Бригадир сказал: «Теперь, когда вы приехали, рабочих рук у нас прибавится. В этом году нам нужно освоить еще десять тысяч му гор, засадить их полезными деревьями». Говоря это, он указал на противоположную гору, и тут мы заметили, что склоны ее покрывает лишь трава, а деревьев там уже нет. Только пристально всматриваясь, можно было обнаружить бесчисленное множество тоненьких стволов, ими в ряд были засажены все склоны. И лишь на вершине одиноко возвышалось большое дерево. Ли Ли, широким жестом обводя все вокруг, спросил: «Эти горы все будут засажены полезными деревьями?» Бригадир подтвердил. Ли Ли, подперев тыльными сторонами ладоней поясницу, набрал воздуху в легкие: «Великолепно! Преобразование страны великолепно!» Все согласно закивали. «Гора, на которой мы стоим, — сказал бригадир, — будет очищена от деревьев. Потом срубленное сожжем, сделаем террасы для полей, утрамбуем площадки для полезных деревьев, засадим. Наш госхоз как раз этим и занимается». Кто-то спросил, указывая на дерево на вершине противоположной горы: «А это почему не срубили?» Бригадир чуть помедлил с ответом: «Это рубить нельзя». Мы заинтересовались. Бригадир прихлопнул на щеке какую-то мошку: «Это дерево непростое. Кто отважится рубить, на того порча найдет». Все, конечно, стали допытываться, что за порча. «Помрет», — сказал бригадир. Мы засмеялись — как такое может быть? Бригадир сказал: «Отчего же, все может быть. Вон мы уж сколько лет тут, и всякое такое дерево не рубим, тем более «царь-дерево», а уж приезжие и подавно не смеют рубить». Конечно, все стали переговариваться и посмеиваться, что, мол, за дерево такое особенное, «царь» какой-то… Ли Ли сказал: «Суеверия. Жизнь и рост растений зависят от обмена веществ, это закон природы. Но слишком крупные и матерые деревья человек наделяет магической силой. Думает, что в них дух есть, и суеверно поклоняется таким деревьям… А что, никто так никогда и не пытался рубить?» Бригадир проронил: «Когда очищали ту гору, я пробовал. Рубанул-то всего пару раз, и прямо дух из меня вон, на ногах не стою. И говорит мне „царь леса“: „Не можешь, не берись и впредь!“» «А что это за „царь леса“?» — заинтересовались мы. Вдруг бригадир смутился: «Да это царь, ну, лесной…» Рукой он крепко потер голову и заключил: «Ладно, пошли, вниз пора. Теперь всем все понятно, будем работать». Никто не двинулся с места, все наперебой допытывались, что за «царь» такой. Бригадир, со страдальческой гримасой, только отмахивался на ходу: «Да хватит, хватит…» Мы сообразили, что этот «царь», наверное, из тех, кого теперь записали в контрреволюционеры, о таких в городе тоже предпочитали не упоминать вслух. Ли Ли высказался: «Дело ясное, распространение религиозных предрассудков. Неужели в госхозе так низок уровень сознания рабочих? Говорят им, нельзя рубить, так и не смеют?» Но бригадир больше в разговор не вступил и молчал до самого низа.
По возвращении в бригаду все то и дело посматривали на необычное дерево, испытывая жгучий интерес. Поэтому, когда стало известно, что после обеда будет личное время, некоторые решили отправиться на ту гору и посмотреть на дерево вблизи.
Полуденное солнце пекло немилосердно. Трава на склонах никла, листья сворачивались, то там, то тут раздавался сухой треск, как от хлопушек. После еды, наметив маршрут, мы двинулись наверх.
Шли в гору, высоко задирая ноги, пригнувшись, поэтому мальчишку заметили неожиданно: голая спина его загорела до черноты, на ней блестел пот; мальчуган что-то выкапывал маленькой мотыгой. Все остановились, переводя дух. «Что копаешь?» Мальчишка оперся на свое орудие и ответил: «Горный плод». Ли Ли изобразил руками округлый предмет: «Картошку?» Глаза у мальчишки лукаво прищурились, он сказал: «Горный плод — это горный плод». Кто-то спросил: «Можно есть?» «Можно, — ответил пацан. — Очень рассыпчатый». Мы окружили его, но не увидели ничего, кроме вырытой на склоне горы узенькой канавки. Видя наше недоумение, мальчишка распахнул лежавшую на земле одежку: там было несколько продолговатых сплющенных цилиндриков, снаружи желтоватые, на изломе они светились белизной. Мальчишка сказал: «Попробуйте». Каждый из нас отколупнул по кусочку, пососал — ощущение во рту было, как будто мыло жевал, вкуса плод не имел. Мы решили, что толк от него небольшой. Мальчишка рассмеялся: «Ничего, сварить его на пару, так будет вкуснее». Мы тем временем успели отдохнуть и спросили: «Как нам пройти к вершине?» Мальчишка указал: «Прямо». Ли Ли попросил: «Дружок, проводи-ка нас туда». «Мне еще накопать надо», — ответил мальчишка, но, подумав немного, добавил: «Да тут легко, пойти, что ли? Правда, пошли». Подхватив свою куртку с «плодами» и водрузив на плечо мотыгу, он зашагал вверх по косогору.
