(Матф.21:1-9)

Кульминация драмы в жизни Христа начинается с «этого странного события, триумфального въезда в Иерусалим». В этот момент он уступил искушению властью и позволил людям приветствовать себя как царя. И едва он вступил в Иерусалим, его обуяла ярость.

И ВОШЕЛ ИИСУС В ХРАМ БОЖИЙ И ВЫГНАЛ ВСЕХ ПРОДАЮ­ЩИХ И ПОКУПАЮЩИХ В ХРАМЕ, И ОПРОКИНУЛ СТОЛЫ МЕНОВ­ЩИКОВ И СКАМЬИ ПРОДАЮЩИХ ГОЛУБЕЙ, И ГОВОРИЛ ИМ: НА­ПИСАНО «ДОМ МОЙ ДОМОМ МОЛИТВЫ НАРЕЧЕТСЯ»: А ВЫ СДЕ­ЛАЛИ ЕГО ВЕРТЕПОМ РАЗБОЙНИКОВ.

(Матф.21:12, 13) (Рисунок 11)

Плохое настроение продолжается у Иисуса и на следующий день, ког­да он фактически приговаривает к смерти смоковницу за то, что на ней нет плодов (Матф. 21:19).

Да и сам способ его появления в Иерусалиме говорит о том, что Хри­стос вплоть до мельчайших деталей отождествлял себя с Царем-Мессией, о котором говорится в Книге Захарии 9:9:

Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се, Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и молодом осле, сыне подъяремной.

Прямое подражание архетипическому образу исключительно опасно и эта идентификация оказывается необходимым этапом в судьбе Христа как теневой аспект процесса воплощения. Его гнев по отношению к тор­гующим противоречит его собственному отношению к гневу и раздраже­нию (Матф. 5:22) и говорит о том, что отношение к «деньгам» является его теневым аспектом. Однако такая односторонность была ему необходима как часть его судьбоносной задачи в утверждении духовного «царства» в противовес господствовавшему в то время грубому материализму. По сло­вам Юнга, «Иисус добровольно подставил себя под нападки имперского сумасшествия [изнутри], которое в той или иной степени было присуще абсолютно каждому: и завоевателям, и им подобным.

Раскрытие эго таким бессознательным силам всегда приводит к об­разованию определенной одержимости или идентификации, даже если она временна и частична. К тому же драма трансформации не может развернуться в полной мере без того, чтобы не подвергнуть эго «неизбежной ошибке»

Если проецируемый конфликт должен быть исцелен, его следует вер­нуть в психику человека, туда. Где у него существовали бессознательные корни. Он должен провести с самим собой Тайную вечерю, поедая свою соб­ственную плоть и запивая своей кровью, что означает: человек должен рас­познать и принять в себе другого... Не является ли это, по всей вероятнос­ти, основным смыслом учения Христа, что каждый должен нести свои крест'' Ибо если вы с трудом терпите себя самого, как же вы будете в со­стоянии терпеливо относиться к другим?'

И КОГДА ОНИ ЕЛИ, ИИСУС ВЗЯЛ ХЛЕБ И БЛАГОСЛОВИВ ПРЕ­ЛОМИЛ И, РАЗДАВАЯ УЧЕНИКАМ. СКАЗАЛ: ПРИМИТЕ. ЯДИТЕ: СИЕ ЕСТЬ ТЕЛО МОЕ. И ВЗЯВ ЧАШУ И БЛАГОДАРИВ, ПОДАЛ ИМ И СКАЗАЛ: ПЕЙТЕ ИЗ НЕЕ ВСЕ; ИБО СИЕ ЕСТЬ КРОВЬ МОЯ НОВОГО ЗАВЕТА, ЗА МНОГИХ ИЗЛИВАЕМАЯ ВО ОСТАВЛЕНИЕ ГРЕХОВ.

(Матф.26:26-2о»

ЯДУЩИЙ МОЮ ПЛОТЬ И ПИЮЩИЙ МОЮ КРОВЬ ИМЕЕТ ЖИЗНЬ ВЕЧНУЮ.

