанию. Володька явно отнекивался.

Проходившая мимо молодая женщина поздоровалась с корешом. Рядом с ней клеилась подружка. Дамы задержались на минутку, перекинулись словечком.

— Ну, пока.

— Пока.

Случайные знакомки двинулись по своим делам. Володька повел за куриным племенем равнодушным взглядом. Глаза его сонно прошлись по туфлям, лодыжкам, икрам, поднялись чуть выше… Тут Володькины зрачки внезапно расширились и заблестели: — Ай да подружкина подружка! — Он цепко схватил приятеля за руку.

— Кто такая?

— А, — равнодушно уронил дружок, — холостячка одна.

— Долбится? — выдохнул Володька.

Приятель махнул рукой: — Пустой номер. Говорят, девка еще. Сторожится. Замуж метит.

— Де-е-е-вка! — Володька замер, не дыша. Да с таким задом недолго ей в девках гулять. Взгляд его никак не мог отлепиться от знойных выпуклостей подружкиной фигуры.

Словцо чувствуя на себе этот взгляд, подружкина подружка замедлила шаги. Бедра ее пришли в плавное колыхание. У Володьки вспотели ладони и пересохли губы.

«Уведут, — со страхом подумал он, — как бог свят, уведут».

Незнакомка завернула за угол.

— Девка, — пробормотал Володька. — Шалишь, другому не достанешься!

Он облизал губы. Следовало немедленно жениться. Сама судьба позвала его в дорогу своими серебряными трубами.

— Вот вечерком и пойдем свататься, — решительно объявил он приятелю.

В тот же день он и несколько ошалевший от Володькиных страстей кореш уже дули водку с будущим тестем. Наутро Володька подмазал в загсе, чтоб не томили лишнего времени, а уже к вечеру, наконец, дорвался до того, что так яростно и неудержимо возжелал.

Люся оказалась не вполне девкой. Впрочем, недостающее она с лихвой компенсировала имеющимся, — несомненных женских достоинств у нее оказалось еще больше, чем Володька предположил по первому взгляду.

Кроме того, характер ее пришелся Володьке по душе, — дом блестел чистотой, кровать занимала половину спальни, отказу в скромном баловстве не было в любое время дня и ночи, и Володькин аппетит насыщался в «пять секунд» (как любила игриво пошутить сговорчивая молодушка). Любая еда, которую она готовила, на три четверти состояла из мяса, — ну чего еще можно было требовать от любимой женщины?

Никаких гримас и странностей любви Володька не уважал. Простая пища, по его мнению, была для здоровья полезней любых разносолов. Он был доволен женой.

На третий год безудержной погони за рублем Володька схлестнулся с рыбинспекцией. Каша заварилась такая, что вот-вот пришлось бы сдобрить ее кровью, ибо никакое масло уже не помогало.

Числился в это время Володька сторожем на стройке. Зарплата его была ясно какая — котовы слезы, а не зарплата, да и не брал ее вовсе Сагин; только что расписывался. Время было ему дороже всяких зарплат. Он бы, случись дело, еще и сам приплатил, лишь бы не мешали в главном, в основном занятии. Вся зарплата вмещалась в один удачливый замет плавной сети. Так что пусть теми копейками и дальше пользуются те, кому надо, за ночь Володька, случалось, перекрывал все свое годовое жалованье. Для стажа да для вида держал Сагин в кадрах трудовую книжку.

Все было бы хорошо, если бы и дальше шло так, как шло, но тут настигла Володьку новая беда. Рыбоохрана, будь она неладна!

Пока сазана в Акдарье было — ешь не хочу, пока всякий и каждый мог брать его без малейшего труда, сколько душе угодно, рыбинспектор и не смотрел в Володькину сторону. Ну разве когда щупал он Сагина за вымя, но прессовать всерьез — не прессовал.

Вон их сколько, таких Володек, крутится около дарьинского сазана, что ж, каждому горло рвать, что ли? — здраво рассуждал сберегатель народного богатства. Опять же, ведь не за границу они тех сазанов поволокут; свои же и купят, свои же и съедят. Этого добра на наш век хватит. Пускай пока пользуются.

Володьку очень устраивал ход охранных мыслей.

Но вот рыбы стало меньше; рыба стала дорога, и сразу обнаружилось, какие завидущие глаза притаились под лаковым козырьком форменной черной фуражки. Каждый шаг давался Володьке со значительными трудностями. Инспектор начал доить Володьку не по чину. Плавной замет приходилось дробить чуть ли не пополам. Володька только скрипел зубами от неслыханного грабежа. В самую черную полночь-заполночь по следам водяных усов Володькиного баркаса тарахтел движок рыбоохрановской моторки. Прилипчивый гад чуть ли не высовывался из воды вместе с Володькиной сетью. Сагин нисколько не удивился бы, нечаянно обнаружив его (чтоб он сдох!) третьим в собственной постели.

Наконец дышать стало совсем невмоготу. Володька попробовал было потолковать по душам с озверевшим охранителем речных богатств. Но куда там! Инспектор надулся, как хороший индюк.

— Кто тут на Дарье хозяин? — презрительно процедил он сквозь зубы. — Я тут хозяин. А ты кто? Ты здесь пришей-пристебай. Из моей милости живешь. Вон ты как за два года на рыбе нажрался. И «Ижок» у тебя с коляской, и сети какие хочешь, и карбас, что картинка, и уже свою домину начал строить, — а через чего это все? Я что, не помню, каким ты здесь, на реке, появился? Только голый зад блестел да зубы щелкали, вот ты какой пришел. А теперь барин. А спросить — кто ты таков есть, чтоб по своей воле вольготничать, так скажем, на народном добре? А есть ты злостный браконьер и спекулянт, и место твое не возле реки, а сам знаешь где. И дело твое — молчок! И притихни, как мыша, чтоб я больше твоих вяканий не слышал! Живешь, пока велю; а захочу, так и не станет тебя вовсе. Место свое знай. Стригу тебя, стало быть, время пришло стричь. Вот так-то! — как вбил рыбинспектор в Володькину голову дубовый, тесаный кол.