Я на всякий случай спросил: «Как тебя звать?» Мальчишка вздрогнул, вдруг убрал одну руку за спину и с каким-то вызовом прищурился: «Сяо… Шестой Коготь…» Никто не понял сразу, что за имя у него, но мне мгновенно стало понятно — шестопал. «Дай-ка поглядеть». Шестой Коготь помедлил минутку, а потом с безразличным видом протянул руку тыльной стороной вверх, и все увидели, что рядом с мизинцем у него растет маленький шестой палец. Шестой Коготь оттопырил его и повертел им отдельно, потом сжал кулак — шестой пальчик остался торчать. Мальчишка исследовал им ноздрю, затем стремительно высморкался. Кто-то от неожиданности зажмурился, и все рассмеялись. Гордый собой, Шестой Коготь заявил: «Этот палец у меня что надо, совсем не лишний: когда плетенку делают, я с ним быстрее других управляюсь…» Никто, конечно, не знал, что значит «делать плетенку», и Сяо с видом бывалого человека пояснил: «И вам придется плести, крышу-то на доме менять надо…»

Я потрепал мальчишку по голове: «Отец у тебя сильный». Шестой Коготь расставил пошире тощие ноги и весь как-то напрягся: «Мой папа был в армии разведчиком, он даже за кордоном был. Мой папа говорит, что там, как здесь, горы, на горах деревья растут». Я прикинул про себя и спросил: «В Корее?» На мгновение Шестой Коготь замер, потом покачал головой. «Там», — показал он рукой. Все уже знали, что тут неподалеку граница, и непроизвольно посмотрели в ту сторону. Но ничего особенного, кроме гор вокруг, не увидели.

Возвращались медленно, нет-нет да и оглядываясь на то дерево. «Царь леса» спокойно высился на горе, словно беседуя с самим собою и в то же время как бы забавляясь видом сотни маленьких человечков: в шуме его листвы почудилась нам насмешка… Внезапно Ли Ли остановился: «Сколько же места занимает это дерево? Заслоняет свет, из-за него и саженцам трудно расти!» Эта истина заняла наши умы на время, но никто так и не понял, к чему он клонит. Кто-то произнес: «Царь-дерево!» Ли Ли молчал всю дорогу, вышагивая рядом со всеми.

На третий день мы отправились на работу в горы. Задание, понятно, заключалось в валке деревьев. Тысячелетия никто не прикасался к этому девственному лесу, и он превратился в чащобу. Деревья словно бились друг с другом, стремясь отвоевать пространство для жизни, но кроны их сплелись и чуть не срослись, сверху донизу не было просвета. Лианы перекидывались с одного ствола на другой, в них было что-то от сплетниц, спешивших от одних дверей к другим; даже извивы их напоминали тела старух. Трава была невероятно густая, годами умирали здесь травы, образуя слой за слоем, но молодая зелень прорастала сквозь панцирь старой. Топнешь ногой, и раздается: «пах!» — то басовито, то дискантом. Валить деревья было мучением. Даже срубленные совсем, стволы продолжали наклонно висеть в воздухе, удерживаемые лианами, повисающие в ветвях ближайших деревьев. Сотня людей трудилась над расчисткой огромной горы уже больше месяца, но выглядело все так, будто еще и не начинали. На госхоз все это время то и дело сваливались задания, полные воодушевляющих призывов; в них требовали не бояться трудностей, не бояться смерти, работать больше и быстрее. На всех участках, в каждой бригаде почин следовал за почином. Об успехах рапортовали ежедневно, и каждый день вывешивали сводки, в которых замелькали и имена передовиков — на них призывали равняться. Среди таковых фигурировал только один представитель городских — Ли Ли.

