- Денис Иванович, ваша дочь, ей лучше. Но учтите, это обманчивое улучшение, ее жизненные силы очень слабы, старайтесь выполнять все её капризы, не удивляйтесь никаким причудам, балуйте. И всё будет хорошо. У нее частичная потеря памяти, так бывает, когда поврежден мозг. Будьте терпеливы, объясняйте ей привычные вещи. Да да не удивляйтесь, одному моему пациенту после удара по голове пришлось заново учиться писать...
Линочка, возлежа на своей надо сказать очень удобной кроватке, слышала каждое слово, и мотала на ус. Неплохо, очень неплохо все получается, все странности будут списаны на больную голову, туда-же можно приписать необычные знания и способности, которые кстати сохранились, после небольшой ревизии потрёпанная память выдала требуемые химические формулы, и стихотворение А.С. Пушкина о зимнем утре. Далее инспекцию своих несчастных мозгов девушка проводить не стала. Пока. Вслед за Лукерьей в комнату одновременно протиснулись пихаясь животами доктор Густва, и папенька Денис Иванович. И заговорили разом все:
- вот вам зеркальце, барыня
- как ты доченька? Хорошо ли тебе?
- Эвелина Денисовна, я должен вас осмотреть.
- Да хорошо - ответила девушка всем одновременно, и про себя улыбнулась, там, у себя дома она любила так отвечать на смски мамы и бабушки, сразу обоим, на разные вопросы одинаково. Приняла зеркало из рук Лукерьи, осмотрела, красивая инкрустация оправы, а зеркало то само не очень, ну да, сейчас тут делают зеркала нанося смесь ртути и олова. И непривычно бедненькое изображение в зеркальце... Так, а кладовочка то знаний оказывается и ничего! Лина, так ей больше понравилось, ну не дите же она, чтобы Линочкой звали, Лина отчетливо вспомнила: методика серебрения по Некрасову, с помощью глюкозы. Ощущение было такое, как будто сверху на голову упал увесистый книжный том. Резко заболела голова, и в довесок в этой многострадальной голове всплыла еще формула глюкозы. Последней мыслью было - "я неплохо знаю химию"
В комнате опять начался переполох, Денис Иванович орал что нельзя волновать Линочку, и ей нужен покой, няня причитала, что вот они, эти зерцала, явно от беса, доктор спокойно отвечал, что больная просто слишком слаба, и ей требуется куриный бульон, желательно из молодого цыплёнка, дворовая девушка вопрошала что делать с простынями, которые она принесла, вторая девка тащила поднос уставленный чем угодно, только не бульоном, Лукерья шипела что та дура не то притащила, девушки переглянулись обе - и кто из них та дура? Вошёл Яков, и чинно отряхивая шапку доложил, что Петр Семенович отбыли, мыльня затоплена, а Глашка готовит лекарю комнату. Все стихли. Всё-таки разумный мужик этот Яков, и голос у него как труба иерихонская, в дверь просунулась белокурая вихрастая голова Егорки, специалиста по объезженною домашней скотины, и тут же была ухвачена за ухо, ну вот был у него такой талант, попадать всегда под горячую руку.
12 мая 1720 года Санкт Петербург, Летняя Резиденция Петра l
Чадит свечка, стол заваленный бумагами пожилой, уставший человек, крупные мозолистые руки, темные глаза на выкате, тёмные волосы. Государь всея Руси. Первый император. Первый реформатор. Могущественный, жестокий, вспыльчивый, нетерпеливый. Петр Алексеевич Романов?.. Или Густав Малер, немецкий рабочий, семьянин, трудяга и просто хороший парень?.. Ведь здесь, в России он прожил больше чем в своей прежней жизни. 40 лет. Но воспоминания все равно периодически подступали к горлу: жена Марта, полненькая, беззаботная птичка Марта, карапуз Густав Младший. Его так и называли в семье, Густав Младший, не давая никаких милых домашних прозвищ. Мужчина потер лицо руками, словно пытаясь стереть нахлынувшее прошлое. Вспомнилась другая Марта, последняя любовь, внешне очень напоминавшая потерянную во временной петле жену. Предательница. Все они предательницы. Все хотят сладкой беззаботной жизни, развлечений, и что-то отложить на потом... Потом, это когда его, благодетеля, черти уволокут в ад. Именно так пророчила и несчастная Евдокия, и раскрытая во лжи и обмане Анна. И что им не так было???
