Лиза взглянула на Семена. Он сосредоточенно докуривал сигарету, и казалось, ничто в мире не интересовало его. Ее знобило.

Прошел месяц, прежде чем она решилась вернуться к своему намерению. Неожиданный случай стал тому причиной.

Цыганка Бела вышла на базар с ярыми намерениями. Ее «рома» вчера провел небольшое собеседование в тесном семейном кругу, и сегодня малиново-лиловый синяк украшал половину ее лица.

Ай, хорошо!

Бела была в восторге. Наконец-то муж проснулся и перестал смотреть на нее, как на пустое место. Вчера он чуть было не задушил ее.

Вот это было чувство, вот это была страсть! Словно опять молодость вернулась. Ночью Бела ласкала мужа с упоением. Она враз похорошела, и поющая душа ее закипела, как вулкан. Сегодня она принесет своему «роме» никак не меньше двадцати рублей.

Бела суеверно поплевала на ладонь. Слово было сказано — теперь пусть все базарные лопухи поберегутся!

Цветастая юбка полоскалась вокруг тощих бедер, как пламя. Ярко накрашенные губы выгнулись сердечком. Бела прищелкнула пальцами.

— Ой-е, люди! Ведь каждый день — праздник!

Ну прямо ноги рвались в пляс! Колода старых, засаленных карт затрещала в ее руках. Городской базар гудел тысячью красок и голосов. Время шло к десяти. В широкие проходы меж длинных, забитых снедью прилавков хлынули толпы народа. Казалось, в этой многоликой судорожной мешанине нельзя различить отдельных людей.

Но Бела, уперев в бедро крепкую руку, зорко повела жгучим глазом, просеивая толпу.

— Есть! — щелкнуло в ее голове.

От автобусной остановки, через асфальтовый толкучий пятачок, растерянно двигалась молодая женщина с копной распущенных ярких волос.

Лиза пролежала все воскресное утро без сна и движения. Давно уже следовало встать, но вставать — означало бы снова начинать жить, а именно этого ей не хотелось. Нехорошее предчувствие со вчерашнего утра теснило ей грудь, и она оставила Аленку на воскресенье у бабушки. Возвращаясь вечером домой, Лиза увидела на улице — как сердце чуяло! — шатающегося, неизвестно куда бредущего мужа. Пришлось чуть ли не на себе волочь его домой.

Она сгорела от стыда, пока дотащила его до дверей. Теперь страшно было и подумать показаться на улице — казалось, что ее унижение и позор видел весь город.

Конечно, только мужу все было нипочем. Раным-ранехонько он возился на веранде, потом жадно глотал воду из холодильника, а с первым рассветным лучом хлопнул дверью и был таков.

Лиза поплакала в подушку бесслезно — уже и слез никаких у нее не оставалось — и долго потом лежала не шевелясь, впав в полусонное томление.

Но вставать было все же надо. В холодильнике хоть шаром покати, а за окном плясал единственный за неделю Лизин хозяйственный день, времени у нее в рабочие дни недоставало на магазин.

Она скрепя сердце поднялась, кой-как причесалась, посмотрела в зеркало на свое опухшее несчастное лицо и безнадежно махнула рукой: какие там еще прически делать? И так сойдет! Тут жить не хотелось, не только причесываться.

Выйдя на улицу и опустив глаза, Лиза двинулась, опасаясь встретить знакомых, по тихим воскресным улицам. Базар располагался неподалеку. Авось, никто не встретится.

Бела тихонько причмокнула, увидев ее, и сорвалась с места. Она сразу узнала эту мельком виденную ею вчера молодую женщину, тащившую на себе пьяного мужа. Беле остро врезались в память полные слез потерянные глаза и багровое от стыда лицо. И Бела равнодушно и профессионально подумала, что не мешало бы встретить эту растрепанную женщину одну и нагнать на нее страха, а заодно и облегчить от тех денег, какие, может, еще не пропил ее веселый муж.

Бела ловко пристроилась рядом. Масляной лаской источаясь, запел ее пронзительный от рождения голосок.

— Не спеши, красавица, от судьбы бежать; на другую набредешь — еще хуже покажется. Ты свою судьбу разгадай, ведь в ней секрет спрятан, а кто секрет знает, тот и счастлив бывает. Не гони цыганку, гони молдаванку, у той глаз слепой, вокруг правды бродит, да правды не скажет. А твой секрет у мужа на сердце лежит, а сердце его в чужих руках бьется.

