Я отказался от приглашения Биркеншоу, нагруженного очередными банками с пестицидами, выпить с ним пинту пивка в «Фарделе и Фиркине» и вернулся домой к одино­кому ленчу.

За хлебом, чеддером и маринованными огурчиками (обожаю маринованные огурчики) я размышлял над ноч­ным происшествием. Как всегда, когда я бывал в чем-то не уверен или чем-то расстроен, я взял листок бумаги и ка­рандаш и начал составлять что-то вроде списка или табли­цы.

Итак, кто именно был в Нэррок-хаузе прошлым вече­ром? Ответ достаточно простой. Три человека, помимо Пармитера и покойного капеллана. Все остальные Братья и Сестры, вместе со своими отвратительными подопеч­ными, отбыли в два часа дня в Мидленд на круглосуточ­ный молебен.

Из троих оставшихся кандидатов в убийцы одного, точ­нее, одну, следует исключить сразу же. Сестра Флер была женшиной старой, сморшенной, как обезьянка, и очень хрупкой. А тот, кто убил капеллана, должен был обладать изрядной физической силой.

Следовательно, оставались брат Виктор и один из мало­летних преступников по фамилии Ларкин. Брат Виктор милым, мягким молодым южанином с хорошими манерами, он мне нравился больше всех остальных гипергностиков. Правда, он был убежденным женоненавистником, но во всем остальном – выше всяких похвал, честный, добрый, неуверенный в себе, короче, типичный последователь всяких нелепых культов. Он один плакал над телом капеллана.

Нет, это, конечно же, не Виктор. Тогда Ларкин? Ларкин – отвратительнейший тип. Брат Виктор спас его, вытащив из какой-то передряги. Ларкину двадцать лет, у него на­глый взгляд, его уже пять раз арестовывали за мел­кое воровство, на башке у него прическа «моги­кан» — это когда все вы­брито, а в центре торчит петушиный гребень. В но­су он носит кольцо, а на лбу у него татуировка — слово «смерть».

Ларкин к тому же был наркоманом, и среди из­любленных его зелий чис­лился амилнитрат: он даже пытался уговорить меня дать ему бесплатный рецепт! Безусловно, он настоящий злодей, и я написал его имя прописными буква­ми и дважды подчеркнул. Я добавил к списку еще не­сколько имен деревенских жителей, записал историю с ключами Пармитера, с запиской, почувствовал усталость и отложил карандаш. Теперь следовало перейти к осмо­тру моего винного погреба: вопрос о любимом солодовом виски с острова Айлей оставался неразрешенным.

Я спустился в погреб и... чуть не потерял сознание от ужаса. Стены изрисованы мерзкими словечками и рисун­ками, бутылки перебиты, весь мой лучший кларет разлит по полу! Ящик с любимым виски открыт, в нем осталось одиннадцать бутылок — двенадцатая исчезла. Дело боль­ше не терпело отлагательств.

Инспектор Фишер вряд ли мог помочь мне в этих об­стоятельствах. Я принял таблетку от ангины, подошел к телефону и набрал лондонский номер.

Секретарши в газетах всегда прилагают максимум стара­ний, чтобы не подпустить читателей к тем, кто создает чтиво. Это еще больше меня разволновало, а в таком со­стоянии я становлюсь резким и настойчивым.

— Не пытайтесь помешать мне, дорогуша,- рявкнул я в трубку.— Это говорит его крестный отец, и потому сейчас же соедините меня с Адамом Ленноксом!

Леннокс еще никогда меня не подводил, не подвел он меня и на этот раз. В шесть вечера мы уже сидели с ним в моем милом маленьком садике и наслаждались столь не­обходимой нам обоим выпивкой. Леннокс задавал вопро­сы спокойно и профессионально, я отвечал. Леннокс — не то что этот простофиля Фишер: он сразу же понял, на­сколько важна проблема солодового виски. Правда, неко­торые из его вопросов тоже показались мне неуместны­ми — они явно вели в тупик, например, о роли женщин в этой истории. Но, как мне кажется, я помог крестнику вер­нуться на правильный путь, рассказав ему о Ларкине. Его татуировка и надписи на стенах моего подвала — несом­ненно, звенья одной цепи. Мой крестник только улыбнул­ся и кивнул.

Поскольку именно Леннокс распутал это трудное дело (хотя я тоже сыграл в расследовании свою роль, пусть и скромную), я считаю, что должен представить его тем чи­тателям, которые еще не знакомы с ним по его замеча­тельным статьям.

