— А вы почему не в рейсах?

Шоферы опешили. Девушка и впрямь была удивлена: столько человек бездельничает, почему же Тянь за ними не следит? Ведь после восьми часов хоть и с опозданием, но он обычно является.

— Маленькая Цзе, — промолвила Е Фан, — старина Тянь только что просил передать тебе, что у него сердце шалит, и ушел домой.

— Имбирь чем старее, тем горше! Увидел старик, что дело плохо, и тут же смазал пятки! — съязвил кто-то из шоферов.

Е Фан, погрустнев, подошла к Цзе Цзин. Она сердилась на Лю Сыцзя за то, что он занялся торговлей, и в то же время беспокоилась о нем. Резкая на словах, она все-таки была девушкой, не попадавшей в крупные переделки и не очень смелой. Ей хотелось узнать, что думает партком, но спрашивать при людях она не решалась. Другие шоферы, несмотря на резонный вопрос начальницы, тоже не торопились уезжать. Никто не хотел первым начинать разговор, все смотрели на Цзе Цзин. Самым нелюбопытным и глупым оказался Хэ Шунь. Встав сегодня очень рано, чтобы торговать лепешками, он притомился и сейчас, сидя у стены гаража, сладко спал. Цзе Цзин почувствовала, что если не расшевелить этого дурня, то его приятели так и не начнут работать. Она взяла Е Фан за руку и подошла к гаражу:

— Хэ Шунь!

Тот продолжал спать. Тогда Е Фан пнула его ногой.

— Что такое? — вскочил Хэ Шунь, испуганно протирая глаза.

Цзе Цзин, не повысив голоса и даже не упомянув про лепешки, холодно спросила:

— Ты почему не в рейсе?

— А почему других послали за горючим, а мне вписали два рейса за известкой? — заспорил было Хэ Шунь. Спектакль начался.

— Во-первых, известь тоже нужно кому-то возить. Чем ты лучше других? Во-вторых, вчера ты уже ездил за горючим и курил возле бензохранилища, чуть не взорвал его! Бензохранилище сейчас перестраивается, вокруг всего понакидано, одна искра — и пожар. Их начальство сообщило номер твоей машины в милицию. Теперь ты должен дать письменное обязательств никогда не курить во взрывоопасных местах, иначе вообще не будешь возить горючее. А пока на тебя возлагается перевозка извести, цемента и силикатов.

— Ты что, издеваешься? Всю грязную и хлопотную работу на меня сваливаешь? Я не буду ничего делать.

— Ну что ж, тогда давай ключи от машины, я сама за тебя поеду! А когда привезу известь, доложишь, что ты сегодня делал, прогуливал или бастовал.

Она протянула руку. Хэ Шунь попятился, не желая отдавать ключей. Тогда Цзе Цзин перешла в новое наступление:

— Сегодня в заводоуправлении как раз говорили, что у нас народу много, а работы мало, скоро зарплату будет нечем платить. И если кто-то сам отказывается от зарплаты, зачем его уговаривать?

Хэ Шунь растерялся. Проглотить такую обиду при всех — это уж слишком, но и ссориться нельзя: Цзе Цзин теперь умеет водить машину, крепко стоит на ногах, и ее не испугаешь угрозой бросить баранку. А тут эти чертовы лепешки, хорошо еще, что она пока не поминает про них. Лю Сыцзя говорил, что, если сегодня руководство не вмешается, завтра они снова будут торговать и половина выручки его… Хэ Шунь долго пыхтел и в конце концов решил проглотить обиду. Его бугристая физиономия, напоминавшая подшипник, словно раскололась в натянутой улыбке, он придумал себе нечто вроде оправдания:

— Ладно, нечего толковать, рукой ноги не поборешь! Ты — начальница, а я — пешка за баранкой, не послушаться тебя не могу, себе дороже.

Неужели этот хулиган так легко сдался? Зеваки были разочарованы: по их мнению, шума и споров было слишком мало. Кроме того, люди не понимали, почему Цзе Цзин не вспоминала про лепешки. Да еще задержала Хэ Шуня:

— Погоди. Привезешь известь — не забудь написать обязательство. Тогда после обеда сможешь отправиться за горючим.

Это называлось дать вершок, а получить аршин. Хэ Шунь возмущенно замотал головой:

— Когда стена рушится, все ее готовы подтолкнуть! В порванный барабан любой норовит ударить! Неужели вы, начальники, во мне ничего хорошего не видите? Да ты спроси любого в автоколонне: раньше я трех дней не мог прожить без драки, все кулаки чесались, подраться для меня было лучше, чем пельменей съесть, а сейчас разве я кому досаждаю? Я чувствую, мне уже пора в партию вступать!

— В гоминьдановскую партию! — бросила Е Фан, давно обозленная его дурацким поведением.

