Тут было полно мужчин в черных облегающих костюмах, оттопыривавшихся под мышками, на всех лицах застыло выражение врожденной враждебности. Не нужно было других доказательств, что он проник в самое сердце вражеского лагеря, хотя и не совсем тем способом, каким хотел.

Посланец подтолкнул его к парадной лестнице, которая начиналась из центра зала. По ней поднялись на галерею, откуда Саймона направили через полуоткрытые двери в прихожую. За ней находились запертые двери, очень импозантные, в которые посланец деликатно постучал. Изнутри не последовало никакого ответа, но он, казалось, его и не ожидал, раз тихонько нажал на ручку и открыл дверь. Сам он остался снаружи, а Саймон от его толчка оказался внутри комнаты.

Это была спальня, своими пропорциями соответствующая ранее виденным комнатам, со стенами, покрытыми темно-красным бархатом, заставленная крупной и уродливой мебелью, почерневшей от старости.

Окна, тщательно запертые от нездоровых ночных миазмов, так же эффективно задерживали полузатхлые, полулекарственные запахи больничной палаты. Воде кровати с широким балдахином стоял эмалированный металлический столик, заставленный пузырьками аптечного вида и прочими лекарствами, около которого крутились двое мужчин того же бесспорно профессионального вида, что и медик, посетивший Саймона, один худой и седой, другой низенький, с испанской бородкой.

Остальные мужчины, собравшиеся возле постели, были пожилыми и создавали особую атмосферу личного авторитета, несмотря на подобострастие, выказываемое центральной фигуре всей композиции. Их было четверо, всем за пятьдесят. Пожалуй, старшим был Дестамио. Толстый мужчина с гладкой кожей, в очках, мог сойти за шефа предприятия международного масштаба, у другого был жесткий взгляд и фигура боксера, а густые усы придавали ему псевдоармейский вид. Самый молодой, нервный, судя по первому впечатлению, был почти так же высок и тонок в талии, как Святой, но с носом гигантских размеров, которому мог бы позавидовать андорский кондор. Убедившись посредством зеркала, что ему никак не удастся уменьшить свой орган обоняния, хозяин носил его с вызовом, который привел бы в восторг Сирано де Бержерака.

Это было ближайшее окружение — вассалы, собравшиеся вокруг смертного ложа своего короля, чтобы отдать ему долг и решить вопрос о наследнике. Они обернулись, чтобы взглянуть на Святого, одним резким движением, как связанные ниточками марионетки, оставляя свободным подход к ложу.

В свои лучшие годы лежавший там человек, судя по крепости его сложения, был великаном. Но какая-то страшная болезнь ухватила его своими костлявыми руками, уничтожая клетку за клеткой, приковав его к ложу, на котором он вскоре должен был умереть. Уже были видны признаки приближавшейся неизбежной смерти. Кожа, когда-то обтягивавшая мышцы, теперь свисала на шее вялыми складками. Под ввалившимися глазами появились черные пятна, а седые волосы, редкие и безжизненные, упали на клочковатые брови. Но тяжелая болезнь не лишила его привычки приказывать. Глаза его сияли огнем безумия или мученичества, в голосе, хотя и ослабшем, звучали тона оперного баса:

— Вэни куи.[19]

Это была не просьба и даже не приказ, а только переданная словами уверенность в подчинении. В такой манере в прошлом должны были обращаться к народу абсолютные монархи, владыки жизни и смерти своих подданных, и дон Паскуале был одним из последних наследников такого рода власти.

Но Саймон помнил, что это было не достойное уважения королевство, а безжалостное тайное общество, не считавшее отвратительным ни одно преступление, если оно приносило достаточную прибыль. Он счел королевско-церковную атмосферу этого сборища совершенно неуместной. Губы его искривила цинично-издевательская усмешка.

— Чао, Паскуале, — весело бросил он, как коллега коллеге.

Тут же почувствовал, как окружавшие Паскуале вожди вздрогнули и застыли при таком оскорблении величества, но человек, подпертый подушками, казалось, вообще не обратил на это внимания, возможно, потому, что не поверил своим ушам, или потому, что для его верховной власти это имело не большее значение, чем ковыряй он в носу.