Леннокс — сейчас ему тридцать восемь лет — был единственным сыном моего старого друга, который с ку­да большим достоинством, чем я, служил в песках Запад­ной Африки. Сейчас мой крестник - «репортер-исследо­ватель», как он себя называет, или, как говорю я, когда хо­чу его поддразнить, «разгребатель грязи» и «навозный жук». Его биографию я расскажу лишь вкратце. Он полу­чил степень бакалавра гуманитарных наук в колледже св. Магдалены в Оксфорде, затем, как и отец, служил в ар­мии. Об этом периоде своей жизни он почему-то расска­зывать не любит, и, рано выйдя в отставку, пренебрег моим советом найти хорошее место в каком-нибудь ком­мерческом банке и пошел работать в толстый журнал, слишком, на мой вкус, левый. Именно там он начал свою журналистскую карьеру и быстро пошел вверх.

Мой крестник — не из тех, кого легко скрутить. Он умеет стоять на своем, а в поисках истины может быть и безжа­лостным — по крайней мере, я знаю одного бывшего чле­на кабинета министров, который наверняка разделяет мое мнение. А ради моих читательниц женского пола — они ведь любят такие подробности — сообщаю, что Леннокс высокого, выше шести футов, роста, строен, атлетически сложен, у него темные волосы и зеленые глаза, короче, привлекательный мужчина. Несмотря на то, что он любит женщин и они отвечают ему взаимностью (даже эта то­щая стерва Ванесса Долри перед ним не устояла), он до сих пор не женат. Я отношу сей факт на счет моего благо­творного влияния — хотя в наши дни холостяки вышли из моды и даже кажутся подозрительными, я по-прежнему считаю это состояние самым для мужчины подходящим.

Итак, в тот вечер Леннокс слушал меня, по обыкнове­нию, с пристальным вниманием. Он с детства знаком с обитателями Ступл Гардетт, и потому вопросы его были точными и ясными. Ничего удивительного, что он заго­релся интересом к делу и где-то около семи предложил мне прогуляться к Пэррок-хаузу.

Мы решили сократить путь и отправились через церков­ный двор — мне всегда нравился открывавшийся оттуда вид, поэтому я, по обыкновению, приостановился у поро­га церкви, а Леннокс отправился на кладбище разгляды­вать памятники. Внимание его привлекла плита на моги­ле дорогой Эдит Долри. Вечернее солнце заливало окрестности золотым светом. Я стоял, думал о прошлом и с оптимизмом смотрел в будущее. Мой крестник и я — два знаменитых сыщика! Какие улики найдем мы в Пэррок-хаузе? В молодости я был большим любителем детектив­ных романов, и потому думал об отпечатках пальцев, о собаках-ищейках, лающих в ночи, о прочих столь же инте­ресных и замечательных вещах, но тут приятный ход моих мыслей был нарушен. Рядом с нами возникла Ва­несса Долри. Она объявила, что де прогуливает свою со­баку, но, заметив взгляд, который она устремила на моего крестника, я понял, что это лишь предлог, причем не са­мый изящный.

К моему глубокому удивлению (впрочем, его отноше­ние к мисс Долри всегда отличалось от моего), Леннокс пригласил ее пройтись с нами. Мы прошли в сад Пэррок- хауза через церковные ворота. Я шел позади, разглядывая наряд Ванессы Долри — нелепая майка поверх очень не­скромной юбчонки, затем взгляд мой упал на шрамы в земле, оставленные выкорчеванным тисовым лабирин­том. И то, и другое зрелище были поистине отвратитель­ны!

Тут я мысленно перенесся в один чудесный вечер 1948 года, когда в этом лабиринте... И вдруг Ванесса Долри от­чаянно завопила, а мой крестник воскликнул:

— Не смотрите в ту сторону!

Я поспешил подойти поближе и увидел то, что так напу­гало Ванессу: свежевырытую могилу, импровизирован­ное место упокоения бедного брата Виктора. Он лежал там, где когда-то рос старый тис. Могилу зарыть не успели или не захотели, лишь поставили в голове и в ногах по ку­ску необработанного известняка.

Тело было еще теплым, и причина смерти — удуше­ние — была ясна с первого взгляда. И орудие смерти все еще было обмотано вокруг его шеи, а вечерний ветерок лениво теребил его кончики. Приглядевшись, я увидел, что это не обычная веревка или шнур. Штуковина была черного цвета и украшена... кружевами, а на одном конце я даже разглядел ярлычок. У нашего убийцы специфиче­ское чувство юмора: для трезвенника капеллана он вы­брал виски, для женоненавистника брата Виктора — дам­ский бюстгальтер...