Вернулся Фрэнк, пыхтящий, порозовевший, потный, в старом черном тренировочном костюме. Утвердившись посреди кухни — ноги на ширине плеч, руки на бедрах, — он наклонился вперед, втягивая в легкие воздух.

— Здоровье, — провозгласил он, подняв большой палец. — Здоровье прежде всего.

Он начал бег на месте, молотя кулаками воздух, как боксер. Вид у него был такой, словно он вот-вот рухнет с сердечным приступом. Эдди посоветовал ему расслабиться, проще смотреть на вещи, но Фрэнк только рассмеялся, выпил стакан воды и сплюнул в раковину.

— А как нынче самочувствие у наших влюбленных пташек? — хихикнул он, потирая руки. Потом хлопнул себя по груди.

— Отлично, Фрэнк, — сказал Эдди.

— Отлично, — сказала Марион, — Фрэнк.

Фрэнк выключил лампы, заметив, что света тут хватит на целый Бродвей. Эдди понял, что день будет тяжелым.

Из приготовления яичницы Фрэнк устроил целое шоу: высекал аккуратные комочки из монолита застывшего сала, очищая лопаточку о жирный край шипящей сковороды. Вытаскивал из упаковки тонкие ломтики бекона и бросал их на сковородку, как ведьма в пантомиме бросает в котел лягушачьи лапки. Кидая что-нибудь на сковородку, он всякий раз отступал назад, заслоняя левой рукой лицо, словно ожидал, что все это немедленно вспыхнет ярким пламенем. Разбивая яйца, подолгу вытряхивал из скорлупок последние капли белка. Насвистывал какой-то мотивчик. Он был в прекрасном настроении. И разыгрывал спектакль.

Спор возник по поводу абортов. В газете напечатали идиотскую статейку об огромном количестве ирландских женщин, делавших в этом году аборты в Англии; Гай Берн тоже говорил об этом по радио. «И разумеется, у нас в Ирландии нет абортов — так нам хочется думать. О да, святая католическая Ирландия, друзья мои», — возвестил он как раз перед рекламной паузой.

Марион сказала, что все это отвратительно.

— Да. Но что им делать? — отозвался Фрэнк. — У них, бедняжек, нет денег. Надо бы легализовать это и здесь.

— Я не о том, — возразила Марион. — Дело не в деньгах. Это просто неправильно. Ведь это значит — отнять жизнь.

— Ох уж эти священники, — поморщился Фрэнк с набитым ртом. — Деньги здорово помогают, с деньгами что угодно можно уладить. И тот, кто утверждает обратное, — ну, вы понимаете… Поверьте мне на слово, дорогая, — рассмеялся он, коснувшись плеча Марион.

Марион уставилась на пальцы Фрэнка, лежавшие на рукаве ее свитера. Он посмотрел ей в глаза и перестал смеяться. Лицо девушки потемнело от гнева. Глаза Фрэнка увлажнились. Марион слегка шевельнула плечом, и Фрэнк поспешно отдернул руку. Поднес пальцы к губам, кашлянул. Марион, похоже, рассердилась еще больше. Поджала губы и перевернула страницу газеты. Эдди глянул на Фрэнка. Тот пожал плечами.

— Послушай, Марион, остынь, — сказал Эдди. — По-моему, людям нужно разрешить аборты, если они этого хотят. Я имею в виду, никто ведь не говорит, что нужно вменить их в обязанность.

— Мне все равно, что там говорят, — объявила Марион. — Я считаю, это неправильно.

— А по-моему, не права ты, — сказал Эдди. — Женщина вправе выбирать и решать сама. — Он коротко взмахнул кулаком.

— Типично мужская позиция. — Она прямо-таки выплюнула эти слова. — Пусть женщины сами все решают.

— Но послушайте, милая… — начал Фрэнк.

— Никакая я вам не «милая», — отрезала Марион. — Я против, вот и все. Иногда нужно занять твердую позицию.

— Но я хочу сказать: что, если бы вы сами попали в такое положение?

— Вы это обо мне? — Марион прижала руки к губам.

— Нет, конечно, — ответил Фрэнк, — это я так, для примера, так сказать, для иллюстрации. Что, если бы вы… ну, в общем… попали в беду?

— Я не из таких, и вы не смеете говорить мне подобные вещи.

— Слушайте, — сказал Фрэнк, — я же вовсе не имею в виду вас лично. Просто мне казалось, что люди образованные способны объективно взглянуть на проблему как таковую, вот и все.

— А я недостаточно образованна, да?

