Катенок не знала, как сохранить эту «гармонию» с Семенычем. Что конкретно происходит с людьми и животными после смерти их тела – Катенка никогда не волновало, поэтому она в этот вопрос не вникала, а поинтересоваться в мире эгрегоров – она не решалась, поскольку остерегалась, что мир эгрегоров вернет ее назад.

И каждый день теперь для Катенка сопровождался чудовищным страхом неопределенности будущего, который все больше стал походить на неясное ощущение чего-то нехорошего, предвестника скорого несчастья.

Ранним весенним вечером, когда он еще похож на ледяную и ветреную зиму, но все знают, что это конец одной поры и начало другой, желтое солнце игриво отражалось в стеклах домов, весело поблескивало в фарах автомобилей, сверкало и переливалось в бензиновой пленке на лужах. Воздух пах растаявшим снегом и появившейся густой слякотью на тротуарах.

Катенок не стала ждать Семеныча во дворе, как обычно, а побежала к зданию офиса Семеныча, чувствуя наступающую весну не только снаружи, но и внутри. Усидеть на месте в такой прекрасный день Катенок не смогла.

Она с шумом спугнула стаю голубей, сыто воркующих около помойки, нашла подходящее дерево, откуда было видно крыльцо, и вскарабкалась на него.

Семеныч появился почти сразу, но не один. Он был с хорошей особью женского пола. Они шли к его машине. Катенок затаила дыхание, вернее, оно затаилось само, потому что в горле что-то сжалось, в голове появился гул, в глазах возникла чудовищная резь, а в животе все свернулось.

Семеныч, улыбаясь и смеясь, беспрестанно шутил. Катенок в эти мгновения вдруг перестала понимать слова. Она слышала только звук его веселого голоса.

Автомобиль Семеныча тронулся с места и уехал. Катенок, не чувствуя шевеления ни единой мысли в голове, слезла с дерева и побрела в сторону дома. Внутри все горело, точно Катенок находилось в огне.

Через пару кварталов она внезапно наткнулась на припаркованную машину Семеныча. Катенок уперлась взглядом в знакомое колесо, под которым когда-то давно пряталась от людей и дождя или ночевала, чтобы не возвращаться домой «редкими неприятными» вечерами.

Слева находилось здание гостиницы, на первом этаже которой располагался ресторан с огромными окнами. За стеклами горел свет, и с улицы весь зал ресторана был хорошо виден. Небольшие квадратные столики с белыми скатертями, стулья с высокими спинками, стойка бара с улыбчивым официантом за ней, плавное перемигивание цветных лампочек по периметру потолка.

Семеныч сидел боком к окну, женщина – спиной. На столе – бутылка вина и бокал, в который Семеныч налил красную жидкость. А у него стоял широкий бокал с толстыми стенками. В нем жидкость была темно-оранжевой. Катенку даже показалось, что она услышала этот задорный звон соприкосновения их бокалов. Подошел официант и забрал две темные папки, записал заказ.

Катенок немного отошла в сторону, чтобы поймать взгляд Семеныча, чтобы убедиться, что это обычная встреча. Катенок ждала, чтобы Семеныч увидел ее, незаметно подмигнул и пригрозил пальцем, как это бывало раньше, когда она появлялась на дереве за окнами офиса, где Семеныч проводил совещания.

Катенок смотрела на его глаза, в которых был смех, радость, лукавство и кое-что еще. То, как Семеныч никогда не смотрел на Катенка. Желание и вожделение мужчины к женщине. Оно пылало такими буквами в глазах Семеныча сейчас, что и неграмотный бы обжегся.

Кошка. Женщина. Мужчина. Любовь. Двое стали лишними в этот момент времени. Катенок немедленно отступила в смятении, повернулась и пошла.

Бегом сменился ее шаг.

«Беги, Катенок, убегай прочь! Есть то, чего ты не сможешь взять или отдать. Есть то, что взяв, не сможешь сберечь. Это – мир, жестокий физический мир. Беги отсюда, Катенок. Ты не сможешь здесь находиться. Скорее!» – словно кто-то кричал Катенку, подхлестывая словами, как раскаленными прутьями, бьющими по телу.

