– Красивая, красивая, красивая, – вырывая клинок и надрезая лицо, несильно вскрывая его лоскутами. Так даже самая уродливая женщина станет для него красавицей. Так – правильно. Может быть, Цицеро не слишком хорош в постели, или зарабатывании денег, или в чем там еще положено быть хорошим мужчине, но он отлично умеет убивать и находит это лучшим занятием на свете.
Цицеро перехватывает Лину под живот, когда ее лицо достаточно обезображено – или когда у него устает рука, это происходит почти одновременно, – и быстро роется в карманах ее куртки. Ему не нужны деньги – хотя если бы они были, то Цицеро не стал бы возражать, – не нужны документы или что-то еще. Ему нужна только одна маленькая вещь, с которой все началось. Крепкий “Житан”. Маленький подарок Тиерсену – для курильщика ни одна пачка не будет лишней, тем более пачка с такой историей. Цицеро быстро сует ее в карман, стараясь как можно меньше запачкаться, и оттаскивает уже ненужное тело к воде. Холодные волны, плавно бегущие под ветром, принимают маленькую румынскую девочку Лину, которая любила легкие деньги и дорогую выпивку, и Цицеро, тихо ругаясь от холода, наклоняется сам, стягивая перчатки и наскоро полоская их в ледяной воде. Но свежая кровь легко смывается с кожи, а потом он отстирает все и с подкладки. Сейчас куда важнее избавиться от еще не присохших пятен на рукавах кожаной куртки и смыть кровь с кинжала, и Цицеро делает это быстро, после вытирая его о брюки и снова убирая поближе к груди. Перчатки уже бесполезны, они мокрые и холодные, и Цицеро убирает их в карман и трет вконец замерзшие ладони друг о друга.
Он уходит из-под моста торопливо, забрав бутылку, весь замерзший, легонько пританцовывая и нашептывая дрожащими губами какую-то песню, из тех, что уже не играют на радио. Как же холодно и как же Цицеро хочется в гостиницу, в тепло, закутаться по самый нос в одеяло и наконец-то уснуть. Он уже не думает о тоске или скуке, забывает об этом быстро, и ему опять хорошо. Среди горящих остро эмоций появляется еще одна, и Цицеро смакует ее, фыркая и растирая замерзший нос. Радость. И это поразительно, как мало для нее нужно.
Цицеро возвращается так же тихо, как и ушел, но когда он добирается до кровати, скидывая куртку с плеч и довольно ежась, Селестин зажигает ночник и садится в постели. Он щурится и смотрит на оставленные на тумбочке наручные часы, явно не разбирая цифры сразу, но когда разбирает – хмурится и со стуком кладет их обратно.
– Ну и куда ты ходил? – Селестин, даже сидя в постели, сонный, растрепанный, в уютной пижаме и со скрещенными руками, умудряется не выглядеть нелепо. – Это что… это кровь? – он резко меняет тон, смотря, как Цицеро стягивает джемпер через голову, и на руках до локтей у него остаются темные высохшие потеки – под рукава куртки тоже затекло щедро.
– Мальчик догадливый, – Цицеро смотрит на него скептически, перебрасывает джемпер через плечо и прихватывает куртку, направляясь в ванную.
– Нет, только не говори мне… – Селестин торопливо выбирается из постели, путаясь в одеяле, и идет за ним. – И не смей закрывать дверь, – он хватает ручку и не дает Цицеро запереться. Тот только фыркает и направляется к раковине, бросая джемпер в нее, включая воду и затыкая слив пробкой. – Что ты сделал? – Селестин не собирается отставать так просто. – Что ты сделал?! – он не выдерживает и повышает голос, когда Цицеро не отвечает, бросая куртку на доску для белья, и наклоняется расшнуровать ботинки.
– А мальчик не догадывается? – Цицеро поднимает голову и смеется, дергая непослушными пальцами шнурки.
– Я догадываюсь. Я очень хорошо догадываюсь, – Селестин крайне напряжен. – И, пожалуйста, будь добр, успокой меня. Скажи, что это не кровь кого-нибудь из нашей семьи.
– Цицеро убил, – маленький итальянец стягивает брюки с носками и переступает через них, оставаясь перед Селестином полностью обнаженным, – но не тех, о ком мальчик думает. Просто девчонку. Хорошенькую девчонку, – он смеется и подходит выключить воду. А потом включает душ и забирается в ванну, подставляя лицо тугим и горячим струям. Селестин устало выдыхает и прикрывает глаза. Действительно, с чего он подумал, что Цицеро… Есть с чего, Селестин отлично знает.
– Ты сумасшедший, – бросает он и разворачивается на пятках. – Чтоб я еще хоть раз с тобой связался, – ворчит, уходя обратно в комнату и хлопая дверью. Но Цицеро только довольно хохочет, смывая кровь с рук. Ему хорошо.
Цицеро проводит в ванной еще какое-то время – нужно не только хорошо вымыться и согреться, но и отстирать джемпер, рукава куртки и перчатки. Хотя бы до такого состояния, чтобы потом можно было безопасно сдавать их в чистку. Так что возвращается в спальню он не сразу, и когда возвращается, Селестин уже давно спит, отвернувшись к стене. Его короткие черные волосы, тщательно уложенные днем, сейчас растрепаны и кажутся неровным пятном на подушке. Цицеро хмыкает, пару секунд глядя на него – этот мальчик странный, не такой странный, как Тиерсен, но с ним тоже что-то не в порядке. Впрочем, какое Цицеро до этого дело. Сейчас он согрет, разморен и очень хочет спать.
