- Можете добавить к списку и ее, - Парми­тер ткнул пальцем в Ванессу Долри - Думаете, я ничего не знаю, дорогуша? Да вы в прошлую ночь слонялись возле дома, видно, надеялись застать этого поганца Ларкина. Я-то слышал, как вы с ним мурлыкали, а точнее го­воря, ревели, как мартовские коты. Эта татуи­ровка тебя возбуждает, да, цыпочка?

Ванесса в ответ просто грохнулась в обмо­рок. Сомнительная юбчонка задралась и обна­жила живот. Врачебному глазу не трудно было заметить, что девица беременна. И на уже из­рядно выпирающем животике красовалась та­туировка: смерть в трехрогом колпаке, полу­маске и домино. Нижняя часть домино развер­ста, и из нее выглядывает мужской детород­ный орган, уже достаточно объемистый, а по мере роста живота грозящий превратиться в огромный.

Теперь в повествование вступаю я, Адам Леннокс…

Когда бы моему крестному случилось оступиться на мостике, он бы рухнул в реку с таким всплеском и брыз­гами, какие никому не снились: он ничего не делал вполовину. «Membrum virile» — «Детородный орган» — вот что еще было на­чертано на животе Ванессы Долри, и неудивительно, что старик так остро отреагировал на возмутительно непристойное зре­лище. Наверняка он давно чувствовал, что силы его разума на ис­ходе — потому и вызвал меня: пусть рядом, если с ним случится нервный срыв, будет кто-то близкий. Тем более что такой срыв у него когда-то уже был, и мне пришлось отправлять его в лечеб­ницу.

Скорее всего, первым камешком, стронувшим лавину, была кража его любимого «Буннахабхайна». Потому что к случив­шимся в Пэррок-хаузе убийствам он отнесся довольно спокойно.

Я, Фишер и этот идиот Пармитер помогли усадить старика в по­лицейскую машину, которая должна была доставить его в боль­ницу. При этом старик, слава Боту, полагал, что они сдут брать Ларкина - это был у него основной пунктик. «Фишер, пом­ните! — кричал он.— У дьявола быстрые ноги!»

А я остался — с двумя покойниками и истеричной особой на ру­ках. Я препроводил Ванессу домой, сделал ей чаю и сел рядом со стаканчиком доброго виски в руках.

Ванесса прихлебывала чай, всхлипывала, и время от времени пробегалась пальцами по клавиатуре своего компьютера — довольно странная манера переживать неприятности. Я увидел на мониторе набранную ею фразу: «Она раскинула бедра, похо­жие на золотистые тушки копченой трески...» Уф! Ну и стиль! Она стерла фразу и схватила меня за руку:

— Адам. Адам! Как только я приехала в эту проклятую де­ревню, все в моей жизни пошло наперекосяк! Вы должны мне по­мочь!

— Ну, по крайней мере, одна проблема отпадает — доктор на­верняка ошибся: вы ведь не в положении, не так ли?

— Как раз в этом — пожалуй, единственном,— доктор прав. Я беременна. Вчера я приходила к нему провериться, но он не стал меня слушать, решил, что я придумала какую-то, как он выра­зился, «феминистскую болячку».

Я оторопело ее разглядывал. Неужто она не врет? В жизни еще не встречал женщины, которая была бы так не похожа на буду­щую мамашу.

— Простите...— промямлил я.

— Я так рада! И мой муж тоже.

Господи, мало того, что беременная, так еще и замужем! Я по­пытался представить себе, каким образом можно увязать это со­общение с тем, что случилось в Пэррок-хаузе, но на ум шла лишь мысль о том, что в череде претендентов на наследство Долри появилось и еще одно поколение.

— Вы первый разумный человек, которого я встретила в этой дурацкой деревне, поэтому я расскажу вам все. Только при одном условии: вы ничего не скажете инспектору Фишеру, а то он нас немедленно арестует.

— Условие за условие: позвольте мне плеснуть еще немного виски. И она приступила к рассказу.

— Но правде говоря, все спланировал мой муж. Видите ли, как писательница я добилась больших успехов, его же преследовали неудачи, а вы знаете, какой это удар по мужской гордыне,— и она бросила на меня довольно ехидный взгляд.— И, что самое ужас­ное, мы с мужем — кузены.

— Кузены?

