Сегодня здесь собрался весь руководящий состав, начиная со взводных. В радостном возбуждении перед прибытием делегата IX съезда Цинь Хао люди перебрасывались репликами, устраиваясь на складных стульчиках или грудах битого кирпича, постелив под себя газеты. Го Цзиньтай сидел среди офицеров своего дважды награжденного батальона и молча курил. До него долетали обрывки разговоров, все с нетерпением ожидали новостей, строили догадки.

— …есть ли что-нибудь новое, сенсационное?

— Э-э, где там! До нас пока новость докатится — бородой обрастет!

— Говорят, комиссар Цинь Хао раздобыл надпись замглавкома!

— Да ну, а ты видел?

— Нет, слышал!

— Что ж, подождем…

Подождем! Го усмехнулся про себя. Он много лет знал Цинь Хао и был уверен, что слухи о надписи-посвящении пустая болтовня. Цинь Хао не из тех, кто, «имея верблюда, хвастает коровой». Разве так выглядело бы сегодняшнее собрание, доведись комиссару и в самом деле заполучить надпись замглавкома?

Однако в этот момент мысли Го Цзиньтая были заняты другим. Для него до сих пор оставалось загадкой, почему под стройку отвели участок с такой слабой горной породой, почему сюда направили такие колоссальные силы и мощные капитальные вложения. В чем тут было дело? Он пробовал было поделиться мучившими его сомнениями с руководством, но полковое начальство отделалось намеками о «конкретной заинтересованности» замглавкома в Луншаньской стройке. В чем именно заключалась эта «заинтересованность», никто толком не знал. Го допускал, что стройка была частью стратегического плана верховного командования, но, не понимая истинного назначения строительства и его необходимости, он, как командир первого ранга, принявший на себя всю полноту ответственности и столкнувшийся в проекте с вопиющими нарушениями элементарных норм, был не способен принимать жизненно важные решения. Кроме того, при превышающих нормы высоте и длине Зала славы продолжать углубляться в толщу горы означало идти на верный риск. Ради чего? Ведь что ни говори, а Зал славы не имел отношения ни к военным приготовлениям, ни к стратегическим планам. Размышляя об этом, Го достал из кармана составленную накануне докладную и перечитал ее.

Го Цзиньтай собирался вручить записку Цинь Хао, с тем чтобы на собрании получить ответы. Подчинение приказам — священный долг военного. Но когда идешь умирать, надо знать, за что!..

С шумом подкатил джип и, описав возле площадки круг, резко остановился. Цинь Хао под гром рукоплесканий вышел из машины, непринужденно помахал собравшимся и неторопливой, размеренной походкой прошел к столу президиума. За ним потянулась свита из руководящего состава полка. В конце стола президиума сидел Инь Сюйшэн, представитель передового отделения. После вступительного слова командира полка — председателя собрания — вышел Цинь Хао. Он легонько постучал пальцем по микрофону, прерывая овацию, и откашлялся. Воцарилась тишина.

— Товарищи! Во-первых, докладываю всем присутствующим особо радостное известие.

Все замерли, нервы каждого были напряжены.

— Наш самый любимейший великий вождь председатель Мао и его ближайший боевой друг — заместитель главнокомандующего Линь Бяо пышут здоровьем, полны бодрости и энергии. Вид у них необычайно цветущий!

И он первый зааплодировал, после чего по рядам прокатилась громкая здравица в честь вождя. Когда вновь стихло, Цинь Хао приступил к докладу. Говорил он веско и неторопливо. Он учитывал психологию аудитории и время от времени вставлял в скучный текст доклада интересные подробности и неофициальную информацию, которая не долетала до этих людей, годами оторванных от мира. Прошло два с лишним часа, но никто не испытывал ни малейшей усталости. Надо отдать должное ораторским способностям комиссара Циня. Он говорил без остановки, лишь пару раз пригубил наполненный Инь Сюйшэном стакан воды. Го Цзиньтай холодно и спокойно слушал доклад, пытаясь найти в нем что-нибудь, непосредственно касающееся их стройки, личной «надписи», упоминания о «конкретной заинтересованности». Хоть намек, на худой конец. Но напрасно. Когда Цинь Хао перешел к задачам в области учебы, Го понял, что доклад подходит к концу. Он так и не услышал того, что хотел, не постиг великих замыслов, которые жаждал понять… Вынув из кармана записку, он помял ее в руке, потом заставил себя встать, быстрым шагом подошел к столу и передал ее Цинь Хао. Несколько сот глаз устремилось на него. Цинь взял записку, пробежал ее глазами и, слегка нахмурившись, отложил в сторону.

— Предлагается следующий распорядок изучения материалов съезда, — продолжал он. — Офицеры штаба дивизии с отрывом от работы в течение трех месяцев сосредоточенно изучают материалы съезда, постигают букву и дух документов, не допуская при этом никакой штурмовщины! Принимая во внимание, что Луншаньская стройка сама по себе является объектом высочайшей политической важности, строительные подразделения останавливают работу только на три дня учебы, чтобы схватить самую суть и внимательно проработать один вопрос — эпохальное значение устава КПК, написанного преемником председателя, министром обороны Линем…

Казалось, на этом он закончит, но после паузы, повысив голос, он вновь заговорил:

— Нам необходимо в то же время в тесной связи с практикой еще лучше усвоить великое значение нашего строительства! Здесь я хотел бы подчеркнуть: мы так же непоколебимы теперь в своей решимости довести стройку до конца, как были тверды тогда в решении взорвать объект в Цюэшани! Никаких колебаний! И пусть распускают нюни «жалкие черви», пытающиеся остановить колесо истории!

У Го потемнело в глазах. Слова докладчика были адресованы ему. Вспомнилось, как в первый день 1968 года, когда раздался оглушительный взрыв, уничтоживший Цюэшаньское строительство, он потерял сознание и неделю провалялся в госпитале. На строительстве в Цюэшани были заняты дважды награжденная дивизия и еще несколько стройбатов. Чтобы завершить его, понадобилось целых три года. А чтобы уничтожить — хватило трех секунд! Горы арматуры и лесоматериалов, овеществленный в строительстве человеческий труд неестественный, тяжелый — все взлетело в воздух в одно мгновение. В госпитале Го кричал, плакал, рвал на себе рубашку. А по ночам мучался кошмарами: то ему казалось, что под кроватью заложена взрывчатка с подожженным запальным шнуром, то перед глазами вставали окровавленные лица погибших в Цюэшани солдат… Какая нечеловеческая мука!

И это называется «нюни жалкого червяка»? Го еле сдержал поднимавшийся гнев.

— Кое-кто тут спрашивает, в чем состоит, в конце концов, «конкретная забота» министра о нашей стройке… Такой вопрос может задать либо круглый идиот, либо политический невежда, — Цинь при этих словах метнул взгляд в сторону Го. — Спрашивается, что может быть конкретней документов IX съезда? Разве не с восточным ветром съезда наша стройка резко вырвется вперед?

Среди собравшихся началось некоторое замешательство, люди тихо перебрасывались репликами, недоумевая, теряясь в догадках. Цинь Хао между тем, упоенный собственной риторикой, отпил глоток чая. Он мог быть спокоен: среди присутствующих не было философов, способных уличить его в софистике и «подмене понятий». Рассеянно постукивая пальцем по столу, он перешел на низкий регистр.