— Ей уже двадцать один, — сказал он.
Фрэнк ответил, что для Эдди двадцать один, возможно, и серьезный возраст, но ему лично так не кажется.
— Слушай, Фрэнк, — сказал Эдди, — когда тебе было двадцать один, ты был женат и имел ребенка.
— То-то и оно, — вздохнул Фрэнк. — Нужен комментарий?
Встречаясь с Марион за столом, Фрэнк, похоже, испытывал неловкость. Она называла его «мистер Вираго», и он сказал:
— Прошу вас, Марион, зовите меня Фрэнк. Чувствуйте себя как дома.
Но когда она стала называть его Фрэнком, ему, кажется, тоже не понравилось. Как и ей. Как и Эдди, хотя он сам не понимал почему.
Фрэнк говорил мало. За едой он обычно читал газету, прислонив ее к кувшину с молоком, прищелкивал языком или качал головой, поражаясь невероятной тупости политиков. А если все-таки открывал рот, вечно ляпал что-нибудь невпопад, чем ужасно смущал Эдди. Однажды он спросил Марион, не чувствует ли она себя в Лондоне «этакой ложкой дегтя в бочке меда». В другой раз речь зашла о литературе, и отец Эдди спросил у Марион, кто ее любимые писатели. Марион ответила, что ничего не читает. Не любит книги, и все. Эдди возразил, что это не так, а Марион оборвала его и, закрыв глаза, стиснув зубы, повторила: нет, она не любит читать. Патриция заметила, что Марион сама может говорить за себя, и Марион покраснела как рак. Потом отец сказал:
— Там, откуда вы родом, вы наверняка слышали много народных сказок, про фей и прочее.
На лице Марион отразилось изумление.
— Я имею в виду, в сельской местности, — сказал Фрэнк. И тем окончательно все испортил.
Когда Марион сообщила, что ее отец работал на колбасной фабрике, Фрэнк сказал: что ж такого, его собственный дед был бродягой. По крайней мере, так он слышал от своего брата Джо, который некогда интересовался историей их семьи.
— У нас в шкафу тоже хватает скелетов, Марион, — широко улыбнулся он и долго смеялся потом над собственной шуткой.
Эдди понимал, что Марион не питает к Фрэнку симпатии. Когда его не было рядом, она почти не вспоминала о нем. Эдди рассказал ей массу забавных историй об отце, но Марион не видела в них ничего смешного. Патриция, видимо, тоже не вызывала у нее симпатии. Она сказала, что Патриция слишком сильно осветляет волосы и постоянно говорит «на самом деле». Эдди сказал, что никогда этого не замечал. На самом деле.
В свою очередь Патриции не нравилась Марион. Она не распространялась на эту тему, но Эдди и так видел. Роду Патриция сказала, что Марион чудачка и «совершенно уникальное существо» и что она «абсолютно не похожа на девушек, с которыми Эдди встречался раньше». В устах Патриции это был убийственный приговор.
Словом, присутствие Марион обернулось большим напрягом, и Эдди понимал, что долго так продолжаться не может. Что-то назревает — это даже ему очевидно. Но в конце концов ссора произошла не между Эдди и Марион и даже не между Патрицией и Марион. В конце концов Марион сцепилась с Фрэнком. Да как!
Новый год встретили вполне нормально — даже лучше, чем Эдди ожидал.
Дин Боб и Марион спелись так, что лучше не бывает. Боб твердил, что Марион — полный улет и может свести с ума кого угодно. Каждый раз, когда она открывала рот, он громко хохотал, обнимал ее за плечи и принимался трясти, как щенок, играющий с куклой.
— Ну ты даешь! — громыхал он. — Классно завернула! Господи Иисусе, ну полный отпад!
Марион тоже смеялась над Бобом. Он рассказал ей, почему сменил имя, а она ответила, что он круглый дурак и у него никогда не было настоящих проблем.
— Ага, — кивнул он, — ты права, Марион, ты совершенно права, подружка.
Но Эдди чувствовал себя неловко, поскольку на вечеринку пришла и Дженнифер. Регбист получил отставку, сообщила она. Сегодня с ней был какой-то чистоплюй, подвизавшийся в издательском деле и явно прижимистый. Познакомившись с Марион, Дженнифер заявила:
— Я слышала, ты имела несчастье всерьез связаться с Эдди.
Интересно, подумал Эдди, кто ей натрепал. Когда она отвернулась, Эдди заметил, что Марион с Бобом хихикают над ее походкой.