Она помчалась. То был не бег за любовью. То был бег от нее.

Катенок не знала, что через час Семеныч останется один за столиком, покрытым белоснежной скатертью. Периодически будет наполняться и опустошаться бокал с темно-оранжевой жидкостью, И Семеныч даже взглядом не проводит ту женщину, с которой он пришел, и которую он прогнал.

В его глазах не будет ничего, кроме алкоголя. Кроме большого количества алкоголя. И тоски. Тоски по настоящей жизни, настоящей любви, настоящему делу…

Никто не знал, как Семеныч ненавидит себя и свою жизнь. Обычную жизнь обычного человека. Как все его здесь не устраивает, как скован он нелюбимой работой, вынужденностью бессмысленного существования, которое состоит из строгого режима рабочих и выходных дней, и необходимости вечно зарабатывать на еду и предметы обихода, которые когда-нибудь, со смертью, станут ненужными.

Семеныч считал, что спасти его может любимое и интересное дело, которому он мог бы отдать всего себя, чтобы себя самого и забыть в этом деле. Сколько себя он помнил, незримая скука и малоощутимая тоска всегда неотступно следовали за ним. Почти все человеческие ценности: достойное образование, хорошая должность, крепкая и надежная семья, положение в обществе, относительно стабильное существование – не интересовали Семеныча и не приносили ему никакого удовлетворения. Все было бренным и конечным, суетливым и бесполезным в итоге…

О внутреннем состоянии Семеныча знала только Катенок, но помочь ничем не могла. По чистой ли случайности, но она, являясь незаконным вторжением в земной мир – чувствовала все абсолютно также.

Ни он, ни она не нашли своего места в своих мирах. Словно его там для них и не предполагалось.

Подозвав официанта, Семеныч достал бумажник из внутреннего кармана пиджака. Открыл папку счета и, с трудом различая номиналы, медленно извлекал купюры, которые неловко сминались его пальцами.

Затем он встал и, пошатнувшись, направился к выходу. Остановился на открытой веранде. Осмотрелся и, найдя к чему прислониться, порылся в карманах в поисках пачки сигарет.

Сигареты, вытаскиваемые из пачки, валились из его рук, ломались и падали. Наконец ему удалось прикурить.

В душе была прежняя тоска и смятение, их не затмил пьяный угар.

С неба все быстрее сыпали крупные хлопья снега, которые через некоторое время превратились в капли дождя. Семеныч посмотрел на машину, соображая, что ехать домой в таком состоянии – не лучший вариант. Но, докурив сигарету, он не стал возвращаться в отель, располагавшийся на следующих этажах, несмотря на то, что номер был оплачен до утра.

Хотелось одного: уткнуться в кошачью шерсть лицом и замереть навсегда. Семеныч запахнул пальто и двинулся в сторону дома.

Семеныч не знал, что через несколько улиц, в грязном сугробе лежит раздавленное тело мертвого Катенка, а где-то на колесе одной из машин еще вращается прилипшая кошачья шерсть, перемешанная с кровью…

Снегодождь шел все сильнее, а Семеныч двигался все медленнее. Внимание его было сосредоточено на том, чтобы не повалиться на тротуар вовсе: тяжело идти, когда к пьяному телу так и подбирается земля.

Он остановился и увидел свет. Свет возник не от фар автомобиля. Не от фонаря и не из окна. Свет был не от чего-то. Свет был везде. Семеныч в недоумении огляделся по сторонам.

Сквозь свет едва-едва проступали очертания домов, проходящих мимо людей, проезжающих автомобилей. Призрачные силуэты становились все менее заметными, пока не пропали совсем. Вместе с очертаниями привычного окружающего мира пропал и звук.

Вернее, звук был, но это был не привычный уличный шум. Звук был мягким, убаюкивающим, но не усыпляющим, а наоборот: звук напоминал одновременно и музыку, и шум моря, и шелест листвы, и свист ветра. И в то же время он был ни на что не похож. Звук был таким, каким и должен быть звук до того, как кто-то придумал, что звук должен быть следствием физического действия.