Шел он на удивление быстро, и нам пришлось подтянуться: было уже не до того, чтобы глазеть по сторонам, все силы сосредоточили на ходьбе. Минут через пятнадцать пот стал заливать лоб, глаза защипало, рубахи промокли и приклеились к спинам, штанины тоже липли к ногам. И когда сил уже, казалось, не осталось, сверху послышался крик мальчишки: «Ну, вы сюда хотели?» С усилием сделав последние шаги, мы поняли, что добрались.
Оглядевшись, мы не могли сдержать изумления. Дерево, которое утром мы видели издали, вблизи оказалось гигантским зонтом стометровой высоты; казалось, он уходил прямо в самое небо. Последние разсохи густой кроны покрывали площадь в целый му. Осторожно приблизившись, двигаясь как во сне, мы стали ощупывать ствол. Кора была совсем молодой, а проведешь ногтем — остается нежно-зеленый след, погладишь ладонью — ощущаешь под рукой что-то теплое, живое, словно у дерева под корой пульсирует кровь. Ли Ли разок обошел дерево кругом и вдруг заорал как сумасшедший: «Вот оно-то и есть царь леса! Это вовсе не человек!» Все рты поразевали и, задрав головы, смотрели на дерево. Листва была густой и пышной, и, когда налетал порыв ветра, шум и движение начинались в одной стороне кроны и только потом переходили на другую, в просветах, между листьями, тогда виднелось глубокой синевы небо, солнечные лучи простреливали сквозь листву вниз пятнистыми бликами, похоже было, что тебе подмигивают мириады глаз.
Сроду я не видал такого большого дерева. На какое-то время мысли из головы совершенно улетучились; я стоял подавленный, словно виноватый в чем-то, с разинутым ртом, не сказать все равно ничего бы не смог — доведись, так из меня, наверное, исторглось бы животное, нечленораздельное.
Прошло какое-то время, прежде чем мы будто впервые посмотрели друг на друга; потом мы, словно опоенные каким-то зельем, с трудом возвращались на землю, задвигались, стали переговариваться.
Мальчишка, так и державший на плече мотыгу, вдруг запрокинул свою тонкую руку, оглянулся на нас, и глаза его блеснули. Никто ничего не успел сообразить — видно было только, как он сжимает рукоятку мотыги, выгибается в замахе, выпрямляет спину, а затем внезапно швыряет мотыгу изо всех сил куда-то вперед. Она переворачивается в полете несколько раз и падает далеко в траву, а из травы выныривает желтоватое облачко и летит, распластавшись над землей… Раздается общий крик — оказывается, это олень!
Маленький олешка взбегает на самую вершину горы и там застывает как вкопанный. Он поворачивает голову к нам, одно ухо подрагивает. Зверек стоит там как на снимке — не шелохнувшись. Люди приходят в себя и поднимают крик; олененок, собравшийся было бежать, вытягивает короткий хвост, неуверенно переступает копытцами и вдруг, тряхнув головой, исчезает, мелькнув как желтый блик — кажется, олешка приснился.
Мальчишка смеется и идет искать в траве свою мотыгу. Начинается разговор: «Да разве в оленя попадешь?» И мальчуган отвечает: «Да это кабарга, а не олень». Я вспоминаю звуки, которые слышал вчера вечером, — оказывается, их издавал вот этот обитатель гор, — и говорю: «Странно они кричат». Это вызывает у других недоумение: откуда мне это знать? Я рассказываю, как слышал звериный крик вчера вечером и как Сяо Гэда сказал мне, что это — кабарга. Мальчишка говорит очень серьезно: «Раз папа сказал, что кабарга, значит, это кричала кабарга. Тут в горах еще бывает такой крик — «гу-га». Это жабы, очень вкусные». И нам всем сразу становится ясно, что перед нами сын Сяо Гэда.
