Семен тяжело встал, прошел в гостиную и, опустившись на колени, выудил флакон из-под дивана. Легкая радуга играла на круглых зеленых боках. Пушистая пена вздыбилась в воздушном пузыре. Углов невольно погладил овальную поверхность ладонью. Флакон отозвался на ласку тихим довольным урчанием. Он был живой. Могучие алкогольные радикалы притаились в нем.

Углов поерзал глазами вокруг. И огурец тотчас нашелся. Вот он, лежал рядом — с одного бока надкусанный, с другого испачканный землей.

— Верно, кто из братанов угостил, — благодарно подумал Углов. В животе снова забурлило и, кой-как поднявшись с колен, он поплелся на кухню.

Его стакан (Углов не признавал для питья никакой другой посудины, кроме этой) стоял в самом низу шкафа, за банками с консервированием. Граненый, мутного серого стекла, вмещал он в себя ровно сто шестьдесят шесть граммов вина. Бутылки бормотухи хватало на три таких стакана: хоть вытрясай ее до сухости, хоть не вытрясай. И, «кайфуя» с полбанкой один, Углов всегда абсолютно точно знал, сколько он уже принял и сколько еще остается принять. Организм Семена был настроен на камертоне этого стандартного объема: стоило недолить в стакан хоть полглотка, и не создавалось полного душевного комфорта. Если же попадался другой стакан, вмещающий больше, то лишний глоток Семен принимал мучительно.

Он обтер огурец рукой, вытряс полфлакона в стакан и, зажмурившись и задержав дыхание, вылил в себя жидкий огонь. Словно мина взорвалась у него во рту. Пищевод ожгло, небо пошло волнами, как резиновое. Углов крякнул и решительно откусил огурец. С закусью-то оно шло!

Через десять минут флакон был пуст, и повеселевший Семен начал рыскать по карманам в поисках сигареты.

Бат-т-т-тюшки-светы! Он держал в руке возникший из нагрудного кармана мятый рубль и не верил глазам своим. Откуда? Смутно припомнилось, как уже к обеду, в парке, пьяненький дядя Жора, плача обильными стариковскими слезами, мял в руках какие-то деньги и совал их в угловский карман.

— Петрович! — всхлипывал он, цепляясь за Семеново плечо. — Петрович, мы еще с тобой послужим! Мы еще с тобой работаем! Ты людям, и люди тебе! Петрович!

А Углов кричал в ответ, раздувая на шее лиловые жилы:

— Они еще увидят, дядя Жора! Они еще поймут, кто такой прораб Углов!

И он гордо отказывался от денег и отталкивал потную с деньгами руку, а рядом одобрительно шумели братаны, и кто-то, совсем уже закосевший, скрипя зубами, глухо рычал:

— Всех их-х-х!.. всех их-х-х!

С запоздалым сожалением Семен погрустил об упущенном — надо было, конечно, взять эти деньги! они сами шли в его руки; ведь все равно дядя Жора пропьет их — раньше ли, позже ли, а пропьет. Или вытащат у него, пьяного, из кармана и тоже пропьют такие же, как он сам. Но делать было нечего: что упущено, то упущено; хорошо, что возник из небытия хоть этот вот измятый желтый спаситель: то ли Углов все же взял его у бригадира, устав противостоять напору, то ли остался он сдачей с каких-то других денег, но он был, был! И сердце Углова привычно загорелось выпить вина. Как хорошо бы лег сейчас стакан бормотухи поверх лесной воды! Нет, точно, именно его и не хватало для полного душевного покоя.

Аленка выскочила к нему с веранды с нытьем о своем «какау» — Углов досадливо отмахнулся от нудной пустяковины. Быстрая мысль молнией мелькнула в его голове: возле Семенова дома был вкопан соседями столик с двумя скамейками, на которых по вечерам заседали все окрестные старушки, ну а сейчас, к концу дня, там обязательно стучали костяшками заядлые доминошники. Среди них, конечно, всегда можно было найти делового мужика, готового сложиться рублем.

Углов перевел дух. Да, точно, нужно было немедленно ссыпаться вниз и сделать бутылку вина. Это выглядело вполне реально — благо, он был сейчас при деньгах, а там, глядишь, чье-то сердце могло загореться на хорошую выпивку, а уж тогда его, заводилу, конечно, не обошли бы лишним стаканом. Углов заторопился. В спешке он забыл выключить газ, и объемистая, чуть ли не ведерная кастрюля кипятка осталась бурлить на газовой плите.