— Мы встретились в Лангедоке. Он там вырос, потом, решив, что у него есть актерские данные, перебрался в Париж. Ничего у него не получилось, он вернулся в провинцию и принялся раз­мышлять, как ему вернуть наследство Долри - вы же знаете, ка­кие они меркантильные, эти французы.

— То есть он решил заполучить Пэррок-хауз?

Меня-то это наследство совершенно не интересовало: книжки приносят огромнмй доход, а дом для меня — любое место, где я могу поставить свой компьютер. Но он настоял на том, чтобы я приехала сюда.

— Одна?

— Да, сначала одна,— она встала, взъерошила волосы.— Мы просто хотели добиться того, чтобы капеллан выкинул пару-другую неприличных штучек и опозорился окончательно: ведь все и так знают, что гипергностики — просто банда полоумных. Мы и не предполагали, что дойдет до убийства.

— Убийцы часто так говорят.

Она запустила в меня чашкой, но промахнулась, и я поспешил ее урезонить:

— Вы же хотели мне что-то рассказать...

Она помрачнела — вот уж поистине человек настроения.

— Все казалось гак просто: Жан-Пьер сразу понял, что брат Вик­тор отчаянно влюблен в капеллана.

— А капеллан отвечал на его чувства?

— Капеллан - мерзкий тип, в нем столько плотского,— ее пере­дернуло от отвращения.— Он не испытывал к брату Виктору любви, однако отвечал на его ухаживания.

Она замолчала, и я рискнул задать главный вопрос:

— Л как вашему мужу удалось все это выведать?

И в это мгновение дверь распахнулась, и на пороге возникло са­мое мерзкое создание на свете: представить такое существо в мирной английской деревне просто невозможно! Татуировки на руках и на физиономии, порванные грязные джинсы, цепи на бе­драх и щиколотках, тяжелые подкованные ботинки, выкрашен­ный во все цвета радуги гребень на голове и кольцо в носу! Но я - человек очень даже неглупый и потому протянул руку пер­вым:

— Жан-Пьер Долри, как я понимаю... Иными словами. Лар­кин.

— Absolument! - воскликнул тот и сверкнул золотой фиксой.

— Я же говорила вам, что он актер,— в присутствии супруга Ва­несса вся как-то сжалась.- Он считает, что Ларкин — его лучшая роль.

— Поначалу так оно и было,- Жан-Пьер-Ларкин налил себе ви­ски.-Ты уже все рассказала?

Ванесса вновь повернулась ко мне:

— Капеллан разгадал этот маскарад.

— То было озарение загнанного в угол, - с горечью произнес Жан-Пьер.- Я предупредил его, что, если он не уберется вместе со своей командой, я обнародую его связь с братом Виктором, а он объявил: «Я знаю, кто вы! Вы - еще один кузен!»

— «Еще один кузен»? Очень важная фраза,— произнес я.— Если он вас сразу узнал, значит, записка, которую нашел Пармитер, адресована не вам...

Но моих собеседников подобные тонкости не интересовали. Они все продолжали ныть о том, что вот, мол, дали теперь повод шантажировать себя, более того, навлекли на себя подозрения в убийстве, и что Жан-Пьеру теперь до конца дней своих придется носить личину Ларкина, а он так мечтал наконец вымыться и вы­тащить из ноздри это проклятое кольцо!

— Может быть, нам стоит попробовать затаиться где-нибудь в снегах Швейцарии? — обратилась ко мне Ванесса.

Поскольку я все еще не до конца поверил в их историю, то отве­тил вопросом на вопрос:

— Можете вы мне объяснить, почему мы сейчас пьем виски «Буннахабхайн», то самое, которое принадлежало моему крест­ному и которое пытались влить в капеллана через нос? — мне пришлось изрядно приложиться к напитку, прежде чем я распо­знал вкус: его перелили из бутылки в графин.

И тут нас снова прервал звонок в дверь. Жан-Пьер со сноровкой человека, привыкшего к этому действию, вскочил в шкаф, а Ва­несса пошла открывать. Она вернулась с огроменным бульдозе­ром женского пола, втиснутым в цветастое платье, а все это вели­колепие венчала пышная прическа, похожая на пирожное безе. В руках у монстра была корзиночка, прикрытая белой тряпочкой,— ну прямо Красная Шапочка до встречи с волком.