Но как только они ушли, он вдруг просто озверел.

Он избил меня так, как никогда в жизни.

Он просто схватил табуретку и начал лупасить меня ей.

Вас когда-нибудь били табуреткой?

Надеюсь, нет. Ибо это очень, очень и очень больно. Он просто ударил меня ею по голове, и я упал, и не в силах был встать.

Потом он просто продолжил лупить ею лежачего меня. Бил куда мог: по ребрам, по задним лапам. Я пытался закрыться от него руками, но он просто сломал мне два пальца.

Он бил до тех пор, пока от табуретки не откололась ножка, за которую он её держал.

Но и на этом не всё.

После этого он взял меня на хвост, и выволок меня с нашей квартирки на первый этаж, а оттуда прямо в подвал.

Да. Он закрыл меня в подвале, на ключ (ключи от него были у всех).

Я сидел там два дня.

Вы хоть представляете, какого это сидеть в подвале столько времени?

Там была абсолютная темнота. И сырость. А еще там были всякие звуки…

Я часами кричал, стучал в дверь и плакал.

Мне было очень страшно. Я умолял меня выпустить. Кричал так, что срывал голос.

Но никто и не думал спасать меня.

Но в конце концов я просто сдался.

Я сел на холодный бетонный пол и слёзно плакал от холода, голода, ужаса и боли, ведь он не оставил на мне живого места этой табуреткой, и эти два пальца не могли пошевелиться.

Иногда я успокаивался, но потом на меня мгновенно накатывал весь тот ужас, что я чувствовал. Я думал, что умру там, и плакал наврзыд, выл!

А еще, конечно же, я плакал от обиды.

А еще я звал папу!

Да, даже после того, что он сделал мне. Я звал его, умолял выпустить меня и клялся, что больше так не буду.

Я ведь любил своего…отца! Я правда любил его, ведь он единственная семья, которая у меня осталась!

Тогда я еще помнил его таким, каким он был до смерти мамы. Он очень любил меня. Всегда был рядом со мной, прогонял монстров из-под моей кровати, и разрешал спать в одной постели с ним, когда мне было страшно спать одному. Он всегда обнимал и целовал меня и маму, как приходил с работы. Черт, да он даже всегда играл со мной, и не важно во что: будь то салочки, прятки, рисование, или просто дурачество. Это был самый лучший папа на свете.

Я очень любил своего папочку.

Я тогда просто не мог смириться с этим.

Именно в тот день, моя отец умер в моих глазах, и я оплакивал его.

На место папочки пришел вечно бухой и злобный Алекс.

Но в конце концов меня кто-то выпустил оттуда, услышав мой вой.

Но я просто не мог говорить от того ужаса, что пережил там. Я мог только хныкать.

Меня вернули отцу, который, кажется, вообще забыл, что он что-то там сделал со своим сыном.

Сейчас то я уже не так часто вспоминаю этот случай, но тогда во мне что-то умерло.

Я ненавижу Алекса, и искренне желаю ему смерти.

Это уже давно не мой отец, это тварь, которая должна сдохнуть, как подобает твари: брошенным, забытым всеми. Чтоб над его трупом надругались и сожгли. Сожгли его и всю память о нём. Похоронили с позором его прах где-нибудь в болоте.

Когда-нибудь он умрёт, и я сделаю так, чтобы его труп был осквернен.

Я выкопаю его тело и брошу в ближайшую выгребную яму, или в канализацию, выучу любые оккультные ритуалы, дабы обезобразить его труп.

Я стану Сатанистом и сделаю так, что бы он попал в ад и прошел через все круги его.

Ненавижу его…

Мы с Алексом шли домой.

Я впереди, а он чуть сзади меня, словно охрана.

Я чувствовал себя совершенно ужасно. Во мне смешались ярость, обида и страх.

Я злился на Алекса, за то, что он такое грубое и бесцеремонное хуйло, и на самого себя, за то, что ничего не могу с этим поделать, и что тогда я позволил полиции привести меня обратно домой.

Надо было прятаться. Бежать, что есть сил из города. Ведь какая разница, где жить: дома, где дай Люцифер чтоб хоть корка хлеба была, или на улице?

Но тогда я не хотел убегать от Алекса. У меня всё ещё теплилась надежда, что он исправится. Когда за мной пришли копы, мне было очень радостно, ибо я подумал: А ведь ему не плевать на меня! Я нужен ему, он беспокоится за меня!

