Водитель открыл дверцу ближнего железного «стакана», и я разместился на железной скамейке. После чего железная дверца была закрыта. Было слышно, как в салон залезли и расположились на сиденьях милиционеры, находившиеся около автомобиля с автоматами. Хлопнули две дверцы со стороны водительского и пассажирского сидений — видимо, расположился офицер, который меня принимал. Заработал стартёр, завёлся двигатель. Загудели отъезжающие ворота «конверта». И микроавтобус тронулся. Машина то разгонялась, то притормаживала, то останавливалась — видимо, стояла в пробках и на светофорах. И снова трогалась. Некоторое время микроавтобус двигался на пониженной передаче (видимо, по склону горы) и наконец остановился у выдвижных ворот. Тут же заработал электродвигатель и раздался лязг бегущего по рельсу металлического колеса. Машина снова тронулась и проехала во двор. Открылась боковая дверь автомобиля; через некоторое время зазвенели ключи и открылась металлическая дверца «стакана». Водитель мне сказал: «Выходите!»

Мои вещи находились в салоне. Два милиционера с автоматами стояли рядом с автомобилем. Офицер, который принимал меня из СИЗО, провёл меня в открытую дверь здания и по нескольким ступенькам лестницы вверх, в коридор первого этажа.

Коридор был широким, с гладким полом под мраморную крошку. Стены аккуратно покрашены в серый цвет. На покрытом водоэмульсионной краской потолке висели лампы дневного света.

Я проследовал за офицером налево по коридору. По левой стороне было расположено несколько металлических дверей с небольшими застеклёнными оргстеклом смотровыми окошками. Мы остановились у третьей от лестницы двери. Офицер открыл дверь, сказал «Проходите» и закрыл за мной дверь.

Я находился в маленькой комнате (примерно два метра на три) с небольшим, под самым потолком, застеклённым и зарешёченным окном на противоположной двери стене. Очевидно, это был боксик — такой же, как и на приёмке перед обыском в СИЗО, только во много раз более комфортный. Аккуратно выкрашенные в серый цвет стены. С гладкого белого потолка светила люминесцентная лампа. На бетонном, под мраморную крошку полированном полу посередине комнаты от двери к противоположной стене лежала ковровая дорожка в метр шириной — красная, немного потёртая, с двумя зелёными полосами по бокам. Под правой стеной стояла кушетка со скосом для подголовника, покрытая коричневым кожзаменителем. В верхний правый угол комнаты была вмонтирована видеокамера.

В комнате один я находился недолго — буквально через десять минут открылась железная дверь. В комнату зашёл уже другой офицер — молодой, светловолосый, в звании капитана, аккуратно подстриженный. Вид у него был опрятный: китель и брюки поглажены, ботинки начищены до блеска. Говорил он спокойно, негромким голосом и обращался только на «Вы».

Офицер попросил меня снимать вещи по одной и давать ему. Стоял октябрь, и на мне была болоньевая куртка с множеством карманов. Куртку я передал офицеру — он просмотрел каждый карман и положил её на кушетку. Я остался в спортивном костюме и футболке; офицер попросил меня снять кроссовки. После чего просмотрел каждый из них в отдельности, пытаясь вынуть стельки и прощупывая язычки. Когда он закончил с последним кроссовком, я ему сказал:

— Я Вас уверяю: у меня ничего нет.

— Хорошо, — сказал офицер, — одевайтесь и ожидайте.

И закрыл за собой металлическую дверь.

Не позднее чем через пять минут дверь снова открылась. Мне сказал выходить и следовать за ним молодой чернявый лейтенант, также в форме сотрудника СБУ, в наглаженном кителе и брюках и начищенных до блеска ботинках.

Я проследовал за ним по лестнице на третий этаж здания. По ковровой дорожке, лежавшей на паркетном полу, направо, в торец коридора, в светлую, средних размеров проходную комнату, так же, как и в коридоре, с паркетом на полу, с большим, застеклённым, зарешёченным окном и стоявшей под дверной стеной такой же кушеткой, как на первом этаже. Офицер сказал мне выкладывать вещи на кушетку и начал их досмотр. Всё, что не положено было иметь в камере, складывалось в одну из пустых сумок. К неположенным вещам были отнесены миски и ложки — по той причине, что всё это выдавалось при раздаче пищи. Также не была разрешена любая другая кухонная посуда, за исключением пластиковой ёмкости для сахара. В камеру можно было взять чайные пластиковые ложки (несколько штук), железную или пластиковую кружку и один кипятильник. Вещи по сезону, постельное бельё, своё одеяло, банные принадлежности, аксессуары для письма: ручки, бумагу, папочки и другое. Зубную щётку, пасту, мыло.

