Лян Цисюн слышал, как тетушка Ай все говорит и говорит что-то. Он не знал, как выбраться из этого дома. Перед его глазами все время стоял только один человек — Ян Фань: он приближался, спускался с какой-то непонятной горы — то ли могильного холма, то ли просто с безлюдной сопки; подходя, он смеялся и махал рукой…

Неужели Сунь Кайюань мог не приехать?.. Целый год она ждала его письма. Она все время писала ему, пыталась выйти на него через старых друзей отца, живущих во Внутренней Монголии, но так и не получила от него ни строчки. И вот неожиданно Сунь Кайюань приехал. Какие же он привез новости? Он сказал ей, что не вернется в Пекин, он решил, что не вернется никогда. Но это и так было ясно: ведь у Большого Суня в городе нет ни одного родного человека. Понятно и другое — Пекин ранил его сердце. Но Большой Сунь сказал Ли Хуэй еще и о том, что он женился… Что почувствовала Ли Хуэй, услышав эту новость? Она вдруг представила себе их с Ян Фанем новый дом, и все в нем было, как было когда-то. На стене прямо перед глазами — ее картина «Закат», написанная маслом: необычные южные деревья, написать которые ее попросил Ян Фань; несколько оранжевых листьев упали на воду, вода тоже почти совсем красная. Ослепительно сверкают серебристые тополя. Но листья с них уже облетели, оставив обнаженными ровные белые стволы… Сколько здесь передумано и пережито! На столе, наверное, еще стоят острые золотые стебли травы. Во что они превратились? Неужели они в ее любимой вазе лимонного цвета?.. Все это как будто здесь, прямо перед глазами. А эта Балцигэ, на которой женился Большой Сунь, жила когда-то рядом с Ли Хуэй. Она учила Ли Хуэй ездить на лошади и стрелять, Ли Хуэй обучала ее грамоте и арифметике. Чай, пламя свечи, мясо какой-то птицы… Волны воспоминаний захлестывали Ли Хуэй. Но сейчас она не заплакала. Они с Большим Сунем пошли в кафе…

Когда они вернулись, Ли Хуэй открыла двери гостиной и сказала Сунь Кайюаню:

— Будешь спать в этой комнате. Это папин кабинет, иногда он здесь отдыхает. Ты совсем устал.

— Что говорить — устал, старею. В степи люди быстро стареют.

Сунь Кайюань действительно сильно постарел, выглядел изможденным. Морщины на лице прорезались резче и словно затвердели, глаза, когда-то ясные, горящие, потемнели и потухли. Разве мог он напомнить того юношу из идущего во Внутреннюю Монголию поезда? Тогда он был скорее похож на молодого футболиста, едущего в степные районы на соревнования. С каким энтузиазмом он махнул тогда рукой:

— Друзья! Давайте споем нашу песню! Заснем с песней хунвэйбинов на устах!

Отбивая такт рукой, он запел — громко, грубым голосом, в некоторых местах фальшивя. Но в нем было столько искренности и гордости. Поезд мчался, за окнами была ночь, а они пели. Ли Хуэй была так взволнованна, что на глазах у нее выступили слезы. Лицо Сунь Кайюаня казалось ей таким значительным, ей виделось знамя, под которым они шли к своим победам… Но сегодня этот герой лег на кровать и через мгновение уснул, лицо его было серым и бесстрастным, почти как у мертвого. Он перетрудился, слишком перетрудился…

Ли Хуэй задернула занавески и накрыла Сунь Кайюаня одеялом. Она вышла из комнаты и столкнулась с домработницей. Домработницу — невысокого роста толстушку с белыми, как фарфор, зубами и веснушками на носу, с круглым лицом, на котором располагались небольшие узенькие глазки, — нельзя было назвать красавицей, но у всех она вызывала симпатию. Она была молода и потому легко за всем поспевала, о такой работнице можно было только мечтать. Звали ее Сю Фэнь. Заполняя анкету для прописки, она написала, что ей тридцать один год и что она уже замужем. На самом деле она была на год моложе Ли Хуэй и написала так только для того, чтобы было меньше хлопот и неприятностей. Отец Ли Хуэй взял ее из своих родных мест, она даже числилась их родственницей — седьмая вода на киселе. У нее был парень, и в Пекин она приехала, чтобы заработать и, вернувшись, выйти замуж. Ей не хватает женственности, изящества, но у нее есть опыт, сметка и определенная сила воли. В свободное время она сшила Ли Хуэй и ее отцу замечательные тапочки, которые тогда нигде нельзя было купить. Она выставила их как экспонаты на тумбочке у своей кровати. Но без дела ей все равно не сиделось. Как-то она сказала: «У вас тут работы много, а я боюсь бездельничать. Без дела я сразу начинаю родные места вспоминать».