Цицеро насвистывает что-то, забираясь под одеяло, и сразу кутается целиком, вжимаясь в подушку. От мокрых волос немного прохладно, но это скоро пройдет, и Цицеро лежит недолго, закрыв глаза и успокаивая дыхание. Все хорошо, все именно так, как должно. Завтра будет увлекательный день, у Цицеро на него грандиозные планы, но для этого стоит как следует выспаться. И он думает обо всем, и об Италии – не хотел возвращаться, – и о Лефруа – убьет его быстро, – и о Тиерсене – почти не сердится. И не беспокоится.
Цицеро чувствует сонную истому, и от этой сонливости и долгожданного тепла тело так хорошо расслабляется, вспыхивает тихими нотками какое-то ленивое желание, и член чуть наливается кровью, слабо приподнимаясь. Цицеро выдыхает, опуская руку и немного поглаживая себя, даже не мастурбируя, только сжимая несильно. Он покусывает пальцы второй руки, так и не открывая глаз, и хныкает разок от невозможного тепла. Это все хорошо, очень хорошо, и член быстро и сильно крепнет под его пальцами. И кожа всего тела такая жаркая, распаренная, и мышцы почти не напрягаются, только ноют приятно. Цицеро чуть быстрее водит ладонью по стволу, легко стискивая второй рукой одеяло. Пальцы совсем немного шершавые сейчас, больше мягкие после воды, и ими так сладко обхватить член и вверх-вниз, прикрыть шкуркой головку и оттянуть, обнажить. Цицеро быстро забывает и о спящем Селестине, и о завтрашних делах, его слабо ведет от желания, и жарко, жарко, сухо между изогнутых губ от каждого вдоха-выдоха. Вверх-вниз, Цицеро ложится на спину, закидывая свободную руку наверх и сжимая подушку сильно. Наволочка скользит под пальцами, горячий член скользит под пальцами, теплая шкурка скользит туда-сюда по резко повлажневшей головке. Цицеро легонько течет, но ему нравится это сейчас, так еще слаще, и он замедляет движение руки, оттягивая член, глубоко вдыхая. Кто может знать, чего хочет Цицеро, лучше, чем сам Цицеро?
Но ему мало, когда он слабо толкается бедрами навстречу собственной руке. Ему хочется еще, очень хочется, и он думает, покусывая губы, что сейчас может сделать. И ухмыляется, так и не открывая глаз, отпуская подушку, облизывая густо пальцы второй руки и тоже засовывая ее под одеяло. И к дьяволу всех женщин мира, когда он может сделать себе так хорошо. Цицеро сгибает колени и разводит ноги, не переставая быстро дрочить влажный от размазанной смазки член, и гладит себя между ягодиц второй рукой, гладит горячий после душа вход, который легко поддается его пальцам, раскрывается так, как нужно. И как сложно не стонать под такими хорошими, сладкими, заботливыми ласками… Цицеро весь изгибается, пальцами он никак не достает до самого сладкого, а сдернуть одеяло и закинуть ноги до головы сейчас не может. И приходится только потирать вход и массировать неглубоко. Но и это так много, Цицеро чувствует, что не сможет ласкать себя долго. И ему уже наплевать на все, он переворачивается на живот, подбирая ноги, разводя широко, и неудобно дрочит себе, слыша, как похлюпывает смазка под крайней плотью от каждого движения руки. Цицеро пихает в себя пальцы, сразу два, как можно глубже. Тиерсен никогда не разрешал ему дрочить в постели, но если Тиерсена нет, то можно нарушать все правила. Хотя даже жалко немного, что его нет. Но Цицеро старается не думать об этом, кусая подушку, быстро трахая себя пальцами. Да где же эта чертова простата?! Почему Тиерсен всегда так легко ее наход… Ох! Цицеро сжимает зубы почти до боли, гоняет шкурку быстро-быстро, трет пальцами набухший, пульсирующий мягко бугорок. Господи, как отдается-то! Цицеро жмурится совсем больно, ему хочется стонать, очень хочется, он так не сдерживался, даже когда дрочил в церкви или засранном сортире морга в концлагере. Член ноет страшно, и Цицеро пару раз толкается в кулак, снова продолжая тереть себя внутри, отдрачивая с таким громким хлюпаньем. Сперма брызгает резко, до звона в ушах от того, что нужно молчать, и Цицеро пытается собрать ее рукой, или не пытается, только хнычет, чувствуя, как его же горячий зад смыкается с каждой струйкой вокруг пальцев. Цицеро кончает долго, уткнувшись взмокшим резко лбом в подушку, и отпускает себя не сразу, сначала только вытаскивает пальцы из расслабленной задницы, а потом додрачивает себе быстро, мокрой от спермы рукой. Цицеро успокаивает дыхание с трудом, он вымотан и разморен еще больше теперь, и лечь на спину так сложно. И он думает, что если Селестин сейчас хоть что-нибудь скажет, то он его убьет. И плевать, что будет потом. Но Селестин молчит, глубоко посапывая, и Цицеро расслабляется. Мальчику везет сегодня.