— Личные медикаменты будут храниться у врача, — сказал офицер, — и при необходимости будут Вам выданы.

Портящиеся продукты в холодильнике. Сладости — конфеты, печенье и другое— можно было иметь в камере.

— Все неразрешённые и ненужные вещи будут храниться на складе, — сказал офицер.

Он досмотрел баночку с цукрозитом и передал её мне, чтобы я положил её в сумку с вещами, которую возьму с собой в камеру. Я открыл баночку, сняв кнопку, и отдал офицеру шнурочек от мобильного телефона.

— Так, давай бери, что тебе ещё нужно, — улыбнулся офицер, — и пойдём.

Коробочка с ниточкой для зубов лежала у меня в сумочке с зубной щёткой и пастой, а телефонные карточки я из неё достал, поломал и выкинул в СИЗО.

Взяв в руки две сумки, я проследовал за офицером. Мы пошли в обратном направлении и через деревянную застеклённую дверь прошли в ту часть коридора, где располагались камеры — около десяти по левой стороне с окрашенными в серый цвет железными дверями. На дверях камер, так же как и в СИЗО, были натрафаречены номера. Глазок на каждой двери с закрывавшим его язычком был расположен на прямоугольной (10 на 30 сантиметров), под цвет двери металлической пластине, которая на петлях поднималась вверх, при необходимости открывая смотровое окно в камеру. Как только мы прошли за застеклённую дверь и оказались в коридоре, из-за стола, стоявшего в середине коридора под правой стеной, поднялась девушка лет тридцати пяти, симпатичная, в камуфляже, с короткими светлыми волосами. Офицер подошёл к самой первой камере, и девушка-контролёр ключом открыла дверь.

Только я вошёл в камеру, как тут же невысокого роста, коротко подстриженный, в камуфляже прапорщик лет тридцати, которого в коридоре не было, занёс за мной скатку (матрас, одеяло и подушку), которую положил на стоящую под стеной слева от меня металлическую кровать.

— Располагайтесь, — сказал офицер.

И после того, как прапорщик покинул камеру, закрыл металлическую дверь.

Размер камеры по площади был примерно четыре на четыре метра. Пол паркетный. Стены на две третьих в высоту выкрашены серой масляной краской. Выше и на потолке была водоэмульсионка. Потолок был белый, ровный и гладкий, без жёлтых пятен, подтёков и трещин. С него светили две 100-ваттные лампочки, находившиеся под стеклом плафонов. В камере было два окна со снятыми застеклёнными фрамугами на летне-осенний сезон. В проёмах окон были толстые, из квадратной арматуры, металлические решётки. Но уличный свет из окон не шёл, поскольку окна с наружной стены здания были закрыты металлическими щитами из оцинкованной кровельной жести, оставляющими лишь узкие щели у подоконников, как и по всему периметру окна, для попадания в камеру воздуха. Под потолком над каждым из двух окон шёл карниз, из-под которого свисала на каждом окне коротенькая (50–70 сантиметров), собранная волнами и с рюшечками жёлтая занавесочка, придававшая камере атмосферу жилого помещения. Помещение было больше похоже не на камеру тюремного изолятора, а на комнату в дешёвой гостинице.

В комнате были три железные, окрашенные в белый цвет металлические кровати. Они не были прикреплены к полу и по форме напоминали пляжные лежаки, но чуть больше их габаритов. Также в комнате было три табуретки и три тумбочки светло-серого цвета. И на стене у двери — вешалка для одежды.

Как только я вошёл в камеру, с двух кроватей, которые находились под правой и левой стенами изголовьем у окон и на которых были матрасы, одеяла и подушки, с лицами, сияющими от радости, поднялись два сокамерника. Они поздоровались и попрощались с офицером и прапорщиком и сейчас, казалось, ожидали, пока закроется дверь, чтобы броситься в мои объятия. Судя по тишине в коридорах и на улице, в СИЗО СБУ полностью отсутствовала межкамерная связь — и новый человек в камере означал новое общение, новую информацию и новую жизнь. Дверь закрылась. Соседи помогли мне поставить на пол сумки и протянули вперёд с широко раскрытыми ладонями руки приветствия.