Но Цицеро знает, что всегда делал Тиерсен, когда ему было плохо. И наклоняется. Трется носом о щеку. И целует. И это очень… чисто. Есть люди, которые считают, что если кто-то убил больше сотни человек, в нем не остается ничего чистого. Есть люди, которые считают, что для того, чтобы не осталось ничего чистого, достаточно убить только раз или даже раз крупно солгать. Есть люди. А есть Цицеро. Он не чувствует себя чистым, уже давно нет, и на нем слишком много грехов, но касания его губ сейчас так же невинны, как протягивание руки Марией Магдалиной, и разница лишь в том, что его Мессия не запрещает прикасаться к себе*. Напротив, Тиерсен сам приникает к его рту едва приоткрытыми губами. И тянет за волосы, прижимается грудью, подается бедрами вверх. Ему очень хочется почувствовать отзывчивость чужого тела сейчас. И Цицеро – отзывчивый, конечно, отзывчивый – ложится на него, переплетая ноги, скользя пальцами за уши, по совсем коротким волосам, которые Тиерсен опять недавно подровнял машинкой. Такие даже не сожмешь в пальцах, но это и не нужно. И золото взгляда – в глубокую черноту. Изогнутые губы – к щетинистому подбородку. Грубые пальцы – по линиям морщин. И сердце – наискось от сердца, так глубоко бьется.

Они переворачиваются на бок, и Тиерсен тяжело выдыхает, прикрывая глаза. Кажется, он уже готов уснуть, и они лежат так довольно долго, не размыкая объятий, и Цицеро поглаживает кончиками пальцев его затылок, успокаивая. Он ничего не может дать больше сейчас, но это хоть что-то. Тиерсен дышит еще немного неровно, и мышцы лица у него легонько напряжены. Цицеро прижимается к нему, ему холодно от раскрытого окна, и он греется в теплых руках, и сегодня ему чуть стыдно за это. И еще кое за что. Сейчас это еще более неуместно, чем когда-либо, чем на сцене или в церкви. Но Цицеро не может ничего с этим сделать и мучительно краснеет, когда чувствует, как его невыносимо твердый член сочится смазкой и – о Боже – как ему хочется Тиерсена сейчас. Цицеро начинает повторять про себя французские стихи из своих учебников – и это совсем невозможно, когда он так тесно упирается влажной головкой в живот Тиерсена – и пытается осторожно отодвинуться. Но Тиерсен открывает глаза: конечно, он не мог не почувствовать. Цицеро краснеет сильнее, пусть в темноте этого и не видно, и прижимает член к собственному животу ладонью, пребольно кусая губу.

– Спи, Тиер, – шепчет тихо, но Тиерсен только мягко опускает руки ему на поясницу и тянет обратно, и Цицеро утыкается носом ему в шею. Тиерсен отводит его ладонь и гладит член пальцами, и Цицеро, слабо простонав, чувствует, как только подтекает еще смазка от этого, и это так стыдно.

– Хочешь? – Тиерсен спрашивает, и Цицеро снова стонет. Как будто он не знает, не чувствует сейчас! – Ты весь течешь, – Тиерсен улыбается тихо. – Иди сюда, – переворачивается на спину, давая Цицеро лечь сверху. И маленький итальянец не хочет, не может отказаться и чуть сплевывает на пальцы, поглаживая Тиерсена между ягодиц. И сразу вталкивается, придерживая член рукой, и Тиерсен сам двигается, помогая войти глубже, обнимая Цицеро руками и ногами, и тот кусает его шею, чтобы не закричать.

Цицеро хорошо понимает, как сильно ему хочется сейчас и как быстро он кончит, и поэтому говорит сбивчиво, войдя до конца и с трудом остановившись:

– У вас есть… это называется красиво… la petite mort**, – он говорит это на французском, и Тиерсен негромко смеется от того, как забавно звучит его итальянский акцент.

– У тебя опять неправильное “р”, – мягко говорит он и удивляется тому, как вообще может серьезно говорить об этом сейчас. – Попробуй еще. Mort, – его горловое “р”, конечно, безупречно, даже в эту секунду, когда гортань немного сводит.

– Mort, – согласно повторяет Цицеро, начиная неторопливо двигаться, и это все равно звучит смешно. – Смерть. Тебе нужно умереть, Тиер.

– И ты убьешь меня? – спрашивает Тиерсен. Как в тот день. Только совсем не серьезно, подаваясь бедрами навстречу.

