Когда девушка начала учиться водить грузовик, Лю Сыцзя не мог взять в толк, для вида она это делает или действительно решила остаться в автоколонне. Однажды во время собрания он нарисовал свой «План восьми триграмм» и затем подбросил ей, чтобы испытать. Этот «План» отражал главные причины их плохой работы. Если Цзе Цзин в самом деле хочет покончить с неурядицами, она ухватится за схему, а если думает только отсидеться здесь и потом с новым капиталом вернуться в заводоуправление, то выкинет эту бумагу в мусорную корзинку. Лю Сыцзя не ожидал, что девушка воспримет его идеи и даже разовьет их. Да, это не обычная девчонка!

После обеда Лю Сыцзя увидел, что Цзе Цзин садится в машину к Хэ Шуню, чтобы ехать вместе с ним в бензохранилище. Тот написал требуемое обязательство, не пускать его не было причин, но девушка все-таки беспокоилась за Хэ Шуня, поэтому и решила сопровождать. Лю Сыцзя вдруг ощутил какую-то странную ревность: с другими она разговаривает, смеется, только от него далека, будто колодезная вода от речной. Неужели он в ее глазах еще хуже, чем этот мерзавец Хэ Шунь? И Лю Сыцзя, не выдержав, крикнул:

— Маленькая Цзе!

Она подошла, заметив, что парень чем-то озабочен. А он чувствовал себя, будто торговец бобовым сыром, упавший в реку и сохранивший одно коромысло, и с мрачным видом осведомился:

— Почему ты помогаешь всем, кроме меня?

— Ты же классный водитель, разве тебе нужна помощь?

— А ты мне доверяешь?

Цзе Цзин выдержала его взгляд:

— Ладно, сегодня я готова поучиться у тебя — шофера, проехавшего сто тысяч километров без происшествий!

Она села в его машину. Подбежала Е Фан с телефонограммой:

— Маленькая Цзе, звонили из ГАИ, завтра у тебя экзамен по дорожному движению…

Цзе Цзин обрадовалась, скоро она станет настоящим водителем!

— А что мы будем делать, когда ты получишь права? — усмехнулся Лю Сыцзя. — Станем горошинами в твоей руке, которые ты захочешь — съешь, а захочешь — выбросишь?

— А вам хочется, чтобы я стала горошиной в ваших руках? — отпарировала девушка.

Лю Сыцзя промолчал. На его лице появилось удивленное, подавленное и вместе с тем восхищенное выражение. Включив мотор, он медленно поехал за грузовиком Хэ Шуня.

— Ты когда пойдешь за своей премией? — не глядя на него, спросила Цзе Цзин.

— Какой премией? — притворился непонимающим Лю Сыцзя.

Девушка улыбнулась:

— За «План восьми триграмм»! Ты что, не знаешь?

— Он вовсе не мой. — Лю Сыцзя по-прежнему не собирался признавать свое авторство, потому что это означало бы признать победу Цзе Цзин. Если бы он предполагал, что за такую схему премируют, он отработал бы ее как следует. Может быть, для другого человека и честь получить премию за документ, переделанный кем-то, но Лю Сыцзя считал это позором и предпочитал остаться без пятидесяти юаней.

— Как же так? — наигранно удивилась Цзе Цзин. — Ведь все подписи на схеме сделаны твоим почерком! Завтра же иди и получай премию.

— Может быть, Сунь Большеголовый начертил…

— Все знают, что он бы не сумел, а если б сумел, то просто передал мне, а не стал бы бросать на пол. Имей в виду, что он тоже мой учитель: днем Е Фан учила меня водить машину, а вечером, во время дежурств, он натаскивал меня по технической части, так что я его хорошо знаю. Да он и не примет такой помощи от тебя, хоть и нуждается. Сегодня Хэ Шунь возил ему в больницу ваши деньги, проболтался, откуда они взялись, и Сунь сразу отказался от них. Хэ Шунь тебе не рассказывал?

Лю Сыцзя понятия об этом не имел, а Цзе Цзин оказалась в курсе — выходит, Хэ Шунь предал его? Ах мерзавец, решил присвоить денежки?! По лицу Сыцзя пробежала тень, но он постарался не подать виду, только мускулы на щеках дернулись.

