После они сидели в маленькой гостиной квартиры Тиерсена, на полу, за неимением кресел или дивана, и пили много – коньяк действительно был вкусным, но после третьей порции это было уже неважно, – говоря об Италии, Франции, театре и о чем-то еще. И даже то, что Тиерсен таскался со своим бокалом за Цицеро повсюду, в ванную в том числе, не казалось маленькому итальянцу странным. Им просто не хотелось прерывать разговор, и это было нормально, да и, в конце концов, им нечего было стесняться друг друга, поэтому Цицеро не обращал внимания на то, что Тиерсен садился на край ванны, пригубливая коньяк, и спокойно смотрел на его член, пока он отливал. Нет, Тиерсен не бросал увлеченных взглядов или чего-то такого, он просто смотрел, как смотрел и на все остальное, и если в его взгляде и мелькал какой-то интерес, его можно было списать на обычное любопытство касательно чужих гениталий. Все было нормально.
Цицеро подумал о такси, когда бутылка закончилась и время перевалило за полночь. В самом деле, спать здесь было негде, у Тиерсена, как выяснилось из разговора, не было даже второго матраса, а тонкая простыня на полу… нет, Цицеро не хотел весь следующий день мучиться болями в спине. Но вот, кажется, сказать о том, что он собирался уехать, все-таки стоило. Впрочем, Цицеро подумал, что Тиерсен и так это понял, когда с сожалением оглядел пустую бутылку и поднялся.
– Весь зад уже отсидел к чертовой матери, – сказал он с каким-то доверительным смешком и, покачнувшись, решительно направился на кухню. Пошумев там немного, он вернулся скоро, совершенно довольный, пьяный до маленьких пятнышек румянца на скулах и с еще одной бутылкой.
– А Тиерсен не собирается спать? – Цицеро любопытно прикусил губу, покачивая бокал в пальцах и опустошая его одним глотком. – Не поздно ли еще пить?
– Собираюсь. Позже, – неожиданно четко и спокойно ответил Тиерсен. – А у тебя какие-то другие планы?
– О да! Цицеро устал и мечтает растянуться на постели! – маленький итальянец отставил бокал в сторону и довольно потянулся, похрустывая позвонками. – Снять бы уже все это, – он хихикнул, потягивая верхние пуговицы рубашки. Боже, ему и в голову не могло прийти, что об этом подумает Тиерсен.
Но снаружи молодой карабинер только покраснел чуть сильнее и опустился на пол рядом, не слишком близко, но ближе, чем раньше, явно нарушая какую-то границу личного пространства. Впрочем, откуда ему тогда было знать, что Цицеро и личное пространство абсолютно несовместимы?
– Ты хочешь спать? – спросил он негромко, осторожно – и совершенно извращенно – читая открытый, живой, немного детский язык тела Цицеро. Хотя, на взгляд Тиерсена, ему было выказано довольно одобрения, чтобы не бояться сидеть так. Спрашивать так. И намереваться сделать еще кое-что, чего ему очень хотелось.
– Не слишком, – Цицеро ответил честно, подбирая ноги и доверчиво смотря на Тиерсена, прижимаясь щекой к коленям. – Но я устал. И поздно. Хотя Цицеро не хочется никуда идти, – нет, он не напрашивался на приглашение остаться, просто привычно говорил все, что приходило в голову. – Цицеро очень ленивый, как ты думаешь? – он засмеялся и облизал губы – от алкоголя было душно и жарко. Тиерсен коротко вздрогнул, не отрывая взгляда от смешливых золотых глаз.
– Я думаю, что ты… особенный, – он сказал просто. – И где-то меня обманываешь, – усмехнулся. – Ты ведь родился на Сицилии, а кожа у тебя, будто ты откуда-то из Скандинавии приехал.
Цицеро фыркнул: его кожа, такая же, как у его матери, не чистокровной итальянки, с детства доставляла ему множество проблем, на солнце сразу покрываясь густыми россыпями веснушек и обгорая красными саднящими пятнами. Поэтому – и, конечно, из-за определенного рода его занятий, требовавшего быть скромным и незаметным, и детских привычек много прятаться – маленький итальянец большую часть жизни носил закрытую одежду с низкими капюшонами
– Если бы Тиерсен знал… – начал Цицеро и осекся почти сразу, отмечая, как изменился отчего-то взгляд Тиерсена. В нем горело что-то совершенно черное, и это понравилось и не понравилось маленькому итальянцу. Он знал, когда люди так смотрят, когда он сам смотрит так. И Цицеро напряженно хихикнул, когда Тиерсен продолжил, будто не замечая неловкой заминки.