Все дружно захохотали. Хэ Шунь тоже немного посмеялся над самим собой, сел в машину и уехал. Другие шоферы, видя это, молча засобирались, но Цзе Цзин вдруг крикнула:

— Ладно, мы все равно уже много времени потеряли, так что скажу вам еще кое-что…

Удивленные шоферы остановились.

— За последние два месяца вы несколько обленились — наверное, решили, что, раз завод переживает трудности, получает недостаточно заказов, не дает премий и нерегулярно платит зарплату, значит, мы возвращаемся в голодный шестидесятый год. Так вот знайте: несмотря ни на что, зарплата будет выдаваться без всяких удержаний, а наша автоколонна по-прежнему на коне. Дирекция надеется, что мы будем брать на себя перевозки и для других организаций, помогать заводу зарабатывать деньги в этот период урегулирования. Итак, мы не можем позволить себе нарушать дисциплину, а, наоборот, должны укреплять ее, все правила будут строжайше соблюдаться. С этого месяца восстанавливаются премиальные!

Шоферы начали переглядываться. Это была прекрасная новость, всякому приятно знать, что твое предприятие не катится под откос, а имеет заказы и, стало быть, надежды на заработки. Единственное, что удивляло водителей, — исключительное упорство Цзе Цзин. Официальный начальник автоколонны от всего бегает, а эта девчонка не стала его дожидаться и взвалила ответственность на себя. Отныне надо быть аккуратнее, несколько юаней премии никогда не помешают, в семье все обрадуются — и взрослые, и дети. Вот только заработать эти деньги, наверное, будет нелегко, придется попотеть. Эта молодая начальница всегда спокойна, не волнуется, не горячится, и непроста. Кажется, обычный чайник, а в нем пельмени варятся!

Цзе Цзин вытащила из кармана лист бумаги и расправила его:

— Много месяцев назад я подобрала на полу в кабинете вот этот листок. Развернула его, смотрю — схема. Все это время, знакомясь с обстановкой в автоколонне, я сверялась со схемой и пришла к выводу, что она составлена очень толково. Сегодня я наклею ее на стену. Прошу всех обсудить, исправить и дополнить текст, а потом на его основе будем совершенствовать нашу работу. Но я до сих пор не знаю, кто эту схему начертил…

Шоферы сгрудились вокруг листка и тоже ничего не могли сказать. Некоторые даже не очень понимали, что там написано:

— Я уже показала эту схему главному инженеру, — продолжала Цзе Цзин, — и он согласился выделить из фонда поощрения за рационализаторство пятьдесят юаней, чтобы премировать автора. Помогите мне найти, кого премировать-то!

Эта просьба вызвала всеобщее оживление, шоферы зашумели, и каждый стал выдвигать свои догадки. Цзе Цзин сложила схему:

— А теперь в рейсы — в обеденный перерыв досмотрите!

Все отправились к машинам. Цзе Цзин удержала за локоть Е Фан:

— Ты сегодня что-то неважно выглядишь, давай я сяду в твой грузовик и поведу, а ты отдохни!

Девушка обрадовалась, ей как раз хотелось поговорить с Цзе Цзин. Та включила мотор и спросила:

— А ты знаешь, кто нарисовал эту схему?

Е Фан покачала головой. Цзе Цзин поглядела на девушку, и вдруг ей стало горько за нее: бедная, даже почерка своего возлюбленного не знает, как же она может понять его самого? Любит его и не понимает. Что же она тогда любит? Неужели только его «семь предметов»?

Цзе Цзин правильно предполагала, Лю Сыцзя не пожелал ради пятидесятиюаневой премии признать свое авторство и хранил гордое молчание. Все, что он говорил утром в раздевалке, девушка знала. Среди его друзей были люди, относящиеся к ней с уважением, и они ей многое рассказывали. Она решила не вызывать его на разговор — пусть сам проявит инициативу. Днем Цзе Цзин, вспомнив то, о чем говорила с главным инженером и директором, внесла в «План восьми триграмм» всякие исправления, перерисовала его на большой лист бумаги и своим красивым почерком написала новое название: «План усовершенствования работы в автоколонне». Это событие всех потрясло, особенно Лю Сыцзя. Сначала он не без удовольствия глядел на собственную схему, которую Цзе Цзин увеличила, и выслушивал похвалы, фактически относящиеся к нему. Но когда он прочел «План» внимательнее, то очень удивился, потому что это был уже не его «План восьми триграмм», а действительно серьезный документ, способный помочь делу, очень строгий, конкретный, где все было разложено по полочкам и нацелено на усовершенствование. Этот документ лишь произошел от схемы Лю Сыцзя, но по существу был гораздо более подробным и удачным. Если уж выдавать премию, то именно за него, а не за схему. Что это означает, думал Лю Сыцзя, поощрение его инициативы или издевку? И что все-таки за человек Цзе Цзин? Она не только решилась принять его дерзкую схему, но и великолепно доработала ее.