Последние слова Катенка Семеныч не слышал. Он крепко спал.

Во сне Семеныч ничего не видел, но слышал хлесткие удары. Не видя, что является их источником, тем не менее, Семеныч понимал, что это звуки бича, опускающегося на истерзанные тела рабов, чьи окровавленные ладони из последних сил гребли по бокам греческой галеры. Плеск морских волн, крики чаек, злая хриплая ругань на иностранном языке – много разных и непривычных ему звуков слышал Семеныч.

Но все они неожиданно оказались сметены, заглушены и стерты единственным волшебным звуком: мягким, сильным, красивым и настораживающим одновременно. Звуком, заставляющим спокойно вздохнуть и беспокойно забиться сердце в предчувствии неизведанного ранее восхитительного блаженства. Звук уносил из сна в чудесную страну чувственных наслаждений. Семеныч испытал настоящий восторг, его тело резко напряглось и опало, расслабившись до изнеможения. И, проваливаясь в наступившую тишину, он краем затухающего сознания понял, что это была песня сирены…

Проглотив обычный утренний кофе и, не обнаружив сумки со спортивными вещами в коридоре, Семеныч вспомнил, что машину он оставил у гостиницы.

Угол. Поворот. Никто не бежит рядом. Есть неизменные вещи в этом мире, доказывающие его существование. И есть – вещи, появляющиеся ниоткуда и исчезающие в никуда, ничего не доказывающие.

Город показался Семенычу непривычно безмолвным. Будто замер в ожидании. На дорогах не было автомобилей, по тротуарам не спешили люди. Легкий мороз и безветренная погода прочно окутывали утреннее пространство, никого и ничего не впуская в себя.

Семеныч шел, смотря себе под ноги, без мыслей наблюдая, как одна нога меняет в шаге другую, и как слаженно они работают.

Он будто увлекся этим, не совсем интеллектуальным процессом. Он просто шел и ни о чем не думал. Он не торопился, точно чувствуя, что это последние шаги в той жизни, которая с каждым шагом близилась к завершению.

Она встала с постели раньше обычного.

Заварила чай. Обжигаясь им, глотала терпкую жидкость, пытаясь проснуться. Размышляла, что лучше: поспать еще, так как Она совершенно не выспалась, или прийти на работу и сделать некоторые накопившееся дела спокойно, пока еще никого не было. Конечно, Она любила просыпаться перед рассветом, но в выходные – чтобы часов в восемь нырнуть под одеяло обратно и выспаться. В рабочие дни – ранее пробуждение грозило раздражением, ознобом и усталостью на целый день. Допив чай и решив, что второе все-таки лучше, Она оделась и выскочила из дома. Из дома Она вылетала всегда быстро, обратно пропорционально тому, как вползала туда вечерами. Почему Ей стало некомфортно рядом с мужем, которого Она когда-то выбрала и с которым прожила больше десятка лет – Она не понимала.

На улице было хорошо: безветренно, но зябко. Она пошарила в карманах, где денег почти не оказалось, тут же почувствовала себя очень несчастной. Когда не было денег на такси, Она чувствовала себя очень бедно. И чем холоднее было на улице, тем беднее и несчастнее Она себя чувствовала. Для Нее это почему-то было связано.

Пришлось идти на остановку.

«Надо купить штемпельную краску», – вспомнила Она, пересчитывая на ходу мелочь: на краску денег оказалось достаточно. Она свернула во дворы, раздумывая о том, работает ли уже киоск «Союзпечать», и заодно о том, как хорошо было бы, если бы вся торговля осуществлялась круглосуточно.

Ее мысли внезапно остановились, к щекам прилил жар, а дыхание стало причинять неудобства. Впереди шел он – тот мужчина, которого Она видела у светофора.

Она замедлила шаг.

Как Она узнала его со спины, было необъяснимо. Она бездумно пошла за ним, не увеличивая и не уменьшая расстояние между ними, напрочь позабыв о краске, о работе, о холоде и обо всем на свете…

Семеныч двигался вперед по безлюдной улице и прислушивался к появившемуся звуку позади себя. Кто-то шел точно за ним, в такт его шагам. Иногда сбиваясь, но опять упрямо восстанавливаясь в ритме шагов Семеныча.

