У Дедковского под нарой был целый пакет хорошего пахнущего мыла, кремов для рук и даже женских духов «Лесной ландыш» и других, в которых Оля ему добродушно не отказывала. Он по нескольку флаконов с кусочком мыла или тюбиком крема отправлял в разные камеры на женский корпус. А также, как он говорил, двум молодым девочкам, которые сидели на спецпосту-«бункере» и были осуждены на пожизненное заключение, как говорил Дедковский, за то, что тормозили машины, навязывались в лес, убивали водителя, забирали деньги, а тачку поджигали. И один уцелевший их опознал.

Дедковский подозвал дежурного, дал ему кулёк с конфетами, кремами, шампунями и духами и маляву для Рамзаса, что это грев для женщин на «бункер». Через несколько минут дежурный вернул и маляву, и кулёк. Сказал, что Рамзас отказался что-либо брать. Дедковский сказал мне и Тарасу, что сам грев на «бункер» утром отправит через корпусного. И Сергей-корпусной утром забрал кулёк.

Через три камеры, в самой первой, с которой начинались камеры корпуса «Брежневки», сидел Василий Фанта. Ему было около тридцати семи лет. Это был среднего роста человек с густыми чёрными кудрявыми аккуратно подстриженными волосами, смуглым лицом и слегка раскосыми с хитринкой глазами. Он был опрятен и культурен. Ходил в чёрных туфлях, серых брюках и короткой кожаной куртке, из-под которой выглядывала либо рубашка, либо свитер. А с собой у него всегда была кожаная папочка. Мы могли на корпусе или на следственке просто поздороваться, обменяться рукопожатиями или несколькими словами. Василий был то ли из Луцка, то ли из Луганска. В СИЗО он находился уже полтора года и ездил на суды. Как он рассказывал, в его офис подбросили бетонный бордюр с тротилом внутри. А в числе другого он обвинялся в организации покушения на Филарета. Может быть, он так шутил. Но в тюрьме его называли Вася-террорист.

Василий говорил, что отдал очень много денег, чтобы с него сняли обвинения. И согласен по отсиженному, что советовал и мне. Говорил, что в ближайшие несколько месяцев его вопрос должен разрешиться.

Василий как-то спросил, когда у меня день рождения. Я сказал, что в апреле — 19 числа.

— Очень хорошо, — сказал Василий.

И сказал, что у него для меня есть подарок, но отказывался говорить какой. Как-то я пришёл со следственки и зашёл в камеру. Возле стены, у самой двери стояла плетённая из лозы корзина, в которой лежало махровое полотенце, рядом с корзиной — большая бумажная упаковка «Kitekat», а у Дедковского на коленях сидел кот. Точнее, это был трёхмесячный персидский котёнок с невероятно длинной розовой с оттенком кофе с молоком пушистой шерстью, упругими усами, большими глазами и игрушечным кошачьим лицом. А на следующее утро, перед отъездом на суд, к кормушке подошёл Вася Фанта и поздравил меня с днём рождения, до которого оставался ровно месяц, что Васю не смутило — он сказал, что это, наоборот, хорошо, и может так получиться, что мы уже через месяц не увидимся, хотя он мне искренне желает освободиться раньше него. И что кота только вчера привезли из Персии или из Индии самолётом, что родословную он передаст на свободе моей жене. А такие коты должны с раннего возраста привыкать к хозяину. И что кот как раз до дня рождения подрастёт. И что это его подарок мне от всей души и от всего сердца. Я тоже от всей души и от всего сердца поблагодарил Василия.

В СИЗО нельзя было держать животных, в том числе котов. Я предложил Славику отдать кота на свободу, но Дедковский первый привязался к коту и решил с этим повременить. Я кота на свою койку не пускал, и он спал на одеяле на наре у Дедковского. Как сказал Славик, от кота воняло мочой и в этот же день он искупал его. Купал кота в умывальнике, с шампунем и тёплой водой, специально нагретой для этой цели. И кот стал выглядеть как худая лысая крыса с тонким длинным хвостом. Мы думали, что он уже никогда не станет пушистым. Он весь дрожал, вытягивал лапы, как будто упирался, когда Славик заматывал его в полотенце. И как только котёнок высох, сразу же нассал Славику на постель. Чтобы кота не забрали, Славику приходилось выносить его на прогулку или в коридор во время шмона под курткой, и кот разодрал Славику всю спину. С учётом того, что в камере у всех на одежде и на одеялах был ворс, а пух лез в рот и нос, всё это выглядело как террористический акт.