Лиза невольно вздрогнула и остановилась. Цепкая Белина рука мягко подхватила ее под локоток.

— Что вы, о чем вы? — испуганно спросила Лиза, стараясь высвободиться.

Бела посмотрела ей в глаза долгим, сожалеющим взглядом и наклонилась к Лизиному уху:

— Знаю, знаю, все знаю, все вижу. И что на сердце лежит, и что от сердца бежит, и что в душе хоронится. От людей скрываешь — от судьбы не скроешь. Цыганка не молдаванка, прямо говорит. Присушил муж твое сердце, да своего на стороне лишился. И рядом весь, и некого есть. Глаз черный уродливый, глаз карий уводливый. Не цыганку спроси — карты спроси, не я скажу — они скажут.

Бела ловко развернула веером черную замызганную колоду.

— Вот карты цыганские, а не молдаванские. На семи ветрах веяны, тремя заклятьями заговорены. Глаз не крутят, судьбы не мутят, а все, что есть и будет, на ладонь кладут.

Лиза слушала как зачарованная. Сердце ее трепетало. Бела незаметно потянула клиентку за лотки с товаром. Лиза, бросая затравленные взгляды в стороны и слегка упираясь, двинулась за ней. Там, за деревянной высокой будкой, плотно прижав Лизу к забору, Бела ухватила ее за руку и развернула судорожно сжатую Лизину ладонь. Быстрая скороговорка ее вконец оглушила и заморочила тяжелую Лизину голову.

— Не скажи водица, а скажи мокряница, не скажи огонь, а скажи не тронь! Не колдовству и наговору, а цыганкину приговору. Черное сними, белое покажи, сглаз сорви с души! Чужое в яму, а свое прямо. Тьфу, тьфу!

Круто изогнувшись, Бела ловко сплюнула через плечо.

— Не лежит и не горбится, а стоит молодица! Глаз долит, да душа болит. Скажет цыганка — верь! Твой путь во тьме лежит, да заговорным картам открыт. Позолоти руку, красавица, карты говорить хотят, да скупой руке не открыть дороги.

Лиза, испуганно суетясь, вывалила горсть мелочи на цыганкину руку. Бела досадливо сморщилась и стряхнула мелочь в необъятный карман.

— Да не мне на руку положи, себе положи, мне ничего не надо, я тебе и так погадаю — ты картам путь открой. Которую дорогу не золотишь, по той и не ходишь. Тьму рассей, свет разожги. Где золото — там и свет: больше золотишь — дальше судьбу свою видишь.

Лиза порылась в кошельке и сжала в кулачке красную бумажку. Белины глаза остро сверкнули, и она ласково коснулась Лизиной руки.

— Да ты разожми ладонь-то, не бойся. Здесь обмана нет. Карты золотить надо, тогда они верно говорят.

Она легко коснулась колодой скомканной бумажки, повела пальцами, и десятка таинственно исчезла с Лизиной ладони. Зловещий шепот ударил в ее испуганные уши:

— Лежит гора, а в горе нора, да камень Аламан, да камень Адаман, а за камнями путь — никуда не свернуть. Две беды, а посередке третья. Счастьем жизнь полнилась, да горем повернулась.

В Белиной руке затрепетали крестовый король и червонная дама.

— Сама золотая, да муж треф, черное к золоту катилось, да дорогой потерялось. Цыганская карта без обману говорит. Вот он, муж твой, черными кудрями шевелит.

Она ткнула короля прямо в Лизино лицо. Та потрясенно ахнула и прижала руки к груди.

— Да, да, он правда, он действительно брюнет!

Бела усмехнулась: еще бы не правда, еще бы не брюнет — уж на память-то она не жаловалась.

— Была промеж вас любовь большая, да горе кругом рыщет, себе поживу ищет. Чужой глаз счастье твое увидал, темный глаз, с карим схож, всем нехорош. Вылетело слово — и пошла беда у тебя гостить. Ох, красавица, сидит чужая душа в муже твоем, сидит и сама себя вином заливает.

Лиза вздрогнула.

— Как заливает? Почему? Какая душа? — спросила она.

Бела скорбно покачала головой.

— Вошел карий глаз, вошел женский глаз в мужское сердце, и тоской его грызет, и от тебя отбивает, а мужская душа слабая, она веселья ищет, вот вином и спасается. Ты, красавица, душой чистая, простая, и знать своей беды не знаешь, и ведать не ведаешь. Не я скажу, карты скажут. Вот она, разлучница жизни твоей, смотри!