– Ты по какой – то причине не хочешь, чтобы я проводил тебя до машины? – Семеныч подумал, что Она, являясь замужней женщиной, может иметь все основания для того, чтобы не появляться ранним утром из гостиничных дверей с мужчиной.

Он остановился у входной двери, преградив Ей дорогу. С тревогой попытался заглянуть Ей в глаза, пока Она застегивала сапоги. Бесхитростный вопрос Семеныча теплым и неподдельно ласковым тоном обескуражил Ее.

– Нет никакой причины. Если хочешь, провожай, – Она вновь стала надменной и колючей, точно выпустила невидимые иголки.

Семеныч стремительно накинул рубашку, и, торопливо застегивая пуговицы, всунул ноги в ботинки.

– Денег дать?

Она вспыхнула. Щеки покраснели. Понимала, что Семеныч сказал это искренне, лишь затем, чтобы оплатить Ей такси, но в возникшей натянутости между ними, которой являлась тишина, прерываемая короткими фразами, эти слова прозвучали жутко. Семеныч, даже и не понял, что сказал что-то не то. Но появившуюся обиду в Ее молчании мгновенно почувствовал, отчего смутился.

По лестнице спускались молча, так же как и поднимались накануне. Только настроение было уже прямо противоположным.

Внизу Семеныч остановился, спустившись ниже Нее на одну ступеньку. Теперь их глаза были почти на одном уровне.

– Подожди, – прошептал он и взял в ладони Ее лицо. Коснулся носом Ее носа.

Она обвила его руками и поцеловала. Крепко обняла, на мгновение прижав к себе, и отпустила.

Выйдя из здания, Семеныч достал пачку сигарет и нервно закурил.

– Дай, пожалуйста, номер телефона, – хрипло, словно небрежно, обронил он, прищурившись от ветра, когда Она уже садилась в такси.

– Диктуй, – вместо ответа Она достала свой телефон.

Они избегали смотреть друг другу в глаза. Светящаяся вывеска гостиницы, такси у входа, мужчина, женщина, вежливо отвернувшийся таксист. Все это не раз уже было в их жизни. Но сейчас обычная ситуация почему-то причиняла неуловимое неудобство и неловкость обоим.

Семеныч поднимался обратно в номер и вспоминал Ее мокрое тело. Он трогал Ее везде, и там, где трогать было особенно приятно: ночью Она была не просто влажная, а как будто только что вынырнула из волшебной влаги любви…

«Всё? – спросила Она сама себя. – Доигралась? Не ожидала? Отдалась в первую ночь мужчине, которому отдавались все до тебя, и будут отдаваться после… Ты лишь была очередной. Но как это забыть теперь? Зачем я это сделала? Я жила спокойно и уверено. Всё было, и все были. Никому не отдавая сердца, я жила по инерции, ничего уже не ожидая хорошего от жизни, питаясь иногда маленькими радостями и не очень огорчаясь по мелочам. Только душа была похожа на мертвеца и ждала, пока тело состарится и помрет вслед за ней. Любви ведь нет, а если и бывает ее подобие, то до нового интересного субъекта… которого он пригласит в номер и будет так же жадно целовать. Ой, дура…»

В Ее душе было смятение, в коленках дрожь, глаза предательски защипало. Она прикрыла веки и приложила прохладные ладони к горевшим щекам.

– Девушка, вам плохо? – таксист посмотрел на Нее.

– Нет. Мне очень хорошо, – неожиданно рассмеялась Она. И, подумав, прибавила: – Было.

Достала из сумки наушники и присоединила их к телефону, который так и лежал на коленках с его набранным, но еще не сохраненным номером. Взглянула на экран: «5.45»

«Черт, похоже, домой являться не очень корректно. А я почему-то думала, что сейчас еще нет и полуночи, – подумала Она. – Ладно, как раз доделаю квартальные отчеты».

– Развернитесь. Я поеду в другую сторону.

Семеныч опустил голову на подушку и сразу же заснул. Появилась Катенок и увлекла его за собой.