Рут и Джимми тоже пришли на вечеринку, но, по счастью, ненадолго. Эдди исхитрился продержать их в холле, рассуждая о том, что им не мешало бы как-нибудь в новом году заглянуть на обед. Он очень не хотел, чтобы они встретились с Марион. Знал, что это будет катастрофа. Да что там — чернобыльская авария! Выйдя из туалета, Рут сообщила, что видела в танцзале жутко занудливую девицу, которая всем действовала на нервы.
— Ну, ты же знаешь, как бывает на таких вечеринках, — пожал плечами Эдди, — всегда найдется одна такая, верно?
Когда Дженнифер собралась уходить, Эдди проводил ее до дверей.
— По-моему, она очень милая, Эдди, — сказала Дженнифер, — жаль, что ты ничего не сказал мне. — Она вытащила из сумочки зеркальце и принялась поправлять прическу.
— Я думал, ты будешь ревновать, — сказал Эдди.
Дженнифер рассмеялась, достала помаду, подкрасила губы и весело спросила:
— Ревновать? К ней?..
Она поцеловала Эдди в щеку и сказала, что на следующее Рождество они непременно увидятся. Эдди пообещал, что, может, выберется в Никарагуа, навестит ее.
— Да, — вздохнула она, — конечно, Эдди, приезжай.
Эдди заверил, что обязательно приедет, ему уже давно хочется своими глазами увидеть, что там творится.
— Hasta luego![39] — крикнул он на прощание; Дженнифер помахала ему ключами от материной машины и зашагала прочь по дорожке, ошарашенный издатель побежал следом.
Когда Эдди вернулся, Марион танцевала под «Накачай эту штуковину» Элвиса Костелло, с какой-то длинноволосой девушкой в длинном джемпере, Дином Бобом, Фредой и еще одной девицей, которую Эдди не узнал. Они прыгали и скакали, взявшись за руки, а Боб, как всегда на взводе, изображал соло на невидимой гитаре, притопывал ногами и яростно мотал головой в такт ударным.
Эдди стоял в дверях кухни, глядя на танцующих и прихлебывая из банки «Ред страйп». Музыка гремела так, что пол под ногами дрожал. Оказываясь возле него, Марион каждый раз как бы его не замечала или громко смеялась, так что в конце концов Эдди решил, что она это нарочно. Знала, что ему это чертовски неприятно.
В полночь она по очереди обнялась с каждым из присутствующих. Кроме Эдди.
Еще через несколько часов Боб подсыпал им в текилу «ангельской пыли»[40] — в его представлении, это была отличная новогодняя шутка. Марион понравилось, она тяжело дышала, размахивая руками как ветряная мельница, но Эдди раздражало даже не это. Она словно бы чувствовала себя здесь вполне уютно и была так счастлива, как никогда с ним. Когда Эдди критически отозвался о Бобе, Марион сказала:
— Слушай, кончай вешать на меня собак и читать мораль! — Они просто веселятся, и нечего сидеть с унылой физиономией.
По дороге домой в такси обоим стало плохо. Марион сказала, что хочет быть счастливой с Эдди и в новом году, и всегда, и таксист коротко буркнул: «Аминь». Когда они проскользнули к ней в комнату и рухнули на постель, Марион продолжала повторять это даже во сне, вперемежку со всякими россказнями о своей семье, которых Эдди никогда раньше не слышал и не слишком-то хотел слышать сейчас.
Наутро за кухонным столом она кусала ногти и курила. Дым плавал вокруг, и Эдди казалось, что его вот-вот вывернет наизнанку. Он вообще чувствовал себя отвратительно. У него расстроился желудок, и при каждой попытке пошевелиться болела задница. Он закрыл глаза, веки горели, и лучше не стало. Когда он открыл глаза, совсем поплохело. Сколько он ни пил воды, во рту было сухо, как в пустыне.
Фрэнк отправился на утреннюю пробежку, а Патришия пошла к мессе. С чего это вдруг, спросил Эдди. Но она ответила, что там хорошо поют, вдобавок все равно больше нечего делать, а после они с ребятами всей компанией двинут в бар. Она сказала, что Эдди и Марион тоже могут присоединиться к ним, но Эдди простонал, что его мутит при одной мысли о выпивке. Патришия заявила, что это позор, хотя ей стоило большого труда скрыть облегчение. Потому-то Эдди и Марион сидели сейчас одни в холодной кухне, слушали по радио Гая Берна и делали вид, что все в полном порядке.