— Похоже, ты преувеличиваешь силу одиночек, а значение коллектива недооцениваешь. Как бы трудно сейчас ни было заводу, это все-таки социалистическое предприятие, на нем больше десяти тысяч работников, есть и партком, и парторганизация нашей автоколонны. Ты способен помочь человеку в беде, а мы, думаешь, будем смотреть, как он погибает? Конечно, некоторые руководители у нас не блещут, например председатель завкома не понимает обстановки, вечно урезает ссуды, когда ему подают заявления, да и наш Тянь никому ничего толком не объясняет. Но лечение жены Суня завод целиком взял на себя, так что твои приписки не нужны. Считается, что Сунь в отпуске по уважительной причине, и зарплата ему выплачивается…

Раньше, услышав такие речи, Лю Сыцзя, наверное, взвился бы и ответил грубостью, однако на этот раз предпочел промолчать. Перед другими он всегда чувствовал себя умным и сильным, но перед этой девушкой мужество его покидало, весь его дух уходил на то, чтобы держаться с ней на равных. Он уже жалел, что позвал ее к себе в машину.

Грузовик выехал из заводских ворот и стрелой помчался к городскому бензохранилищу. Ведь у любой машины свой нрав, как правило соответствующий характеру шофера. Хэ Шунь водил машину быстро и свирепо, одной рукой крутя баранку, а другой держа сигарету или что-нибудь прихлебывая. Во время езды он постоянно болтал, смеялся — в общем, вел себя беспечно. У человека, который ехал вместе с ним, сердце готово было выскочить от страха. Лю Сыцзя тоже ездил быстро, но совсем по-другому, с обеими руками на баранке, спокойно, молча, сосредоточенно глядя вперед. Он был весь внимание и уверенность в себе, на его машине человек чувствовал себя в полной безопасности и мог смело вздремнуть. Цзе Цзин уважала Сыцзя за водительское мастерство и говорила, что он будто верхом на усмиренном тигре ездит.

Больше они не разговаривали и оба испытывали какую-то неловкость. Если бы рядом сидели Хэ Шунь или Е Фан, было бы лучше. Цзе Цзин рассеянно глядела в окно и видела по обеим сторонам улицы начинавшие зеленеть деревья, растущие здания из бетонных плит. В некоторые из домов уже въезжали новоселы, иногда навстречу попадались свадебные или похоронные процессии. Была весна, время смены старого новым. За окном мелькали школы, магазины, лотки, лавки, машина выехала на окружную дорогу, затем углубилась в пригород, и улицы сразу стали узкими; они были запружены повозками и пешеходами. Лю Сыцзя пришлось сбавить скорость. Он по-прежнему не смотрел на Цзе Цзин, но в конце концов задал вопрос, который его очень тревожил:

— Разве Чжу Тункан не велел тебе воздействовать на меня? Почему ты ничего не говоришь про лепешки?

Девушка подивилась его проницательности и ответила:

— А я и не хочу о них говорить.

— Почему?

— Потому что говорить не о чем. Ты ведь не для себя зарабатывал, а для другого. Такой благородный поступок прославлять надо. За что же тут наказывать?

В словах Цзе Цзин звучала колкость, но Сыцзя все-таки улыбнулся.

— Я думаю написать о твоем поступке заметку и передать в многотиражку, а заодно в радиоузел, чтобы они поставили тебя в пример. Как ты к этому относишься?

— Ты, конечно, понимаешь, что я терпеть не могу таких вещей.

— Да, понимаю, у каждого свои особенности. Ты умеешь управлять своим характером и не нуждаешься, чтобы другие о тебе пеклись.

— А у тебя какая индивидуальность?

— Я борюсь с силами, толкающими людей к пассивности, вульгарности, индивидуализму, и хочу стать человеком, полезным для себя и для общества.

— Только, пожалуйста, не рассуждай о ценности и самоценности! Человек — это одновременно и воплощение зла, и источник добра. Он и страшен, и жалок, вечно зависит от превратностей судьбы и социальных передряг…

— Похоже, что ты говоришь искренне, что это твои подлинные мысли. Я уже два года наблюдаю за тобой. Ты слишком горд и одинок, хоть и шатаешься по харчевням с такими людьми, как Хэ Шунь или Е Фан. Да, ты просто ищешь внешних раздражителей, а на самом деле страшно одинок. Из-за этого ты и придумал торговать лепешками. Сегодня утром ты сказал своим приятелям правду, но не всю правду. Чтобы помочь Суню Большеголовому, ты мог бы изобрести и другие способы, однако это тебе не подходит, ты озлоблен и нарочно ищешь повод, чтобы взбаламутить весь завод. Причем действуешь ты в рамках дозволенного. Тебе хочется досадить администрации, связать ей руки, выставить на посмешище, тогда ты будешь спокоен и доволен. Но ты ошибаешься, каждый раз, отыскав себе очередной раздражитель, ты только усиливаешь свою тоску, потому что ты живой человек, с чувствами и разумом, и тебе все-таки не хочется губить себя…