Что случилось, что произошло за его сегодняшнее отсутствие? Семен перебрал в голове различные возможные причины: пожара не случилось, переезжать они тоже никуда не собирались — куда же мог исчезнуть его матрац и почему он вообще исчез?

Вдруг Семен разом, в одну секунду, все понял: конечно же, зачем и кому он нужен теперь в этом доме? Он мешал им, мешал их веселому времяпрепровождению — мог войти в квартиру во всякую неподходящую минуту и испортить сладкие развлечения! И вот как хитроумно, как подло они придумали от него избавиться — взяли и разгромили его единственное, его последнее прибежище. А ведь он, кажется, ничего не просил и не требовал у них, только бы его оставили в покое, только бы не трогали последнего — его отдыха и успокоения души, старого полосатого лежака на веранде!

Но нет, им всего было мало! Они искали, чем унизить, чем стеснить его жизнь, и напали на главный след и разорили сокровенное. Они забрали и спрятали куда-то, а вполне могло статься, что и выкинули его постель. Больше чем постель — его спасение, — выкинули, в злой, подлейшей надежде, что он не выдержит этого крайнего унижения и сам уйдет из дома.

Так нет же! Семен не собирался безвольно уступать их желаниям без всякого сопротивления. Они забрали его матрац, они разорили его жизнь и его жилище? Ну что ж, он обойдется и без матраца. Вопреки всем их злодейским умыслам, он будет жить так же, как и жил, он все перетерпит и выдержит, но пусть и они поберегутся, пусть и они поопасаются заходить слишком далеко — терпение его не безгранично, и он сумеет за себя постоять!

Семен сильно выдохнул заломившей грудью и решительно опустился на пол. Он лег на теплую крашеную поверхность, положил локоть под голову и повозился, умащиваясь поудобней. Что и говорить — лежать на бетоне без матраца и подушки было несколько жестковато, но другого выхода не предвиделось и приходилось принимать новый поворот судьбы таким, какой он есть.

А теплый, нагревшийся за день воздух окутывал Семена бесплотным ласковым покрывалом, тонко верещал сверчок в углу веранды, тихие звезды протягивали к нему с неслыханной высоты свои тонкие, прозрачные пальчики — волшебная книга природы была открыта на одной из самых увлекательнейших своих страниц и ждала только сердца, способного и желающего прочитать ее. В каждом звуке, в каждом исчезающе малом своем проявлении мир был прекрасен. Радость бытия переполняла этот мир, и на тысячи разных голосов звал он людей присоединиться к этой радости.

Лиза терпеливо сидела в спальне, дожидаясь мужа, — она не услышала, как Семен прошлепал босыми ногами на веранду. Вот прошло десять минут, двадцать, тридцать — его все не было, и Лиза забеспокоилась. Недоумевая, поднялась она с кровати и пошла искать мужа. Она заглянула в гостиную, ванную, туалет — везде было темно и пусто. Она бросилась на кухню, оттуда на веранду и остановилась, глядя, как Семен лежал на полу в одних трусах, свернувшись калачиком и подтянув острые коленки под самый подбородок.

Вот ведь что придумал. Значит, совсем совесть заела, раз постеснялся в спальню идти.

Она наклонилась и тронула Семена за плечо.

— Да что ты, Сема? Зачем сюда-то? Я и матрац твой грязный в чулан убрала. А ты — помылся и на пол. Ну идем, идем…

Лиза потянула с пола упирающегося Семена, и он нехотя поднялся и пошел за ней. Зайдя в спальню, они постояли несколько минут в неловком бездействии, пока Лиза не сказала быстрым, смущенным шепотом:

— Ну что ж ты стоишь? Ложись спать.

Семен лег, укрывшись простыней, и, отвернувшись, влип в стену.

Лиза лежала рядом и уже не вдумывалась и не вслушивалась в себя — темная ночная волна ее жарких сновидений внезапно накатила на нее, сердце неистово заколотилось — не рассудком, не разумом, а истосковавшейся по ласке плотью тянулась она сейчас к угрюмому, молчаливому человеку. Нерастраченная нежность, переполняющая ее тело, искала выхода, и Лиза словно забыла прошлое, и не было для нее в эту минуту никого ближе и роднее Семена.

Она судорожно вздохнула и положила руку ему на плечо.

— Сема, ну что ж ты? Ну где ты, я же тебя не вижу? Ну повернись ко мне… — тихо прошелестело в темноте.