– Думаю, да, – Цицеро смеется и ускоряет темп, и Тиерсен слабо стонет под ним.

– О Боже, Цицеро… – Тиерсен глубоко вздыхает, когда маленький итальянец закидывает одну его ногу себе на плечо, входя еще глубже. Ладонь у него горячая и влажная, и Тиерсен чувствует ее на своем бедре так четко. Он сильно сжимает плечо Цицеро и запрокидывает голову, весь выгибаясь. И маленький итальянец шепчет:

– Хороший Тиер… Хороший мальчик, – и Тиерсен не злится, хотя когда-то он клялся себе, что шею свернет тому, кто назовет его хорошим мальчиком. Но Цицеро много старше его, и именно сейчас это чувствуется больше, чем когда-либо. Цицеро гладит его по волосам, сбиваясь, кусая нижнюю губу, он не может долго сдерживаться, когда Тиерсен так стискивает его член, и хрипло выдыхает, наклоняясь, сжимая ладонью остриженный затылок. Маленький итальянец целует своего избранного мальчика, как никого другого, быстро двигая бедрами, и кончает в него с протяжным стоном, не сдерживая частое дыхание, упираясь лбом в лоб. Но Тиерсен неразборчиво стонет – губы у него мокрые от их слюны, а глаза закрыты, – хватая Цицеро за спину, и тот не может тратить слишком много времени на собственное удовольствие – его Избранный еще не кончил. Цицеро оттягивает его губу зубами, двигает бедрами назад и вталкивает в него пальцы взамен члена, чувствуя, как хлюпает под ними его же сперма.

– Пожалуйста… – выдыхает Тиерсен. “Пожалуйста, я очень не хочу сходить с ума”. Он дышит часто и тяжело, и Цицеро щиплет пальцами его сосок, быстро двигая другой рукой, и тут же приникает к нему губами, опуская ладонь на почти болезненно поднятый член. И Тиерсен стонет и хватает маленького итальянца за волосы, сжимая в ладонях как-то отчаянно; он подрагивает весь, и, кажется, готов уже кончить, но Цицеро еще целует его грудь, прикусывая соски и прихватывая волосы губами, и ловко выгибается, потираясь обо все, до чего дотягивается, в этой неудобной позе – “я здесь, я весь здесь, мой Избранный”. И через пару минут Тиерсен кричит, резко и низко, и выплескивается спермой, пачкая густыми струйками и свой живот, и шею и подбородок Цицеро, больно дергая его волосы. Тиерсен вздрагивает, сильно, это похоже на короткие судороги, и Цицеро думает, что он плачет. Но глаза у него сухие, только невозможно усталые, когда Цицеро смотрит в них, вытащив пальцы и проводя мокрыми ладонями ему от живота до груди. Маленький итальянец осторожно высвобождает свои длинные пряди и молча подтягивает одеяло стереть краем натекшее семя. И мягко касается губами еще налитой кровью головки, слизывая такую горькую – будто со вкусом всей усталости – сперму мелкими движениями языка. И опускается ниже, слизать собственные тонкие струйки между ягодиц. Цицеро не брезгует этим и только коротко скользит языком по губам, ложась рядом с Тиерсеном, который уже дышит реже. Он закрывает лицо ладонями и снова поворачивается на бок, подтягивая колени к животу.

– Пф! – Цицеро приставляет два пальца к его виску. – Ты убит, Тиер. Насмерть убит, – уточняет через секунду, и Тиерсен тихо смеется, прижимаясь к его плечу. – Спи, – тихо шепчет маленький итальянец, обнимая его. – Цицеро будет с тобой, – Тиерсен приподнимает голову и будто хочет что-то сказать, но только ложится обратно, щекой на крепкое плечо, и закрывает глаза. Он устал и правда хочет спать. Что бы ни увидел сегодня.

Цицеро лежит тихо, смотря в темноту своими ярко-желтыми глазами. Чуть позже он пытается аккуратно подтащить ногой одеяло, но Тиерсен вздрагивает и царапает его грудь во сне, и Цицеро оставляет это. Ему пока еще не холодно, и он надеется уснуть до того, как начнет мерзнуть. В этом году во Франции холодная осень.

* Согласно Евангелию от Иоанна, после воскрешения Иисуса Мария Магдалина, увидев его, захотела до него дотронуться, но он сказал ей: “Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему”.

** “Маленькая смерть” (франц.) – идиома для обозначения оргазма и посторгазменного состояния.

========== VIII. ==========

– Здравствуй, Тиерсен, – голос мягкий и нежный, как всегда.