Говорила она мало, а если заговаривала, то всегда вспоминала родину — поля, деревья, речку под деревьями, своих уток, огород. Читать она не любила, зато с удовольствием рассматривала иллюстрированные журналы и, найдя особенно понравившуюся фотографию, вешала ее над кроватью. При этом приговаривала, что река, ивы, лодочка на реке и даже сваи на дамбе точно такие же, как у них. В душе у нее был свой, совершенно особый мир. Единственной ее страстью были бумажные вырезки — цветы, бабочки, фрукты, рыбы. Их она прикрепляла на шкаф, на стены, кухонные полки. Даже на серванты в гостиной на разной высоте, так что многие гости смеялись до слез. Но самое интересное начиналось с приходом весенних праздников. Тогда вся квартира сплошь покрывалась большими и маленькими бумажными вырезками. Она говорила, что у них дома всегда так делали, и кто мог ей возразить, что здесь не ее дом? Ли Хуэй и ее отец относились к ней как к члену своей семьи, они любили ее за наивность и чистоту — чистоту белого листа бумаги, чистоту речки ее родных мест.

— Ты что, выпила? — Глаза Сю Фэнь превратились в темные точки.

— А что, у меня лицо красное? — Ли Хуэй приложила ладони к щекам.

— Немного пахнет. Папа узнает, он тебе даст…

— Его сегодня не будет. — Ли Хуэй положила руки на плечи Сю Фэнь, заглянула ей в глаза.

Сю Фэнь показала на дверь гостиной:

— Кто это к нам приехал?

— Я с ним когда-то училась. А потом мы вместе работали в деревне. Ты хочешь есть?

Сю Фэнь покачала головой и тронула пуговицу на кофточке Ли Хуэй:

— Тебя что-то тревожит?

— Тревожит? — Ли Хуэй грустно усмехнулась. — Девичьи тревоги — дело путаное. Ты лучше не спрашивай меня ни о чем, пойди займись своими бумажными цветами. Пока!

Ли Хуэй закрыла за собой дверь своей комнаты. Неужели все уже в прошлом?.. Она прислонилась спиной к двери, взгляд ее невольно упал на висящую на стене пожелтевшую фотографию — она купается в реке вместе с Ян Фанем. Река Чжумацинь. Ее глубокие воды чисты, как глаза ребенка. Как быстро они текут и словно поют одну и ту же древнюю песню:

…В степи тогда уже зеленела трава, и вода в реке зацвела. Ли Хуэй только приехала из Пекина и сразу побежала купаться, словно иначе не могла избавиться от душевной боли. И воды Чжумацинь будто звали ее к себе, сердце Ли Хуэй забилось.

— Какая вода холодная, кусается! — Она стояла в воде.

— Ты мыло взяла? — крикнул с берега Сунь Кайюань.

— Взяла, а тебе не дам! Ты так хорошо загорел, а сейчас все смоешь!

Сунь Кайюань достал из сумки фотоаппарат.

— Не двигаться, я буду тебя снимать! Когда ты станешь премьер-министром, эту фотографию выставят в Историческом музее!

— Пока я служу социализму на конюшне!.. Как ты думаешь, я должна смеяться или плакать?

— Ты лучше всего, когда я тебя сниму, покончи с собой, чтобы наша страна избежала реставрации капитализма!

— Это правильно. Снимай!

Он навел фотоаппарат. Как раз в этот момент из воды неожиданно вынырнул Ян Фань. Как чертик из табакерки, что заставляет людей вздрогнуть. Так получилась эта фотография. Иногда Ли Хуэй хотелось ее разорвать. Девушка с парнем — что с того? Почему это вызывает такое волнение? Маленькая фигурка на небольшом кусочке бумаги. Но как хорошо виден весь его характер, как приятно смотреть на его улыбающееся лицо. Разве она не любила его?