Семен неловко завозился, плечо его дрогнуло, и, отлепившись от стены, он повернулся к Лизе. Лица их коснулись. Неловко извернувшись, Лиза быстрым движением горячих пальцев расстегнула лифчик и прижалась круглыми, теплыми грудями к Семеновой груди. Ощутив своими возбужденно торчащими сосками густые завитки волос на Семеновом теле, застонала от наслаждения. Горячие истомные волны, зарождаясь где-то у пальцев ног, поднимались вверх по ее полным икрам. Вот они на мгновенье сладко задержались в пояснице, и растеклись. А новые волны уходили все выше и выше, обжигая наслаждением ее жаждущие ласки соски.

— Ну обними же меня, Сема, ну обними. Я так по тебе истосковалась, — сбивчиво зашептала она. — Так соскучилась.

Воспаленные губы слепо искали в темноте лицо мужа. Она покрыла его жесткие щеки дождем коротких, быстрых поцелуев и не в силах больше сдерживать себя, поглотила Семеновы губы.

Семен обнял ее за бедра. Тяжелый жар ударил из его ладоней в Лизин крестец, она вновь застонала и прильнула к мужу всем телом, стараясь ощутить каждую его клеточку. Словно бы растаяло, провалилось в небытие все ее гордое, уверенное самоуважение и нежелание ничем поступиться, — сейчас она ни о чем не думала и ничего не понимала, и только одно, необоримое по силе предчувствие неслыханного наслаждения владело ее сердцем.

Тело била крупная, тягучая дрожь, жгучее внутреннее пламя переполняло душу до краев. «Ну скорей же, скорей!» — закричала Лиза умоляюще, почти проваливаясь от острейшего судорожного желания куда-то в черное небытие.

Семен неуклюже провел ладонями по ее спине, сдавил пылающие груди и, когда она уже поворачивалась на спину, с головы до пяток охваченная невыносимо сладкой, расслабляющей истомой, — вдруг неожиданно отпустил ее и отвернулся.

— Я не могу, — глухо сказал он.

Лиза не поняла сказанного, сейчас вообще никакие слова не могли дойти до ее сознания, и она только болезненно застонала в его отвернувшуюся спину:

— Ну куда же ты? Господи, да иди же! Ну давай вместе!..

Семен дернул плечом, высвобождаясь из нетерпеливых Лизиных рук.

— Я же сказал тебе. Не могу!

Только теперь эти чудовищные слова дошли до ее ошеломленного слуха, но она все равно не смогла сразу их осознать.

Он отдал бы полмира, чтоб в те страшные для него минуты, когда Лиза жарко ласкала его, хоть на мгновенье ощутить себя мужчиной. Но его мужское естество отказало ему в этом. Все в Семене горело и корчилось, словно на страшном огне, но бессильная, истасканная по пивным плоть жалко предала его.

Почти год у Семена не было женщины. Все его пьяные сны были полны Лизой, но вот, живая, горячая и желанная, лежала она в его объятиях, а Семен только бессильно содрогался в корчах не могущего быть удовлетворенным жгучего желания.

— Хватит с тебя и одного хахаля! — вдруг зло выкрикнул он, не помня себя от бешенства.

Лиза отшатнулась, как от удара.

— Что ты, что ты говоришь, Сема?! — жалко лепетала она. — Какой хахаль, о чем ты?!

— А, какой?! — еще больше взъярился Семен. — Уже и не знаешь, какой? Думаешь, все! Обманула и проехало? Семен под мухой, Семен ничего не видит? Шалишь, не на того нарвались! Я еще вам обоим ноги повыдергаю — дай срок!

Он грубо оттолкнул Лизу.

— Ишь, разлеглась тут!

Намеренно делая больно, Семен перелез через нее и подошел к туалетному столику. Оттуда послышалось шуршанье коробок и тюбиков, потом зазвенело стекло, и Семен нетерпеливо ругнулся. Наконец он нашел то, что искал, и пошел прочь из спальни. Шлепанье его босых ног прокатилось по комнате, коридору и затихло на кухне. Донесся звук открываемого шкафа, зазвенела посуда, что-то прерывисто забулькало. Снова долетел до нее негодующий голос, стекло тонко зазвенело о стекло — слышно было, как Семен вытрясает в стакан флакон одеколона, не желающего выливаться через узкое, круглое горлышко. Гулко засвистела вода в кране, и уж совсем слабо донеслись до ее ушей жадные Семеновы глотки.