Семен, проскочив пролет, вылетел на улицу и бросился за угол. Мати пресвятая богородица! Сидел за доминошным и сплетниным столиком всего лишь один человек, — но какой человек! О таком Углов мог только мечтать! Сердце забилось часто: счастье не ходило в одиночку, и такой уж, видно, был сегодня день: сидел за столом «бич», живущий в подвале под Семеновым домом мужик лет тридцати по кличке «Алмаз». Рядом с ним лежала рваная авоська с буханкой хлеба и бутылкой бормотухи. Семен ужом подвильнул к «бичу».

Алмаз скосил на него край глаза и отвернулся: от «бухарика» чем поживишься? Сам тот же «бич», только на этаже ночует. Ну да ничего, его время выйдет, клюнет жареный петух в темечко и разом выбьет из башки барские замашки. Он, Алмаз, тоже, было время, шиковал — по этажам-то по этим.

— Ну што, Алмаз? — льстиво спросил Углов, садясь рядом. — Как жизнь? Што-то тебя не видно было последнее время?

«Бич» солидно помолчал, не спеша расстилаться перед никчемным «бухариком», потом разъяснил весьма обстоятельно, что в этом сезоне подрядился и поехал на прополку лука, а хозяин попался ему таков, что подолгу мурыжил с поденным расчетом, скверно кормил, жилил курево да еще принуждал пахать сверх меры, злоупотребляя рукоприкладством, и он, Алмаз, не выдержал такого яду и бросил лук и проклятую луковую прополку и драпанул сюда, к себе домой, — он кивнул на подвал угловского дома. Теперь, малость отдышавшись от обману, он передохнет месячишку-другой и опять наймется поденно, но уже не на прополку, а на уборку того же лука, и уж не к этому профуристому подлецу, а к другому, хорошему. Для этого придется ломануться, конечно, в другой район, чтобы не дай бог не нарваться случаем на старого хозяина, от которого Алмаз (удачно выманив небольшой аванец) очень вовремя дал деру!

Семен выслушал его нетерпеливо. В другое время он и сам порасспросил бы Алмаза кой о чем досконально (крутилась у Семена в голове вот уже полгода одна мыслишка в этом как раз направлении), но сначала надо было решить главнейшее.

— Полбанку взял? — спросил он Алмаза, кивая на авоську.

Тот усмехнулся:

— Ну, взял.

Но не стал особо рисковать и пододвинул авоську к себе. У «бича» какие права? Против него все короли, и если по нужде не помогут ноги да свой крепкий кулак, то уж никто не поможет, а подсевший «бухарик», хоть и шибко запитой с виду, был здоровый мужик, и трудно было рассчитывать, в случае чего, устоять против него на тех хилых харчах, что перепадали Алмазу последнее время.

Семен заметил и оценил владельческую настороженность «бича» и успокоил его:

— Да не пустой я. Есть «дуб».

Алмаз усмехнулся и промолчал.

Алмазова планида и путь становились потихоньку хрустальной Семеновой мечтой. Углов вгляделся в сидевшего рядом «бича»: вот умеет же человек жить, как птица небесная, сегодня там, а завтра здесь, не жнет не сеет, а все же и сыт, и пьян, и нос в табаке! И никаких над ним ни жен, ни начальников: не жизнь, а любезная разлюли-малина.

В долгих и мучительных ночных бдениях Углова не раз посещала страшная мысль: ну вот, запой кончится и что ж дальше? Сначала он успокаивал себя: вот отрезвею, вот приду в себя, а там устроюсь на работу и все пойдет, как прежде, все наладится. Но дни шли, и не шли, а летели; бездельный разрыв времени в трудовой книжке все нарастал и нарастал, сильно препятствуя трудоустройству; кроме того, мимо парка ходили сотни людей, да и внутрь его, принять сотку разливухи, заглядывали почти все городские строители, и все они видели Углова. Видели его, пьянющего, с потухшим взглядом сшибающего гривенники у прохожих.

Кто бы теперь взял его хоть на самую маленькую, начальническую должность, кто доверил бы ему материалы и деньги, не говоря уже о людях?

Но городок был маленький; все знали всех, и дурная слава ходила за Угловым по пятам. Да что там ходила — она оседлала его хребет и выглядывала бешеной стервой из каждого мертвого Семенова зрачка. Через еще несколько пьяного времени растаяла и эта, нереальная, фантастическая, мечта о том, что он опять встанет на ноги и снова войдет в недосягаемый, сияющий мир, в котором жил когда-то.