Напоминание того, как Катенок бежала рядом, пронзило разум вспышкой, и Семеныч резко остановился.

Обернулся.

Перед ним стояла Она.

Они обрадовались и улыбнулись, не зная, что говорить.

Они узнали друг друга так, как узнают в тяжелом сумрачном сне, когда тусклые тени мечутся и совершают хаотичные действия. И среди этих размытых теней ты внезапно обнаруживаешь себя.

У Нее потемнело в глазах, а Семеныч услышал песню сирены из своего недавнего сна. Их сердца запульсировали одновременно и стали входить в резонанс, а после стремительная и упругая волна неведомой энергии пронзила пространство, желая разъединить Ее и Семеныча.

…Но было поздно. Это ничего не изменило. В мире стало лучше.

Они уже увидели друг друга.

Они только сейчас поняли, что находятся рядом с тем же самым перекрестком. Второй раз. Обоим на миг подумалось, что они и не прекращали после первой встречи думать друг о друге. То есть, еще не встретившись, они уже не расставались…

Пришлось напряженно выискивать тему для беседы, чтобы не улыбаться друг другу, как идиоты. Дальше пошли рядом. Они что-то говорили, сами не понимая, что именно – от волнения так бывает, когда говоришь и не понимаешь того, о чем говоришь; когда слышишь, и не понимаешь смысл услышанного.

Их мысли, занятые друг другом, блуждали, громоздились и падали, рассыпавшись…

«У нее обручальное кольцо на пальце», – отмечает Семеныч.

«У него улыбка замечательная, и стоит ему посмотреть на меня, как она тут же появляется: застенчивая, нежная, извиняющаяся улыбка», – отворачивается Она.

«Она смотрит исподлобья, а если исхитриться и взглянуть Ей в глаза, то все меняется. Как будто открывается неведомая бездна», – думает он.

«Смотрит как странно. Как будто пытается заглянуть в глаза снизу», – Она нарочно опускает взгляд.

«Какая милая», – наблюдает за Ней Семеныч.

«Какой же он красивый», – Она любуется его очертаниями лица. Кажется, ни добавить, ни убавить – нельзя. Все пропорционально и совершенно в его внешности. И фигуре.

«Как будто маленькая, и в то же время, взрослая. Ее так хочется потрогать и обнять, погладить и успокоить», – еле сдерживается Семеныч.

«Какой нежный взгляд у него. Если он так смотрит на всех женщин, они должны быть сражены, побеждены… Короче, они должны сдаться», – Она улыбается своим мыслям и ему.

«А улыбка меняет ее полностью. Делает другой. Преображает. Улыбка превращает ее в сирену», – Семеныч невольно вытаскивает руку из кармана, и тут же его ладонь оплетается Ее пальцами. У него замирает сердце. Прикосновения Ее кожи сводят его с ума…

Незаметно они дошли до его машины. Семеныч завел двигатель, чтобы прогреть салон. Они сидели и смотрели друг на друга. О чем-то говорили. Она снова невзначай коснулась его рук, и несмело взяла их в свои.

Он вздрогнул и посмотрел на Ее руки, перебирающие его пальцы. Она будто сильно увлеклась этим действием, изредка поглядывая на него. Семеныч говорил и говорил без остановки – всю чушь и все, что приходило в голову – лишь бы только Она не бросала его руки и искоса посматривала на него со слабой смущенной улыбкой на Ее удивительно прекрасном лице. Как будто его ладони, его пальцы отвечали Ей на задаваемые Ею вопросы. Как будто они беседовали между собой, оставляя Семеныча немым свидетелем этой беседы…

«Какой классный мужчина, – подумала Она, глядя вслед уезжающей машине, и тут же горько усмехнулась: – А до работы не подвез. Да мало ли их было, классных и не очень. Все одно: чуть хуже, чуть лучше. Ни к чему мне это все. Надоело! Ну их всех к черту! Даже не представился по-человечески. Семеныч. Что за дурацкое прозвище?! И абсолютно не заметил, что я в ответ не назвала своего имени! Телефон не спросил, о следующей встрече не договорился. Странный какой-то. А, может, и к лучшему?»