— Господи, милая, ну при чем тут это! Я хотел сказать, что вы, по всей видимости, смотрите на эту проблему с другой точки зрения, видите ее по-иному.

— Что ж, от вас я ничего другого и не ожидала. — Марион резко встала, едва не опрокинув кувшин с молоком, содержимое которого плеснуло Эдди на колени. — Ничего удивительного, что ваш брак развалился, — прошипела она.

Она вышла из кухни, так грохнув дверью, что перепуганные вороны в саду закружились в воздухе. Эдди обхватил руками голову, в висках пульсировала боль.

Фрэнк задумчиво посмотрел в сад и рассмеялся. Потом опять изменился в лице — кажется, сейчас что-нибудь разобьет или сломает. За окном покачивались на ветру качели, черная цепь звякала об опору. Фрэнк аккуратно положил на тарелку вилку и нож. Крест-накрест.

— Я хочу, чтобы она ушла, — тихо сказал он, не глядя на Эдди. Потом с преувеличенным спокойствием встал, прошел к раковине и вымыл свою чашку. Покончив с чашкой, он открыл воду посильнее и маленькой красной пластиковой щеткой принялся отмывать раковину, свободной рукой потирая шею и дергая себя за волосы на затылке. Потом повернулся в намерении выйти в сад. Ткнул пальцем в Эдди, поднял брови. Лицо у него побагровело. Под глазами набрякли мешки.

— Я хочу, чтобы она ушла, — повторил он. — Немедленно. — Голос у него дрожал.

Марион стояла на дорожке и плакала, и Эдди ничего не мог с этим поделать. А соседям, будь они неладны, именно сейчас приспичило гулять с детьми или с собаками, и каждый из них понимающе усмехался, но, не говоря ни слова, проходил мимо.

Эдди сказал, что Марион вела себя отвратительно.

— Господи Иисусе, — сказал он, — как ты только могла так с ним говорить? Господи! Он ведь мой отец!

Марион расплакалась еще сильнее. Сказала, что Эдди из тех, кто постоянно рассуждает о необходимости отстаивать свои принципы, но только на словах. Да, сказал Эдди, но ведь ему прекрасно известно, что она не против абортов.

— Откуда тебе знать? Мы никогда об этом не говорили.

— Не морочь мне голову, Марион, я достаточно хорошо знаю тебя.

— Ничего ты обо мне не знаешь, Эдди Вираго, — сказала она, — в тебе столько брехни, того и гляди, из ушей польется.

Эдди старался говорить как можно спокойнее:

— Ты нарочно так сказала. Понятия не имею, какая муха тебя укусила. Может, ревнуешь или еще что? Что с тобой такое?

— К чему ревную?

— К моим отношениям с Фрэнком. Тебе завидно.

— О, — рассмеялась она, — Фрэнк…

— Да, Фрэнк.

— Да, уж я-то могла бы кое-что рассказать Фрэнку о его дорогом мальчике. О некоторых твоих связях. Он вообще ничегошеньки о тебе не знает. А ты его боишься.

Он понимает, сказал Эдди, она не хотела так говорить. Понимает, что ей очень трудно, что, приехав сюда, она, наверное, отчетливо увидела, в каких разных условиях они выросли.

— Но дело не в деньгах, — сказал он, — ты должна это уразуметь. И мой отец тоже из рабочего класса…

Марион влепила Эдди пощечину. С размаху.

— Мерзавец, паршивый выскочка и сноб, Эдди Вираго, меня тошнит от тебя! Плевала я на тебя и на всю твою семью!

Эдди повернулся на каблуках и пошел прочь. Щека горела. Прекрасно! Просто прекрасно! Она ненормальная, сомневаться не приходится. Наркоманка хренова! Чем он виноват, что родился в буржуазной семье? Он ей покажет, этой дурехе! Господи! У нее крыша съехала, это ясно. Глючит ее. Ну и пускай катится к чертовой матери. Он позвонит мистеру Пателю, прямо сейчас, и скажет, что больше не приедет, попросит мистера П. переслать куда-нибудь его вещи — ну хоть на квартиру к матери. Да, так ей и надо, чертовке. Между ними все кончено, раз и навсегда. Он ей покажет, пропади она пропадом!

Полчаса спустя Эдди догнал ее в Ратмайнзе. Она пыталась убежать, но он схватил ее за плечи и не отпускал. Она сказала, что закричит, но почему-то не стала. По крайней мере, сперва. Только когда он сказал, что она не посмеет, Марион действительно заорала как ненормальная. Какая-то старушка глазела на них, пока они орали друг на друга посреди улицы.