Его берегом. Оплотом. Надеждой. Вдохновением.

В вечер встречи, когда кровь в нем кипела только от одного лишь ее прикосновения, он с трудом сдерживался, чтобы не напугать Катю, не сделать ничего лишнего, хотя каких усилий ему это стоило! В какой-то момент, когда она целовала его на улице, на лавочке, он специально оцарапал незаметно ладонь до крови об острый край скамьи. Потому что знал – еще чуть-чуть и он просто не сможет остановиться, а Катя, кажется, не понимает его состояния. Не чувствует, как напряжена в его теле каждая мышца.

А в номере она сама захотела этого – потянулась к нему уверенно, без сомнения в глазах. По крайней мере, так казалось Антону. А еще ему казалось, что она не жалела. Он уж точно не жалел.

Царапины на его плечах заживали долго. Их увидел Келла – и, все поняв, стал хохотать и подкалывать, и они бы, наверное, точно подрались, если бы не вовремя подоспевший Андрей. Антон и не думал, что Катя может так – самозабвенно, не понимая, что ее ногти оставляют на его спине следы, отдаваться чувствам. Ее неопытность сначала умиляла его, потом стала забавлять, затем – заводить. Что было в Кате такого, что от нее сносило крышу, парень сначала не понимал. Нежность? Наивность? Искренность? Принятие его, каким бы он ни был? Химия? Надежность?

Наверное, все вместе. И уже потом он понял – она не просто принимала его, она давала ему возможность быть собой – любым. Она была его лакмусовой бумагой. Индикатором его настроения. Музой.

И она давала ему силы и вдохновение.

Была загадкой, которую он до сих пор в полной мере не разгадал.

Антон в равной степени чувствовал желание владеть и желание, чтобы владели им.

Они были наравне. Он и она. Уравновешивали друг друга – как две противоположности.

Однако то, что омрачало музыканта, было даже не расстоянием – оно не помеха, а люди – они способны на многое. Катя не знала, но с того самого момента, как Антон улетел в Берлин, Алина доставала его – звонками, сообщениями, приезжала даже как-то раз – вроде бы к брату, но ни на шаг не отходила от Тропинина. То флиртовала, то приставала, едва ли не предлагала себя, то вдруг пыталась острить и посылать его, становясь в присутствии бывшего просто сумасшедшей сукой. Антон смотрел на нее и думал отстраненно – а почему он вообще ее любил? Или она так изменилась, и от той дерзкой девчонки со звонким смехом, с которой он впервые попробовал все, что обычно пробуют подростки, ничего не осталось? Осталась высокомерная стерва, привыкшая подчинять и топтать?

Если сначала встречи с вернувшейся из Лондона Алиной были болезненны – из-за совместного прошлого, которое трудно было забыть, и Антон даже сомневался в своих намерениях, – то потом, после ее выходки с Катей, точно понял – прошло. Отступило. Вилку вытащили, рваный шрам остался, но больше не болит.

Забыто.

С Алиной смог совладать только Арин, который заставил ее уехать домой. И Антон был ему благодарен. Друг, казалось, прекрасно понимал его состояние, но отношения между ними все еще были с отстраненным холодком, который оба не знали как преодолеть. Рэн говорил, что им нужно вместе напиться и весело загулять, однако Антон был сосредоточен на работе.

Вторым человеком, который его беспокоил, был Кезон. Тот, кем он восхищался и кого ненавидел одновременно. Увидеть его рядом с Катей было неожиданно.

Как выстрел в сердце – в упор. Какого черта? Какого черта ему понадобилось от его девушки?

Это был он. Это точно был он, и Катя рассказала потом, смеясь, как они с Нинкой познакомились с Кезоном – музыкантом из легендарной группы «Красные Лорды», который оказался их соотечественником. Невероятное совпадение.

Антон в совпадения не верил.

А теперь он пытается общаться с Катей по телефону – она уже успела рассказать ему, как они перекидывались сообщениями. Невинно, без намека на флирт, но все же Антону не нравилось, что его подруге написывает тот, кому до сих пор охота начистить задницу.

Кто из них отправил сообщение Кате?

Алина или?..

Или он слишком мнителен?

Но ведь кто-то присылал ему фото: сначала с байкером, который оказался девушкой, затем снимки Кати с Кезоном, который, прячась, гулял с ней по Москве.