В начале своего пути, когда только он ощутил и осознал себя в новом теле, тридцатилетний мужчина, в теле десятилетнего ребенка было все безразлично, почему-то быстро и четко пришло осознание что это не он, не его тело, не его страна, и даже не его время. Было безразлично, потому что что и чем он жил, чем дорожил и к чему стремился внезапно оборвал промышленный пресс в несколько тонн весом. Оборвал жизнь. Ту жизнь. А другая ему была не нужна. Потом надо было выжить. Просто выжить, почему-то очень не хотелось умирать, почему-то очень дорога стала ему сразу эта черноволосая женщина с одутловатым лицом, и черными глазами на выкате Наталья Нарышкина. Мама. Мама, которой у Густава никогда не было, и первый порыв к жизни был именно ради нее. Как он понял очень быстро если его не будет, её, эту любящую его женщину, маму, матушку как здесь говорили, просто убьют. Безжалостно и жестоко. И он решил бороться, бороться за жизнь для неё и для себя... Потом появился Алексашка, потешные полки, Лефорт. Потом пришло осознание собственной значимости и власти. А потом пришла она, Анна. Его первая любовь в этом мире.
В немецкую слободу Густав стремился, как только узнал о её существовании, ностальгия по соотечественникам, по привычному укладу жизни давала себя знать все сильнее. Да они его использовали, эти хитрые немецкие горожане, да и черт с ними, зато его душа отдыхала, и он набирался сил для новых свершений. Так хотелось успеть, так торопился внедрить что-то новое, порой насаждая силой, так как не было сил и терпения ждать, когда новшества укоренятся на неподвижном русском сознании. Густав искренне стал Петром, искренне полюбил этот народ, и эту страну, но где-то очень - очень глубоко в душе был Густав. Чуть-чуть.
Дверь даже не скрипнула, только сквознячком потянуло, и вот, пожалуйте, Александр Данилович собственной самодовольной персоной. Этот проныра и баловень судьбы умудрялся всегда быть в прекрасном расположении духа, имел очень хороший аппетит, причем не только к кулинарным шедеврам, и всегда знал где что плохо лежит.
Меньшиков примостился прямо на столе, аккуратно подвинув мешавшие фельдмаршальской упитанной заднице бумаги, и подобострастно заглянул в глаза государю. И как умудряется шельмец, жаль что хвоста нет, заискивающе вилять нечем, для полноты картины. Любопытно, чует кошка, чье мясо съела? Или как обычно уверен в своей фартовости?
- ну что, Алексашка, как тебе Холмогорская усадьба?
- Какая усадьба, Мин Херц? - Меньшиков невинно захлопал глазами, вот умеет же пройдоха затронуть слабые струны царской души, и ведь было время покупался великий государь.
- Усадьба, сердешный, усадьба в Холмогорах, наследники купца Лядовского, которые судились - рядились из-за наследства, да наследство как то в казну ушло... но не дошло видать наследство до казны, почему-то приписано было к твоим землям, друг мой... Наследнички в недоумении - проговаривая всё это, "сердце" Александра Даниловича потянулся за тростью, с которой был неразлучен, и с которой очень хорошо по видимому был знаком Меньшиков. Последний с удивительным для его возраста и комплекции проворством, тоже вероятно, выработанным опытом, быстро нырнул под массивный стол, на котором гордо восседал минуту назад. И уже из под стола донеслось
- Государь, Государь не губи, врут, врут люди! Сами, сами, черти всучили эту усадьбу, чтоб помог рассудить наследство!!!
- Ах! Да ты у нас третейский судья! - старательно шуровал палкой под столом, но видно хитрый главнокомандующий владел секретами магов и шаманов, и умел сжиматься до размеров полевой мыши - достать его никак не получалось. - Да ты у нас самый честный радетель за обиженных и гонимых!!!
- Да какие обиженные и обездоленные государь! Да это дармоеды и пьяницы и моты, государь, все наследство промотали по кабакам да в карты! Неучи неграмотные! Ты сам давеча указ подписывал, чтобы дескать забирать именье у тех, кто его в запустенье приводит! - быстро тараторил Меньшиков.