Не было солнечного дня с безоблачным синим небом. Но это был день. Другой день. Перед Семенычем возник лес, но не такой, в котором обычно грибники собирают грибы. Лес был окутан вечностью: высокие мрачные деревья загораживали небо. Черные деревья стояли, как голые мертвецы: старая скрюченная кора, безобразно кривые ветки и стволы, точно их нарочно и неестественно вывернули. Мягкий темно-зеленый мох зыбко проваливался и хлюпал под ногами. Вокруг – могильная тишина. Этот лес завораживал и не отпускал, нагоняя тревогу и страх. Время здесь не текло, а двигалось отрывисто, как сердцебиение в замедленном темпе. Оно физически неспешно, но сильно било секундами по всему живому и неживому, по внутреннему и внешнему. Семеныч заметил это по новым резким искривлениям стволов и веток, по неожиданным остановкам своего дыхания, по нарастающим волнам страха, которые облепляли его душу.

Лес, неспешно растворяясь, превратился одновременно и в мегаполис, и в заброшенную деревню, и в крайний север, и в прибрежную песчаную полосу моря. Семеныч не мог описать, где очутился. Он чувствовал эти местности одновременно, в равных долях от целого. Людей Семеныч не видел, зато чувствовал то, что ощущают они телом и душой. Казалось, у Семеныча остался только собственный разум, а все остальное принадлежало не ему. Точно в его тело кто-то вселялся и невольно вынуждал Семеныча чувствовать чужое, как свое: физическую боль, муки неразделенной любви, обескураженность от предательства, горе от потери близкого. Ощущение голода и холода попеременно возникало в теле. Чувство собственной неполноценности выжимало душу, как хозяйка выкручивает белье. Тяжелая тоска безысходности давила на грудную клетку, выламывая ребра изнутри. Неприятно сильные эмоции несостоятельности и неудовлетворенности человеческой сущности ощущались в кончиках пальцев, сжимающих собственное горло, мозг высыхал как у спившегося алкоголика, руки становились грязными, покрывались язвами и дрожали. Любые возможные желания воспринимались абсолютно невыполнимыми, но достаточно сильными, чтобы заставлять сворачиваться кровь.

Страх, подобно эритроцитам, пульсировал по кругу кровообращения, заставляя чернеть и гнить органы, в которые он проникал. Мысли судорожно бегали по нервным клеткам, заставляя их тут же передавать лихорадочные сигналы, от которых сжималось нутро.

Еще немного, и Семеныч рехнулся бы бесповоротно. Но он почувствовал, как поблизости иллюзией возник кто – то родной. На доли неосознанного момента времени. Семеныч понял, что это была Она. И что Она была здесь, как будто заглянула в дверь, но сразу же захлопнула. Тут же появилось тягостное чувство потери. Как будто Она ушла. Не захотела остаться рядом. Она не захотела ему помочь всего лишь своим присутствием….

Вдруг Семеныч увидел надвигающуюся тень огромной черной птицы. Движение тени становилось стремительным по мере приближения. Жуткий холод сопровождал это движение. Но тут же пропал страх, как только его источник идентифицировался. И появилась «злость». Эта «злость» разрасталась и поглощала замершее от испуга окружающее пространство, покрывшееся серым туманом. В нем мучительно извивались стволы деревьев, очертания зданий, призраки непонятных существ, которых до появления «злости» видно не было, но чье незримое присутствие вызывало гигантский страх. «Злость» агрессивным хозяином поднялась над этим странным местом.

Мгновенно и полностью скомкала и разрушила все, что на нем или в нем было.

Черная птица прекратила движение. Она больше не приближалась к Семенычу. Она с удивлением и беспокойством смотрела на происходящее. «Злость» не уничтожила черную птицу, потому что черной птицы не было. Черная птица оказалась лишь предвестником того, что должно было бы произойти, если бы не появилась «злость».

Она ушла специально, потому что, если бы Она осталась, то они с Семенычем погибли бы вместе. Она знала, что только с Ее уходом появится «злость». И уничтожит зло.

Семеныч не мог взять в толк, как он может незримо видеть чувство. А вернее то, что это чувство делает. Семеныч и сам нередко злился и мог даже прийти в ярость, но, кроме учащенного пульса, повышенного давления и желания ударить или накричать на объект своей злости, разве что-либо еще возможно? Семеныч не понимал как чувство может быть отдельно от того, кто его испытывает. Все это промелькнуло у него в голове, пока черная птица еще какое – то время парила в воздухе. Потом птица медленно исчезла…