А еще была фотография, где она сидела у него на коленях.

Видя эту чудесную картину, Антон разбил стоящую рядом ни в чем не повинную бутылку пива, принадлежащую Келле. Просто с размаху кинул ее в стену. И с тихим рычанием смахнул все со стола в приступе ярости. Келла так обалдел, что даже не стал качать права и возмущаться. Только взял из холодильника новую бутылку и посоветовал пройти лечение в психиатрическом диспансере.

Потом, конечно, Антон успокоился. Стал анализировать. Пытаться понять.

Было ясно, что кто-то специально пытается набрать компромат на Катю. Хочет, чтобы он бросил ее.

Кто?

Кезон или?..

В дверь постучались, и Антон нехотя открыл замок.

– От кого запираешься? – спросил Арин, заходя в комнату. В руке его была чашка с горячим душистым чаем – Арин всегда мерз. Он был одет просто – джинсы и футболка, впрочем, как и Антон. И не скажешь, что они – музыканты.

– Келла, – ответил фронтмен группы «На краю», и его друг и коллега кивнул – за то недолгое время, пока они жили, все свободное время проводя то в репетиционном зале, то в студии, Келла успел всех достать. Он умудрился подраться с Рэном и перессориться со всеми, включая даже миролюбивого Фила, однако отходил горячий барабанщик быстро. И уже через час Келла дружески обнимал Рэна за плечо, разглагольствуя, как бы здорово было пойти сейчас в бар и пропустить пару-тройку кружек здешнего пива, а Рэн только молчал и злобно светил свежеполученным фонарем под глазом. Он так быстро не отходил и злился на синеволосого недели две и даже в отместку намудрил что-то с его барабанами. Правда, из-за этого у них не получилось записать одну важную партию для песни, которая в качестве сингла должна была в скором времени появиться в сети, и весь состав НК пал жертвой праведного гнева звукорежиссера, продюсера и еще доброго десятка человек.

– Что случилось? – спросил Арин.

– Вопрос. Ты знаешь об этом что-нибудь? – Антон показал другу предусмотрительно сделанный скрин Катиного экрана.

Кажется, гитарист, едва пробежав зелеными цепкими глазами по электронному письму от человека с мейлом Баба-Яга против, все понял.

– Я поговорю с ней, – твердо сказал он.

– Поговори, – медленно кивнул Антон.

Арин вышел, забыв, что хотел сказать.

Любовь вдохновляет.

Любовь прекрасна и упоительна.

У любви тысячи ликов и миллионы оттенков.

А моя выглядела устрашающе – алые хищные глаза, серебряные волосы, белоснежная кожа с черными провалами на щеках и щелью вместо рта. И у нее были симпатичные рожки, что, впрочем, моей виной не было ни в коей мере.

Любовь, поставив ногу на комбик, кричала слова о ненависти, разрухе и новом тысячелетии, где править будут живые мертвецы, а мне с трудом удавалось сдерживать умилительную улыбку.

Моя любовь была прекрасна. Музыкально одарена. И артистична.

Какая же она у меня чудесная и неоднозначная!

Просто беги, куда глаза глядят, размахивая руками в стороны. Подальше от нее!

Я смотрела любительскую запись с выступления «На краю» в одном из клубов Берлина, посвященную Хэллоуину. Именно по этой причине музыканты выглядели более устрашающе, чем обычно: все, кроме Кея, были в откровенно уродливых масках цвета детской неожиданности, а он, видите ли, заявил, что в маске ему петь неудобно, поэтому над ним славно поработал гример. Если бы я столкнулась с человеком, на лице которого была такая славная боевая раскраска, особенно если бы это произошло в темном переулочке, я бы унеслась прочь на сверхзвуковой скорости, вопя, как сирена.

С одеждой, впрочем, тоже был непорядок – гитаристы облачились в длинные инквизиторские балахоны цвета засохшей крови, барабанщик сидел с голым торсом, на котором блестели капельки пота – так яро он отбивал ритм, явно кайфуя от собственной музыки. А Кейтон щеголял в сложном костюме с явными военно-милитаристическими мотивами, с эполетами, цепями, в высоких сапогах и с черной повязкой на руке, на которой скалилась чья-то морда.