Дверь скрипит, кто-то шумно пробирается внутрь. Рамси поднимает и щурит глаза. Неожиданно Уолда. Теребит толстыми пальцами платок, оглядывается, ойкает, когда замечает пасынка.
– А я-то думала, здесь никого не будет, – простодушно говорит она, заправляя под платок выпавшую светлую кудряшку. Рамси молчит и утыкается обратно в книгу. Раз Фрей, два Фрей, три Фрей… – Я хотела побыть одна, – еще мнется чуток.
– Мне уйти… матушка? – спрашивает Рамси, забыв сперва добавить вежливости в голос: Уолда почти его ровесница, и Рамси часто забывает прибавлять все эти "матушка", "миледи" и прочую лордову хренотень. Да уж, хотя Рамси и нравится быть лордом, хочется быть лордом, есть неудобные вещи. Сотни вещей, о которых невозможно помнить. Особенно когда память занимают бесполезные имена.
– Нет-нет, – Уолда машет головой, и жидкая кудряшка опять выбивается из-под платка. – Ты мне совсем не мешаешь. Просто эти… – она хихикает, – девицы, которых взял твой отец мне в услужение… везде ходят за мной. "Леди Уолда, наденьте плащ", "леди Уолда, не запачкайте сапожек", "леди Уолда, не налегайте так на пирожные"… Нет, сначала мне это даже нравилось, я-то выросла среди стольких сестер да братьев, за мной никто с горшком и гребешком не бегал. Но потом… – она неловко мнет платок. – Не говори этого лорду Русе. Пожалуйста. Я знаю, он очень старается для меня, и это подарок, а я так его не ценю…
– Я не скажу, матушка, – губы Рамси трогает слабая улыбка. Оказывается, даже с этой жирной свиньей у него может быть что-то общее. Одиночество. Тяжкая жажда одиночества.
Уолда еще стоит, поглядывая по сторонам и, видимо, чувствуя себя неуютно. Потом вдруг садится на стул напротив.
– А что ты читаешь? – она спрашивает, расправляя юбки на коленях, и уже немного раздражает.
– Книгу, – коротко отвечает Рамси. Но вопросительный взгляд Уолды никак не дает сосредоточиться, и он отвечает подробнее: – Отец хочет, чтобы я знал всех наших вассалов и союзников поименно и чем они славны, – он не говорит, зачем Русе этого хочет, но все и так прозрачно. И хоть Уолда глупа сама по себе, все же у нее достаточно ума, чтобы тоже не касаться этой темы. Она еще теребит платок и потом несмело высказывается, показывая толстой рукой:
– Там на странице герб моей семьи… ты тоже не можешь запомнить их всех? – она снова глупо хихикает. Рамси поднимает на нее непонимающий взгляд. – Знаешь, даже сами Фреи путаются друг в друге, куда уж остальным, – поясняет Уолда. – Но я-то со всеми дядьями и тетками росла. И если хочешь, – она наклоняется ближе к Рамси, – могу помочь тебе их всех запомнить, и об этом лорду Русе мы тоже ничего не скажем, – ее водянистые глаза пусты, и от нее пахнет сладким пирогом. Рамси задумчиво оценивает предложение и кивает.
– Пожалуй, это звучит хорошо, матушка.
Уолда расцветает на глазах, и Рамси внимательно следит за меняющимся выражением ее лица. Он так и не решил, насколько она глупа. Глупее очень и очень многих, но где-то в глубине водянистых глаз есть маленькая хитринка, которой Рамси не понимает. Это не беспокоит его, но сейчас он осознает, что не может с уверенностью сказать, о чем думает Толстая Уолда.
"Неважно. Я все равно убью каждого жирненького порося, которым ты соберешься разродиться, раньше, чем он выберется из поросячьей колыбели".
Уолда садится ближе и придвигает к себе книгу с именами своей семьи. Она бросает короткий взгляд на Рамси, и тень неестественно приязненной улыбки застывает в ее пустых глазах.
"Я убью тебя, если ты хоть одним пальцем тронешь волосы на головке моего сына. Сына моего лорда. Я убью тебя".
Они читают родовую книгу Фреев, и Уолда часто высоко смеется, когда Рамси ругается сквозь зубы, путая одного ее дядьку с другим. В общем-то, они довольно неплохо проводят время.
День тридцать пятый.
– Ответишь мне после собрания, – походя говорит Русе за общим завтраком. – Неделя уже прошла, надеюсь, ты выучил все, что я тебе сказал.
– Да, отец, – кивает Рамси. Пальцы выпачканы мясным жиром и медом, он обгрызает куропаткину ногу и не проявляет никаких эмоций. Русе тоже больше ничего не говорит, разламывая кроличью лапку и вытягивая кровавый сок жестким ртом.
</p>
<p align="center" style="box-sizing: border-box; max-height: 1e+06px; margin: 0px; color: rgb(0, 0, 0); font-family: Verdana, "Open Sans", sans-serif; font-size: 16px; background-color: rgb(246, 236, 218);">
–</p>
<p>
Рамси, в одной рубахе и легких бриджах, сверяется с захваченной из библиотеки книгой последний раз. Он и так помнит имя каждого живого и мертвого северянина, каждого живого и мертвого железнорожденного, каждого человека Долины и Речных земель, даже Фреев, спасибо Уолде. Но одна ошибка перед отцом может перечеркнуть эти знания. Рамси не любит ошибаться.
Но когда Русе заходит, Рамси куда интереснее собачья цепь-удавка на его поясе, чем легкое осуждение в брошенном на убранную книгу взгляде.
– Начинай, – без предисловий говорит Русе и снимает удавку, кладет на стол.
Русе раздевается под внимательным взглядом Рамси, пока тот на память перечисляет имена, даты и события. Иногда Русе спрашивает что-то, и Рамси послушно и верно отвечает. Расходится стяжка грязно-розового плаща, и тот падает к маленьким ступням. Русе неспешно, смотря в никуда, расцепляет крючки на дублете из отделанной мехом черной кожи, с кольчужными рукавами и розовой шелковой подкладкой, развязывает шнурки. Снимает ремни и кинжальную перевязь, стягивает через голову рубаху, оставаясь в одних узких бриджах и сапогах. Садится на сыновнюю постель и слушает, по одному стягивая сапоги и развязывая шнуровку бриджей. Машинально проводит рукой по худой безволосой груди, сидя голым, смотря куда-то сквозь промороженное оконце, пока Рамси говорит и говорит, не сбиваясь.
Рамси смотрит на отца, и холодный сквозняк от оконца до двери перестает чувствоваться. Русе раздевается так спокойно и размеренно, что кажется, будто он собирается принять ванну, а не взять собственного сына в рот. Отец выглядит уставшим, даже немного изможденным, Рамси может увидеть пару проступающих под гладкой кожей ребер и еще больше идущей по лобку седины, паучьей сеткой вьющейся вокруг маленького члена. Кажется, Рамси сбивается от мысли об этой седине, потому что Русе смотрит на него искоса, с каким-то слабым-слабым недовольством. Потому что он должен, не сбиваясь и не совершая ошибок, перечислять семейства, а не думать о том, как собственный член натягивает штанину холщовых бриджей.