(Иоан. 6:54)

Образ Тайной вечери претерпел величайшее историческое развитие, ибо ее воспроизведение стало одним из главных ритуалов Христианской церкви. На эту тему Юнг написал объемное эссе. Вот что он заметил:

В сравнительной истории религий месса является единственным и своем роде феноменом, но ее символическое содержание оказалось бы совершенно чуждым человеку, если бы не уходило своими корнями в са­мые глубины его психики. Поскольку дело обстоит именно так, мы вправе ожидать, что сумеем обнаружить сходные символические паттерны и в ранней истории человечества, и в современной раннему христианству языческой мысли... В самом тексте евхаристической литургии содержат­ся отношения к ветхозаветным «прообразам» мессы, то есть ко всей древ­ней жертвенной символике вообще. Поэтому очевидно, что и Жертва Христова, и Причастие задевают одну из самых сокровенных струн в че­ловеческой душе, являясь отголосками первобытных жертвоприношении и ритуальной антропофагии... Я здесь ограничусь лишь упоминанием о царском жертвоприношении, то есть о ритуальном умерщвлении царя с целью обеспечить плодородие и процветание его земли и народа, об об­новлении или возрождении бога при помощи соответствующего чело­веческого жертвоприношения, а также о тотемном пиршестве, зачастую имевшем целью приобщить участников трапезы к жизненной силе предков, Чтобы показать, насколько глубоко проникает символ мессы в че­ловеческую душу, пронизывая собой всю ее историю, этих знаков долж­но оказаться достаточно.

Тайная вечеря представляет собой особый архетип «пира», или сакраль­ного жертвоприношения, и потому относится к более широкой категории символизма coagulatio. Изначально Тайная вечеря состояла в том, что каждый из участников вкушал преломленного Христом хлеба и выпивал глоток вина, тем самым ассимилируя символизм самого пиршества. Христос заменил пасхального агнца в качестве возрождающейся обреченной на заклание жертвы (Исход 12: 3ft). Аспект «тотемного пиршества» может быть проил­люстрирован параллелью с дионисийским ритуалом омофагии поеданием сырого мяса», Клемент Александрийский говорит: «Почитате­ли Бахуса справляли оргии в честь сумасшедшего Диониса; это божествен­ное сумасшествие они отмечали тем, что Ели Сырое Мясо. По завершении ритуала участники разбирали разрубленное на куски сырое мясо принесен­ных в жертву животных». Джейн Харрисон пишет: «Общая часть этого ужас­ного ритуала состояла в разрывании на куски туши убитого животного [быка или козла| для того, чтобы, вне всякого сомнения, завладеть сырым, даже парным мясом, поскольку кровь считалась жизнью». Этот ритуал воспро­изводил расчленение и поедание ребенка-Диониса гитанами.

Существуют убедительные параллели между мифом о Христе и мифом о Дионисе. Дионис был единственным богом из греческого пантеона, рож­денным от смертной женщины, Семелы, Он вырвал свою мать из рук Гадеса и возвел ее на небеса. В своей первой жизни он ребенком был расчленен на куски титанами и таким образом пережил «страсти», В омофагии Дионис предлагает поклоняющимся ему отведать своего тела и тем самым обрести бессмертие. Трагическая драма заключается в личностном росте, выходе за пределы дионисийских мистерий и в появлении параллелей трагическому взгляду на жизнь в «этом мире», развившемуся в рамках христианству.

В омофагии жертвенный бык или козел представляет собой самого Диониса, предлагающего поклоняющимся вкусить своего тела. То же са­мое происходит на Тайной вечере и в ритуале евхаристии: Христос пред­лагает свое тело и кровь качестве духовной пищи уверовавшим в него людям. В этом контексте Христос представляет собой Антропоса. оригинального целостного человека. Вкусить его тела значит вкусить вечного и трансперсонального. По словам Юнга,

Таинство евхаристии превращает душу эмпирического человека, ко­торый является лишь частью самого себя, в целостность, символически выражаемую фигурой Христа, С этой точки зрения месса может быть названа ритуалом процесса индивидуации.

Точно так же, как Христос говорит своим апостолам, «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную»'', участие в омофагии фактически отдает участника евхаристии Бахусу, то есть отправляет его слу­жить божественной природе Диониса. Таким образом, Плоть Христа или Диониса — cibus immortalis (пища бессмертия), которая также является синонимом «философского камня»". С точки зрения психологии это означает осознание Самости, которая позволяет человеку смотреть на мир «через призму вечности».

В ранней иконографии Тайная вечеря изображалась как поедание рыбных блюд. Самого Христа символизировала рыба (ichtiys). Этот символизм связывает Тайную вечерю с Мессианским пиром в иудей­ской легенде, в которой люди также вкушают рыбную пищу, и в частности набожным людям подается мясо морского чудовища Левиафана. Поедание левиафана – это прямое указание на сознательную ассимиляцию первобытной психики. Та же интерпретация вполне приложима к Тайной вечере, на которой вкушаются рыбные блюда. Рыба символизирует бессознатель­ное содержание холоднокровной, похотливой природы. Подобно огромной рыбе, Левиафану, рыбы представляют собой более мелкие доли перво­бытной психики, которым необходима трансформация, происходящая при участии сознательного представления.