Когда мой видеоролик смотрели члены комиссии и набившиеся в зал студенты, стояла мертвая тишина. Я знала, что потом буду привлечена к суду, что я больше никогда не смогу бывать в прошлом, но я сидела с сухими глазами и вспоминала, как Эдвард спрашивал:

– Но если ты можешь..?

И я отвечала ему:

– Ты должен.

Фильм закончился. Возникла пауза. Я зажмурилась, не желая видеть ничьих осуждающих лиц, и вдруг безумно знакомый бархатистый голос произнес:

– Как вы можете видеть, это еще одно независимое доказательство моей теории вмешательства. Мы все неверно понимали утверждения Хампе: «История не терпит сослагательного наклонения». Как бы мы ни пытались вмешаться в прошлое, оно выстраивает свою структуру независимо от наших действий. Если человеку суждено погибнуть, он погибнет. Если ему суждено выжить, как бы он не стремился умереть, он выживет. Если человек остается в прошлом, значит ему это предначертано. Если ему суждено встретить кого-то…

Я сидела, боясь пошевелиться, боясь вздохнуть. Я слушала голос и боялась повернуться. Боялась, что едва я открою глаза, фантом рассеется, и я снова наткнусь на пустоту, как при просмотре моих видео. Но на этих словах я не выдержала, вскочила и, наконец, посмотрела на того, кто произносил эту речь.

– … вы встретите. И неважно, в каком времени, в каком пространстве и в какой точке континуума это произойдет. Как ни печально сознавать, но мы всего лишь пешки Судьбы. Или, если хотите, Времени. Оно плетет свою временну́ю ткань, невзирая на наши желания и помыслы, на наши поступки или отказы от них. Но именно так мы можем оставаться людьми. Невзирая ни на что мы должны делать то, что должны.

Эдвард с задних рядов начал спускаться к трибуне.

В зале поднялся невообразимый шум. Люди начали спорить, одни (кажется, физики–временщики) начали доказывать необходимость вмешательства во временную ткань ради изучения структуры времени, другие им отвечали, что раз наше вмешательство не имеет смысла, то и не стоит ничего трогать. А Эдвард подошел ко мне и, взяв за руку, повел прочь из зала. Мы вышли в коридор, и он прижал меня к себе, уткнувшись подбородком мне в макушку, и так мы стояли и молчали, просто радуясь, что можем это делать – прикасаться друг к другу.

В зале что-то грохнуло, видимо, кто-то уронил стул, Эдвард вздрогнул и напрягся, скорей всего по привычке реагировать на резкие звуки. А потом улыбнулся и посмотрел на меня:

– Поздравляю! Твоя дипломная работа произвела фурор.

А я спросила его:

– Ты еще тогда понял, кто я?

– Сначала, когда ты решила со мной познакомиться, нет. Я принял тебя за девушку девятнадцатого века. К слову, ты очень хорошо вживаешься в образ. Я знаю, что постоянно путаю речь, да и вообще часто веду себя не соответствующе эпохе. Физиков особо и не учат этому. А ты была такой настоящей девушкой девятнадцатого века, только очень решительной. – Эдвард улыбнулся. – Мне это в тебе нравилось, напоминало современных мне девушек. И я так хотел оградить тебя от гибели, так что успокоился только когда посадил тебя в Мемфисе в повозку и отправил подальше от парохода. А когда я увидел тебя на палубе после взрыва, у меня чуть разрыв сердца не случился. Что ты одна из наших, до меня дошло, только когда ты вытащила спасательный жилет.

– Почему ты не сказал, что ты временщик?

– Я боялся, что ты начнешь меня искать сквозь время. Или выдашь мое местонахождение, и меня найдут через прямой контакт.

– Ты заставил меня думать, что даже если ты остался жив, мы все равно не сможем быть вместе, потому что из разного времени, – воскликнула я. – А потом я думала, что ты умер!

– Я же пообещал, что найду тебя! – он обнял меня и, прежде чем поцеловать, сказал: – Я нашел тебя, я сдержал слово. Я обещал тебе, что мы обязательно встретимся, пусть и через много лет. Ты верила мне?

– Через много веков, – поправила я. – Но я верила! Я верила…

<p>

 </p>