Через два дня корпусной и два дежурных втроём, взявшись ладонью и пальцами изнутри и снаружи краёв полусферы, занесли в Васину камеру большой шарообразный стеклянный семидесятилитровый аквариум. С песком на дне, камнями, ракушками, небольшим керамическим зáмком и посаженными вокруг зáмка водорослями. С прозрачной, как слеза, водой и стайкой золотых рыб. К аквариуму прилагались небольшой, на присоске электрический фильтр для воды, компрессор для подачи воздуха и подсветка. А также большой бумажный кулёк с кормом.

Аквариум поставили вместо телевизора, переместив последний на свободную нару, и подключили электрооборудование. Вася ещё спал. Когда он проснулся и поднял голову, сокамерники Васе сказали, что это ему подарок.

Это был хороший подарок. Но поскольку в этот день планировался обход администрацией СИЗО камер, который никогда не проводился, или по какой-то иной причине — такой, например, «как к одиннадцати туз», или ещё почему-то, Василий передал аквариум в качестве гуманитарной помощи в оперативную часть, объясняя или не объясняя, где он эту помощь взял.

Но это было не важно. Ибо теперь тут или после освобождения под «Владимирский централ — ветер северный» Круга или другой шансон, что так любили слушать на воле про тюрьму, Василий мог рассказывать, что только у него в камере и в кабинете у начальника учреждения были аквариумы.

Василий в тюрьму не вернулся. Через неделю его освободили из зала суда по отсиженному сроку, частично оставив обвинение. А ещё через несколько дней дежурный днём заказал меня без вещей и по коридору сопроводил меня в шуршу (комнатку) каптёрщика. Это была узкая продолговатая комнатка за обитой жестью дверью. С левой стороны был шкаф, который загораживал практически весь проход. А под занавешенным окном, под правой стеной, стоял стол. За ним сидел рыжеволосый, с вьющимися волосами и широким рязанским лицом майор, с широкой грудью и широкими плечами.

Меня завели.

— Да, вот ты какой, Шагин! — сказал он.

И у него был такой суровый взгляд, что я невольно спросил:

— Бить будете?

— Тихо! — сказал он. — За дверью слушают.

И пошёл посмотреть к двери. Потом ударил кулаком по дверце шкафа и сказал:

— Я согласен на всё, но кота нужно убрать.

Я вернулся в камеру, рассказал всё и описал приходившего.

— Это начальник оперчасти Кирилл Борисович Бардашевский, — сказал Дедковский.

В тот же вечер Славик передал кота своей сестре Мирославе, которая уже освободилась из лагеря по УДО и была дома, точнее — жила на съёмной квартире.

А ещё через несколько дней меня вызвали на следственку и завели в боксик оперативного отдела, в котором все стены были исписаны «Глухой-курица», «Паша — сука», «Петров — стукач» и так далее. Примерно через час меня завели в кабинет начальника оперчасти. Кабинет был небольшой, в нём был сделан евроремонт и на окнах висели вертикальные, слегка покачивающиеся — видимо, от открытой форточки окна — жалюзи. Вход в кабинет был с торца, и всю стену, противоположную окну, занимали встроенные шкафы. Видимо, кабинет делился на двоих, поскольку в нём было два поставленных буквой Г полированных стола с папками, бумагами и подставками для ручек, на которые с подвесного белого потолка светили галогеновые лампочки.

За столом под окном сидел в рубашке и галстуке Кирилл Борисович Бардашевский. Я поздоровался, и он мне предложил присесть на офисный стул из хромированных дуг и чёрного кожзаменителя.

— Какое сегодня число? — спросил он.

Я сказал, что десятое апреля.

— Открой шкафчик, — показал он в сторону стеллажа.

На полке была наполовину отпитая поллитровая бутылка водки с завинчивающейся пробкой. А в полупрозрачном кульке-маечке — несколько маленьких бутербродов из чёрного круглого хлеба с сыром и копчёной колбасой. И два гранёных стограммовых стаканчика.