— Значит, это тебя называют Святым. Когда-то давно ты уже доставил нам неприятности. Алессандро, что Святой натворил на этот раз?

— Он собирается наделать мне неприятностей. Наступает мне на пятки, шпионит за мной, проник в мою семью, выспрашивал, пытался меня шантажировать. Нужно допытаться, что ему известно и кому это известно еще, а потом убрать.

— Ладно, но зачем ты притащил его сюда?

— Я думал, это самое надежное место, а кроме того, я не хотел отлучаться отсюда в такую минуту…

— Какой информацией мог обладать Святой, чтобы шантажировать Алессандро? — Вмешался новый голос, и Дестамио даже подпрыгнул при его звуке. Принадлежал он мужчине с величественным носом, в котором Саймон инстинктивно определил наиболее активного члена Совета.

— Ничего, Сирано, ничего особенного, — голос Дестамио звучал еще более хрипло, чем обычно. — Но я хочу знать, с чего вдруг он вообразил, что может доставить мне неприятности и с кем он работает, чтобы покончить со всем этим.

— Если он не представляет опасности, то чего ты боишься, Алессандро? — безжалостно настаивал он. — Чем здесь тогда заниматься?

— Баста, — прервал хозяин, прежде чем Дестамио нашел слова. — Можете подождать с вашими склоками, пока я умру. А до того я решаю.

Его губы едва шевелились, а на бледном лице не было никаких следов оживления или волнения. Только глаза, невероятно живые, снова смотрели на Святого с почти физически ощутимой сосредоточенностью.

— Я давно хотел посмотреть на тебя, Саймон Темплер, — продолжал он на классическом итальянском, который, очевидно, служил компенсацией разницы диалектов, которые были свойственны большинству присутствующих и которые делали сицилийца таким же непонятным для жителя Калабрии, как и для любого иностранца. — Никто из тех, кто бросал вызов мафии, не оставался в живых так долго, как ты. И вот ты снова стоишь на нашем пути. Но я не уверен, неизбежно ли тебе быть нашим врагом. Опираясь на нашу мощь, ты мог бы стать гораздо богаче, чем сейчас. С твоей ловкостью и отвагой мы могли бы стать еще сильнее.

— Значит ли это, — медленно спросил Саймон, — что после всего, что было, ты предложил бы мне шанс присоединиться к вам?

— Это возможно, — сказал дон Паскуале. — Такие вещи случались. Даже великие народы, бывшие смертельными врагами, становились союзниками.

Святой на миг задумался, прикидывая, какую пользу он мог бы извлечь из такого фантастического предложения и как долго он мог бы вести такую игру. Перед его мысленным взором пронеслось множество различных возможностей.

Но впервые в жизни непроницаемость его лица не стада преградой для неотрывного испытующего взгляда.

— Но нет, — дон Паскуале заговорил раньше, чем Святой смог сформулировать ответ, — ты думаешь только о том, как бы это использовать, чтобы выбраться из ситуации, в которой ты оказался. Вот почему мне нужно было тебя увидеть, самому услышать твой ответ. Аудиенция окончена.

Дестамио толкнул Святого так, что тот налетел на бандита, ждавшего за дверью, и рявкнул:

— Забери его обратно и запри как следует!

Массивные двери захлопнулись; эскортировавший Саймона бандит схватил его за локоть и силой потащил через прихожую, галерею и по великолепной лестнице так грубо, что Святому пришлось напрячь все силы, чтобы сохранить равновесие и не слететь по ступеням вниз головой.

Последний удар коленом швырнул его в ту же камеру. Двери захлопнулись, и ключ заскрежетал в замке. Теперь, оставшись в одиночестве, Святой мог приложить все силы, чтобы избавиться от пут. Меньше чем через три минуты одна рука его уже была свободна, а с другой он свивал остаток веревки. Еще не сбросив ее на пол, он одним прыжком оказался у окна.

До того он понятия не имел, как долго был без сознания после удара по голове в мавзолее, а связанные руки не позволяли взглянуть на часы. Но сейчас, когда лампочка осталась за спиной, он увидел, что небо уже посерело от первых признаков рассвета. И этих жалких проблесков оказалось достаточно, чтобы стало ясно, почему его похитители оставили открытым окно без решетки.