Но теперь то я бы с превеликой радостью унёс лапы из Денвера.

А ещё лучше убил бы Алекса пока о спит. Я сплю и вижу, как перерезаю ему его скверное горло. Как брызжет у него из артерии кровь фонтаном, а он пытается закрыть эту рану своими лапами.

О, нет. Слишком легко.

Хочу разорвать его горло, хлебать его кровь, задушить. Утопить. Изрезать его бритвами. Гнать его по всем долинам ада. Тратить его.

Хочу навсегда погасить его свет, сломать ему все надежды, насиловать его всю вечную жизнь.

Я бы резал его медленно. Очень медленно. Я бы смотрел, Как он истекает своей собственной кровью. Я бы смотрел в его наполненные ужасом глазёнки, режа его везде.

Я бы последовал за ним в ад, в котором он превратился бы в монстра, вечно страдающего и пожирающего себя. Я бы безжалостно рвал его живой труп, который бы глядел на меня заплесневевшими глазами ужаса, вися на виселице и пережевывая шерсть дохлых кошек.

Да-да, понимаю. Что-то я замечтался и совсем увлёкся.

Я не могу этого сделать, ибо только у него я могу брать деньги на наркоту.

Как бы иронично не звучало, но именно Алекс спасает мою шкуру.

Конечно. Можно наложить на себя руки, но…я не хочу бросать свои сны.

Как бы глупо не звучало, но я действительно счастлив в своих снах. Я живу там полноценной жизнью, там я имею всё, о чём только могу мечтать.

Да и если я вдруг соберусь помирать, я утащу Алекса с собой.

Если я покину себя, я захвачу его с собой.

Он умрёт со мной.

Со мной.

Ну, хватит с вас моих фантазий.

Наконец, или, скорее, к сожалению, мы пешком дошли до дома.

Я всей свой душой чуял, что несдобровать мне.

И оказался прав.

Сразу, как только мы вошли в квартиру, эта псина толкнула меня на пол. Я упал, хотя толчок был не такой уж и сильный. Я просто не хотел, что-бы он положил меня на пол толчком посильнее.

Я перевернулся на спину и увидел, как он сжал свой кулак и замахнулся им на меня.

Я инстинктивно закрыл голову лапами и завизжал со всей мощи голосовых связок щенячьим визгом, и тут же услышал адские звуки, будто смешали звуки овечьего блеяния и шума мотора машины.

Я открыл глаза и увидел, что эти звуки издавал Алекс. Это он так смеялся, блин. Шакал ебучий.

-Синклер, ты в курсе, что визжишь как последняя сучка? — ржал он, аж сгибаясь от смеха.

А ты в курсе, что твой смех напоминает звуки блюющего алкаша?

Я ничего не ответил.

-Интересно. Что же будет, если об это прознают твои одноклассники? — спросил он, присев на стульчик.

-Зачем тебе это?

-Ну…не знаю. Чтоб тебе жизнь мёдом не казалась. А то совсем уже зажрался.

Ну, да. Я голодаю, не могу побороть зависимость, все от меня отвернулись, я почти забыл, как выглядят цвета и влюбился в фурря, которому на меня совсем насрать. Совсем зажрался.

-А то школу стал прогуливать, по барам шляться… — продолжил он. — ты что, педиком стал?

-Нет. — коротко и быстро сказал я, не на шутку перепугавшись. Если он узнает об этом, то я могу не выжить.

-Надеюсь. Для твоего же блага. Но если я увижу хоть намёк на то, что ты пидор, я тебя убью. — сказал он последние слова свозь сжатые зубы. — Я забью тебя до смерти и закопаю тебя в безымянной могиле, как и подобает гомосекам. Я ясно выразился, Гудмундсдоуттирр?

Опять он меня по фамилии назвал.

-Да, Алекс. — ответил я.

Я сам не знаю, как стал геем. Я ведь отчетливо помню, что лет до четырнадцати я думал исключительно о самочках. Я даже фапал впервые на самочек! (хоть я и фапал в жизни раза два)

Но в какой-то момент что-то будто переклинило вокруг меня, и я стал обращать внимание только на самцов.

Я стал смотреть на парней в раздевалке…но всё же больше всего внимания я стал обращать на Ника…