– И таких глаз, как у тебя, я никогда не видел, даже не думал, что такие бывают. Знаешь, несколько сотен лет назад тебя бы точно сожгли как колдуна, только глянув, даже не слушая, – Тиерсен снова усмехнулся. – Хотя, если бы послушали, только быстрее бы стали хворост складывать. А знаешь, что бы я сделал тогда? – Цицеро не знал, но этот черный взгляд и эти слова наталкивали его только на одну мысль, и он чуть не расхохотался, представив себе это. Было бы на редкость забавно встретить еще одного убийцу, который решил поохотиться, выбрав его своей интересной жертвой. Но Цицеро никогда не носил с собой оружие, только тонкую удавку в кармане куртки, больше предпочитая подручные средства. И теперь он почувствовал себя незащищенным, отлично понимая, что в прямой драке его шансы преотвратно стремились куда-то далеко вниз.
– Тиерсену хватит пить, – Цицеро потянулся ближе и аккуратно коснулся бутылки, которую до сих пор сжимал Тиерсен, сдвигая его пальцы.
– Я бы спас тебя, хочешь? – Тиерсен заметил это, конечно, заметил, но только сжал ладонь чуть сильнее, невесомо поглаживая мизинцем большой палец Цицеро. Молодой карабинер смотрел на происходящее совсем с другой стороны.
– Зачем это? – Цицеро чувствовал это напряжение, и его тело отзывалось на него, он возбужденно хотел сыграть в эту опасную игру.
– Ты издеваешься? – Тиерсен приподнял бровь, тоже двигаясь ближе. – Ты мне нравишься. И если ты устал, можем полежать на моей постели, – он никогда не любил слишком тонких намеков и сказал это весьма однозначно. Для любого, кроме маленького итальянца.
– И только? – тот снова хихикнул, еще осторожно потягивая бутылку на себя. – Может быть, Тиерсен придумает что-нибудь поинтереснее? – он провоцировал на нападение открыто, думая, что Тиерсен понимал все не хуже него, и толку было разводить долгие игры?
– Да что же ты со мной делаешь… – Тиерсен чувствовал на лице его теплое коньячное дыхание и резко отвел руку, ставя бутылку на пол, заставив Цицеро покачнуться. И уже не говорил ничего, подаваясь вперед очень резко и быстро и просовывая пальцы между пуговиц его рубашки. Ни секунды неловкой заминки, Тиерсен никогда не давал себе шанс на сомнение и просто толкнул Цицеро в грудь, сильно и мягко. И опустился сверху, уверенно целуя приоткрытые губы.
Цицеро смотрел на него совершенно ошарашенно, и то, что Тиерсен не закрывал глаз при поцелуе – о том, что он почти никогда этого не делал, Цицеро узнал позже, – было удобно и неудобно тоже. Потому что Тиерсен мог читать весь спектр удивления в желтых глазах и потому что в темноте его собственных расширившихся зрачков было столько жара, что Цицеро мгновенно и начисто забыл обо всем, что только что думал. Единственным внезапным и четким ощущением было то, что, несмотря на безответность маленького итальянца, Тиерсен мягко целовал его губы и чуть покусывал, и это было… нормальные люди отстраняются, когда так, но Тиерсен только погладил его ключицы и скользнул языком по зубам, потому что Цицеро от неожиданности даже не смыкал губ, ничего не делал. Но он не целовался ни с кем… уже лет десять, не меньше, и это было приятно, как ни крути. Приятно… чувствовать чужое желание. Цицеро никогда не думал о близости с мужчиной, даже о ее возможности, хотя в последние годы он вообще не думал о физической близости. Он не был молод, или красив, или богат, чтобы женщины хотели его, а он сам не стремился к отношениям или чему-то такому, это было слишком сложно и неудобно. Мастурбации было довольно, чтобы не думать об этом.
– Боже, я так хочу тебя, ужасно хочу. У меня все внутри рвет от твоего запаха, – Тиерсен покраснел сильнее, оторвавшись на миг, и скользнул пальцами по шее Цицеро, снова наклоняясь, и маленький итальянец весь вздрогнул, понимая, что думал всего пару секунд, показавшихся ему такими долгими, понимая, что его действительно хотят, его, а не кого-то другого. Цицеро еще был возбужден предвкушением схватки. У него не было никого десять лет. В нем в сумме было крепкого алкоголя на десять пальцев. И все это… слишком много, чтобы думать о том, что он делал. От этого странного мальчика подавало безумным жаром, этот мальчик дышал горячо и часто, и черное в его глазах – требовательное и жадное, как сама смерть, которой – о, Цицеро хорошо знал! – нельзя сопротивляться. Десять и десять. Цицеро вздохнул и согласно раскрыл губы, когда Тиерсен поцеловал его снова. И пальцы в волосах – сжаты едва сдержанно, и теплый язык – так глубоко, и все это – будто холодная вода среди раскаленных песков.