Ли Ли не отличался богатырской силой, но был лютым в работе, другим было за ним не угнаться. Поначалу никто не рвался вкалывать; после каждого часа работы то и дело останавливались, чтобы утереть пот и передохнуть, эти перерывы становились все длиннее. Следовательно, появлялось больше времени поглазеть по сторонам и обнаружить немало такого, что казалось занимательнее валки деревьев: например, проплывало облако, и все в оцепенении следили за тем, как перемещается его тень по склону горы; или вдруг стремительно пролетал, таща за собой длинный хвост, фазан, и казалось совершенно необходимым мысленно прикинуть, каков он на вкус по сравнению с домашней курицей; или обнаруживалась змея, и ее надо было окружить и убить. Часто попадались дикие плоды, и поначалу никто не решался их есть, но потом находился кто-нибудь, готовый взять на себя бремя первооткрывателя: под внимательным взглядом многочисленных глаз он стоически пережевывал нечто, пока остальные судорожно сглатывали слюну. Но все это никак не касалось увлекшегося Ли Ли. Он знал одно — самозабвенно рубить и рубить, и тогда, когда дерево падало, он позволял себе взглянуть на небо. Наблюдая такое усердие, некоторые начинали испытывать неловкость, брались за работу всерьез и постепенно втягивались.

Мало-помалу и мне захотелось рубить все, что я видел на этой горе. Я полагал поначалу, что рубить можно топором, и ничем иным. Тесак первое время казался мне для этого непригодным. Но скоро стало ясно: если бы на горе росли одни деревья, удобнее топора ничего нельзя было бы придумать. Но как топором рубить траву? Тесаки же, которые выдали в бригаде, весили килограмма по три; при определенном усилии таким можно было рубить деревья, лиана перерубалась начисто одним ударом, о высокой траве нечего и говорить — снопами валилась от одного взмаха. В городе, когда я жил с родителями, главным по кухне у нас был отец. И он говорил, подняв назидательно палец: «Чтобы приготовить настоящую еду, нужны, во-первых, острый нож, во-вторых, огонь». Нередко он собственноручно точил нож, а потом, поставив лезвием вверх и слегка поворачивая, смотрел — нож считался хорошо наточенным, когда на лезвии не было бликов. Таким ножом можно было нарезать мясо прозрачными ломтиками, овощи — тонкими, как лапша, нитями. Когда к отцу приходили на обед коллеги по работе, они охотно шли помогать ему на кухне и обычно даже не замечали сразу, как отхватывали себе кусок ногтя, и, только когда капуста краснела от крови, они с причитаниями бросали это занятие. Со временем обязанность точить ножи легла на мои плечи, и в конце концов я пристрастился к этому делу. Я клал волос на лезвие, как когда-то вычитал в книжке, и дул; увеличивал силу выдоха, только если волос не разваливался пополам сразу, — то был уже своего рода спорт. Поэтому, когда в бригаде выдали тесаки, я в первый же день потратил три часа на то, чтобы наточить их до остроты бритвы. Когда у человека в руках острый предмет, он легко свирепеет. Поднимаясь на гору, мы рубили все, что попадется под руку, чувствуя себя при этом героями. Но в результате, когда доходили до работы, лезвия тесаков оказывались уже выщербленными.

Через месяц рубки дело это, однако, приелось. Работа, конечно, шла, но отдых стал выходить на первое место. В перерывах я часто всматривался в даль и почти всегда находил взглядом «царь-дерево». Тут неизбежно возникала дискуссия о том, как можно было бы свалить «лесного царя», когда деревья вокруг него еще стояли на той горе нетронутыми. Проекты возникали во множестве, а на деле оказалось, что нам самим предстоит срубить такое же громадное дерево на вершине нашей горы.

Это дерево тоже стояло на самом верху, но поначалу было незаметно среди других. Однако по мере того, как мы поднимались снизу вверх и оставалось очистить только макушку горы, мы оценили его размеры. Случайно я обнаружил, что опытные лесорубы стали переходить на другой склон горы и работали там. Когда все наши заметили это, возникла очередная дискуссия: причину искали в трудозатратах.

Дело в том, что каждый день в конце рабочего дня нормировщик рулеткой обмерял площадь, очищенную работником за день. Объем работ оценивался именно по этому принципу. На первый взгляд — чем больше дерево, тем больше занимаемая им площадь. Но так обстоит только до известного предела, после которого усилия, необходимые для того, чтобы срубить дерево, начинают намного превосходить результат, затраченные силы и освобождаемая при этом площадь становятся несравнимыми. Люди опытные поэтому стараются найти любые предлоги, чтобы уклониться от рубки особенно больших деревьев, предпочитая им развесистые кроны, несомые нетолстыми стволами. Поэтому, как только стало ясно, что кому-то придется рубить большое дерево, люди решили отправиться на расчистку других участков.